Джек Фатрелл - Разрыв в цепи
Обзор книги Джек Фатрелл - Разрыв в цепи
— В реальной жизни великого преступника невозможно схватить за руку по той простой причине, что совершаемое им преступление не поддается обнаружению в тот же момент, — заметил профессор С. Ф. Ван Дузен тоном человека, не привыкшего к возражениям. — В преступном мире есть свои гении. Именно поэтому противостоять им должны тоже гении, отрицающие посредственность и дилетантство. Нередки случаи, когда даже полиция не в силах докопаться до истины. Однако по-настоящему выдающийся преступник, мастер-профессионал по большому счету — я не боюсь именовать его так — почтет за совершенный образец только то преступление, которое не обладает и не может обладать внешними признаками и которое поэтому никто ни при каких обстоятельствах не распознает.
Финансист Дж. Морган Грейсон задумчиво смотрел через клубы сигарного дыма на сухое лицо профессора, прозванного — он это знал — Думающей Машиной.
— Необъясним странный психологический парадокс, состоящий в том, что преступление может обладать притягательной силой, не будучи еще совершенным или, в лучшем случае, еще несколько минут после совершения, — продолжал профессор. — Например, человек, решившийся на убийство из мести, готов объявить всему миру, что оно — дело его рук; и все же через десять минут его неизбежно охватывает страх, и теперь он, противореча самому себе, пытается скрыть свое преступление и обезопасить себя. За страхом приходит паника, он перестает отдавать себе отчет в своих действиях и совершает одну ошибку за другой — избирает именно тот путь, который искушенный ум способен разгадать от самых первых побуждений до тюремной камеры.
С такими преступниками дело обстоит очень просто. Но кроме них существуют гении, избравшие преступление полем своей деятельности. Нам никогда не доводилось слышать о них, потому что их нельзя застать на месте преступления: нам трудно даже заподозрить их, потому что они не допускают промахов. Представьте себе, что произошло бы, если бы величайшие умы в истории человечества обратили свой талант на преступления. Впрочем, и сейчас встречаются ничуть не менее одаренные люди, и совсем рядом с нами вершатся убийства, процветают воровство и разбой, которые нам и во сне не снились. Если бы я, к примеру, вдруг решил стать преступником…
Он остановился.
Грейсон со странным выражением лица курил сигару.
— Я бы мог убить вас прямо здесь, в этой комнате, — спокойно продолжал профессор, — и никто бы не поверил в это и никогда не обвинил меня. Почему? Потому что я бы не сделал ошибки.
Он произнес эти слова будничным, естественным тоном, который тем вернее заставлял предполагать, что в них содержится больше правды, чем желания поразить или озадачить собеседника. Тем не менее они произвели на Грейсона именно такой эффект.
— Как бы вы убили меня? — спросил он с осторожным любопытством.
— Любым из тысячи возможных способов: ядом, смертоносными микробами, ножом или даже из револьвера, — также спокойно ответил ученый. — Я умею пользоваться ядами, прививать болезни; знаю, как дополнять нож или револьвер умело созданной видимостью самоубийства. Я никогда не совершаю ошибок, мистер Грейсон. Наука учит нас точности — не приблизительной, до определенной степени, а абсолютной и бесспорной. Мы должны ручаться за свои выводы. В конце концов наша работа — не ремесло плотника. Плотник может допустить неточность, и дом от этого не рухнет; но если подобную ошибку позволит себе ученый, она будет равносильна разрыву логической цепи и распаду всей структуры. Логика учит нас тому, что два плюс два — четыре, и не иногда, от случая к случаю, а постоянно, при любых обстоятельствах.
Грейсон задумчиво стряхнул пепел с сигары, и морщинки собрались вокруг его глаз, когда он смотрел в непроницаемое лицо профессора.
— Мне описали вас как человека выдающихся способностей, — сказал он наконец. — Квинтон Фрэзер, банкир, который дал мне рекомендательное письмо к вам, рассказал мне, как вы в свое время помогли разрешить ему одну загадку. Обстоятельства были таковы…
— Да, да, — нетерпеливо прервал его профессор. — Ночная кража со взломом в «Рэлстон банке». Я помню.
— Именно поэтому я решился прибегнуть к вашей помощи в деле, еще более загадочном, чем то. — Грейсон немного колебался. — Я знаю, что бессмысленно пытаться соблазнить вас высоким гонораром, но, может быть, обстоятельства дела, с которым я пришел, способны повлиять на ваше согласие…
— В таком случае изложите их, — снова остановил Грейсона профессор.
— Это трудно назвать преступлением в обычном смысле слова, то есть тем преступлением, которое может преследоваться по закону, — заторопился Грейсон, — но оно обошлось мне в несколько миллионов, и…
— Миллионов? — переспросил профессор.
— Да, в шесть или восемь миллионов, а может быть, и во все десять, — подтвердил Грейсон. — Это заставляет меня думать, что в моем офисе не все благополучно. Мои намерения становятся известными моим противникам почти сразу же, как я их обдумаю. Моя доля в капитале банка составляет миллионную цифру, и строжайшая секретность не выглядит излишней. В течение многих лет мне удавалось сохранять ее, однако за последние восемь недель по крайней мере шесть раз мои планы становились достоянием конкурентов, и я терпел убытки. Если вы не знаете Стрит, вам сложно представить, чем это грозит, когда каждое твое движение становится известно другому в мельчайших подробностях.
— Нет, мне не знаком мир финансов, в котором вращаетесь вы, мистер Грейсон, — ответил профессор. — Поясните мне вашу мысль.
— Хорошо. Возьмем к примеру последний случай, — серьезно сказал финансист. Чтобы быть кратким, я постараюсь опустить все технические детали. Так вот, я принял решение выбросить на рынок акции «Пи Кью энд Икс рэйлвэй», действуя через своих агентов-брокеров, чтобы сбить цену акций до такого уровня, когда другие брокеры могут купить их для меня по бросовой цене. Это дало бы мне полный контроль над капиталом предприятия. Однако, когда я стал выбрасывать акции, всю партию перехватили конкуренты, и в результате, вместо того чтобы приобрести контроль над дорогой, я потерял весь свой пакет. Так — с незначительными отклонениями — повторялось шесть раз.
— Я полагаю, это была честная игра? — мягко спросил профессор.
— Честная? — переспросил Грейсон. — О да, вполне.
— Я не слишком самонадеян, чтобы считать, что мне все понятно, — вежливо сказал профессор. — В конце концов это не имеет ровно никакого значения. Вам хотелось бы знать источник ваших неудач. Я правильно понял вас?
— Совершенно точно.
— Кто посвящен в ваши секреты?
— Никто, за исключением стенографистки мисс Эвелин Уинтрон. Она работает у меня шесть лет, и я ей полностью доверяю.
— Кому вы рассказываете о своих намерениях?
— Никому, — мрачно ответил финансист. — Я давно решил для себя, что никто не должен быть в курсе моих планов, — в таком деле слишком много соблазнов. Поэтому я никогда не открываю своих проектов — никогда и никому!
— За исключением вашей стенографистки, — уточнил профессор.
— Я вынашиваю их неделями, иногда месяцами и держу их в своей голове, не доверяя ни малейшей детали бумаге, — объяснил Грейсон. — Когда я сказал, что она посвящена в них, я имел в виду только то, что она узнает их за полчаса или меньше до того, как будет пущена в ход вся машина. Так было и в случае с «Пи Кью энд Икс». Мои брокеры не имели точного представления о моих намерениях, а мисс Уинтрон никогда не узнавала их раньше, чем за двадцать минут до открытия биржи. Я диктовал ей, как обычно, несколько коротких писем с распоряжениями для своих агентов. Это все, что она могла знать.
— Вы раскрывали свои намерения в этих письмах?
— Нет, они содержали только указания моим брокерам, что делать.
— И все же опытный человек, узнав содержание этих писем, мог разгадать ход ваших мыслей?
— Да, но это полностью исключено. Ни один брокер не мог знать содержание всех писем сразу. Мисс Уинтрон и я были единственными людьми, которым было известно то, о чем в них говорится.
Профессор погрузился в такие длительные размышления, что Грейсон стал нервно постукивать пальцами по сигаре.
— Кто находился в комнате, кроме вас и мисс Уинтрон, до того момента, как отсылались письма? — спросил он наконец.
— Никто, — решительно ответил Грейсон. — За час до того, как я начинал диктовать письма, и вплоть до того момента, когда мои планы рушились, больше никто не входил в комнату.
— И все же после того, как она заканчивала письма, она куда-нибудь выходила? — настаивал профессор,
— Нет, — ответил финансист. — Она даже не вставала из-за своего стола.
— Может быть, она выносила что-нибудь из комнаты, например использованную копирку?
