Лиана Мориарти - Тайна моего мужа
– И за ничего вы не получаете ничего! – выкрикнул мужской голос.
Рейчел его узнала – это был тренер в «Потерявшем больше всех». Ей нравилась эта передача. Успокаивало погружение в ярко раскрашенный пластиковый мир, где важным считалось только то, сколько вы едите и занимаетесь спортом, где боль и страдания причиняли беды не страшнее отжиманий, где люди увлеченно говорили о калориях и счастливо рыдали над потерянными килограммами. А потом все они жили стройно и счастливо.
– Джейк, ты что, опять играешь с пультом? – окликнул сына Роб, перекрикивая телевизионный шум.
Он поднялся из-за стола и вышел в гостиную.
Первым вставал и шел к Джейкобу всегда Роб, а не Лорен. С самого начала он менял подгузники. Эд в жизни не сменил ни одной пеленки. Конечно, в нынешние дни все папы меняют подгузники, и непохоже, чтобы им это вредило. Одна только Рейчел чувствует себя из-за этого неловко, едва ли не смущается, как будто они занимаются чем-то неподобающим, слишком женским. Как бы развопились нынешние девицы, признайся она в этом!
– Рейчел, – начала Лорен.
Рейчел обратила внимание, что невестка смотрит на нее взволнованно, как будто собирается попросить об огромном одолжении.
«Да, Лорен. Я позабочусь о Джейкобе, пока вы с Робом живете в Нью-Йорке. Два года? Ничего страшного. Езжайте себе. Приятно вам провести время».
– Эта пятница, – продолжила Лорен. – Страстная пятница. Я знаю, что это, э… годовщина…
Рейчел застыла.
– Да, – подтвердила она самым ледяным своим тоном. – Именно так.
Она не испытывала ни малейшего желания обсуждать эту пятницу ни с кем, не говоря уж о Лорен. Ее тело еще несколько недель назад ощутило, что приближается эта дата. Так бывало каждый год в последние дни лета, когда она чуяла в воздухе первый намек на прохладу. Ее мышцы напрягались, ужас покалывал кожу, а затем она вспоминала: «Конечно. Вот и пришла очередная осень». Какая жалость. Раньше она любила это время года.
– Я понимаю, что вы пойдете в парк, – не унималась Лорен, как будто они обсуждали место проведения вечеринки с коктейлем. – Я просто подумала…
– Зачем нам говорить об этом? – Рейчел не могла этого вынести. – По крайней мере не сейчас. Давайте в другой раз.
– Конечно!
Лорен вспыхнула, и Рейчел кольнуло чувство вины. Она редко разыгрывала эту карту. Так она казалась себе ничтожной.
– Я заварю чай, – объявила она и принялась собирать тарелки.
– Позвольте, я помогу, – привстала Лорен.
– Не стоит, – отказалась Рейчел.
– Как скажете.
Лорен заправила за ухо прядь белокурых с рыжинкой волос. Она была хорошенькой. Впервые приведя ее домой знакомиться с матерью, Роб едва не лопался от гордости. Примерно с таким выражением на розовом пухлом личике он приносил из приготовительного класса новый рисунок.
Из-за несчастья, постигшего их семью в 1984 году, Рейчел, по идее, должна была еще сильнее полюбить сына, но этого не произошло. Она как будто утратила способность любить, и так продолжалось, пока не родился Джейкоб. К тому времени у них с Робом установились безупречно приятные отношения, напоминающие отвратительный шоколад из кэроба[8] – стоит его лишь попробовать, и сразу понимаешь, что это просто неудачная, жалкая подделка. Так что Роб имел полное право отобрать у нее Джейкоба – она заслужила это тем, что недостаточно любила сына. Такова ее епитимья. Двести раз «Аве, Мария», и твой внук уезжает в Нью-Йорк. У всего есть своя цена, и Рейчел всегда приходилось расплачиваться полностью. Никаких скидок. Так же, как она заплатила за свою ошибку в 1984-м.
Роб уже успел рассмешить Джейкоба. Должно быть, боролся с сыном и за ноги подвешивал вниз головой в воздухе – так же, как некогда с ним самим возился Эд.
– А вот идет… щекотное чудовище! – крикнул Роб.
Волна за волной хихиканье Джейкоба врывалось в комнату, словно стайки мыльных пузырей, и Рейчел с Лорен рассмеялись тоже. Удержаться было невозможно, как будто щекотали их самих. Их взгляды встретились над столом, и в это же мгновение хохот Рейчел перерос в рыдание.
– О, Рейчел.
Лорен привстала со стула и протянула к ней безупречно ухоженную руку: раз в три недели по субботам ей делали маникюр, педикюр и массаж. Она называла это «временем Лорен». Каждый раз на «время Лорен» Роб приводил Джейкоба к Рейчел, и они шли гулять в парк на углу и ели бутерброды с яйцом.
– Мне так жаль, я знаю, как сильно вы будете скучать по Джейкобу, но…
Рейчел глубоко, судорожно вдохнула и, собравшись с силами, взяла себя в руки, как будто взбиралась на край скального утеса.
– Не говори глупостей, – потребовала она так резко, что Лорен вздрогнула и упала обратно на стул. – Со мной все будет в порядке. Это великолепная возможность для всех вас.
Она принялась составлять в стопку десертные тарелочки, небрежно соскребая объедки пирога в неопрятную и непривлекательную кучку.
– Кстати, – заметила она перед тем, как выйти из комнаты, – этого ребенка стоило бы подстричь.
Глава 4
Джон Пол? – Сесилия сильно, до боли, прижала трубку к уху. – Ты меня слышишь?
– Ты его вскрыла? – наконец заговорил он.
Голос у него был слабый и дребезжащий, словно у ворчливого деда из дома престарелых.
– Нет, – ответила Сесилия. – Ты же еще не умер, так что я решила, лучше не стоит.
Она пыталась говорить небрежно, но слова прозвучали визгливо, как будто она к нему придиралась.
Снова повисло молчание.
– Сэр! Сюда, сэр! – послышался в трубке чей-то крик с американским акцентом.
– Алло? – окликнула Сесилия.
– Пожалуйста, не надо его вскрывать. Я написал это давным-давно, должно быть, когда Изабель еще только родилась. Наверное, не стоило этого делать. Мне было бы неловко. Вообще-то, я думал, что конверт давно потерялся. Где ты его нашла?
Голос мужа звучал сдержанно, как будто он говорил в присутствии чужих людей.
– Ты там не один? – спросила Сесилия.
– Нет. Я просто завтракаю в ресторане при отеле.
– Я нашла его, когда поднялась на чердак, чтобы поискать кусочек Берлинской… Ну, неважно, я просто опрокинула твою обувную коробку, и оно оттуда выпало.
– Должно быть, я тогда же заполнял налоговую декларацию, – предположил Джон Пол. – Вот болван. Я помню, как искал его везде. Чуть с ума не сошел. Поверить не мог, что способен потерять… – Он постепенно смолк. – Вот.
В его голосе звучало удивительное, кажущееся неоправданным и чрезмерным сожаление.
– Что ж, неважно, – заключила она, на этот раз по-матерински покровительственно, словно обращалась к кому-то из дочерей. – Но с чего ты вообще взялся писать что-то подобное?
– Это был мимолетный порыв. Наверное, я тогда совсем расчувствовался. Наш первый ребенок. Я вдруг задумался об отце и обо всем, что он уже никогда не сможет сказать, потому как умер. Обо всем, что осталось непроизнесенным. Все эти банальности. Там просто всякие слащавые глупости о том, как сильно я вас люблю. Ничего сногсшибательного. Честно говоря, я даже толком не помню.
– Так почему бы мне его не вскрыть? – произнесла Сесилия с просительной интонацией, от которой ее саму слегка замутило. – Что тут такого?
Снова тишина.
– Ничего такого, но, Сесилия, пожалуйста, я прошу тебя его не трогать!
Теперь он говорил едва ли не с отчаянием. Что за паника, бога ради! Мужчины так нелепо себя ведут, когда речь заходит о чувствах.
– Ладно. Я не стану его вскрывать. Будем надеяться, в ближайшие пятьдесят лет мне не светит ознакомиться с твоим посланием.
– Это если я тебя не переживу.
– И не надейся. Ты ешь слишком много красного мяса. Готова поспорить, ты и сейчас завтракаешь беконом.
– А я готов поспорить, что ты сегодня кормила бедных девочек рыбой.
Он шутил, но голос его все равно звучал напряженно.
– Это папочка? – спросила влетевшая в комнату Полли. – Мне срочно надо с ним поговорить!
– Тут Полли, – сообщила Сесилия, когда дочь попыталась вырвать у нее из рук телефон. – Полли, прекрати. Одну секунду. Поговорим завтра. Я тебя люблю.
– Я тоже тебя люблю, – еще успела расслышать она, пока Полли выхватывала трубку.
Затем дочь выбежала из комнаты, прижимая телефон к уху.
– Папочка, послушай, мне нужно кое-что сказать тебе, но это большой-пребольшой секрет.
Полли обожала секреты. Она без умолку о них болтала и делилась ими с тех пор, как в возрасте двух лет познакомилась с этим понятием.
– И сестрам тоже дай поговорить с отцом! – крикнула ей вслед Сесилия.
Она взяла чашку с чаем и положила письмо рядом с собой, выровняв его по краю стола. Вот, значит, что это такое. Не о чем беспокоиться. Она уберет его куда-нибудь и забудет о нем.
Ему было бы неловко. Вот и все. Как мило.
Конечно, теперь, когда она пообещала не вскрывать письмо, этого делать нельзя. Лучше было бы и вовсе о нем не упоминать. Сейчас она допьет чай и займется коржом.
