Людмила Васильева - ...И двадцать четыре жемчужины
Обзор книги Людмила Васильева - ...И двадцать четыре жемчужины
...И двадцать четыре жемчужины
Повесть о том, как были похищены принадлежащие советскому народу ценности, как грабители решили переправить их за рубеж. Планы преступников срывают работники ОБХСС и советские граждане, помогающие обнаружить и сохранить государственное достояние.
Посвящаю моим друзьям —
Михаилу Корнеевичу Аникееву
и Владимиру Михайловичу Бурыкину
ПРОЛОГ
Владелец поместья Малые Камни — Исидор Львович Муренин в свое время объездил чуть не половину света. Его прошлая жизнь походила на увлекательный спектакль — с карнавалами в Венеции, весельем в Париже, итальянскими ночами, озвученными серенадами...
Старость настигла неожиданно, по-разбойничьи, подкараулила в Испании, там, где он ожидал ярких зрелищ и небывалых приключений. Вместо этого жгучее солнце над родиной тореадоров лишь обострило ностальгию — он вдруг затосковал о прохладе сумеречного леса в родовом своем поместье, о сжатых по осени нивах с тучами грачей над ними, вспоминалась родная Псковщина, где рядом с древним Старицким монастырем находилось поместье Мурениных. Все это было связано с детством и ранней юностью. Вспоминались дни учебы в Академии художеств, приносившие столько радости... Воспоминания манили на родину, вызывали слезу в старческих глазах, и теперь, возвращаясь в родное поместье, Муренин удивлялся, как же мог он многие годы прожить на чужбине.
Муренин прежде и подумать не мог, что при виде знакомого раздолья так разволнуется. Кажется, одну придорожную березу не променял бы сейчас ни на какие красоты чужих стран.
Он вышел из пролетки, прислонился к березе и оглядел окрестности. Справа раскинулось село Большие Камни, вокруг поля, хлеба поднялись уже высоко — чуть колыхнет их ветерок, заиграет поле, заволнуется, а поверху будто сединой подернется. Село спускается к речке Нивенке. А неподалеку, в стороне, стоит среди поля церквушка с погостом, словно островок. Дальше, впереди, луг, прорезанный глубоким оврагом, сплошь заросшим кустарником и болотными травами, — летом к нему и не подступишься. Сквозь густой кустарник чуть виднеется на той стороне оврага старинная монастырская часовенка. А выше, на взгорье, белеет Старицкий монастырь, поблескивает золочеными куполами. Почти вплотную к нему подступило село, тоже названное Старицким.
Слева видит Муренин самое что ни на есть близкое: дорогу к его дому, а по пути рощи березовые. Деревья прямые, стройные, одно к одному. До сих пор помнит Муренин, какой там всегда воздух пахучий, теперь уж он им вдосталь надышится.
За рощами, что взбегают на холмы и сходят к ложбинам, видны муренинские поля. К ним притулилась небольшая деревенька Малые Камни, окруженная овражками и разросшимися старыми ветлами...
Нет, не забылось ничего. Все вспомнилось так ясно, словно и не было этих долгих лет, прожитых вдали от родных мест, таких дорогих и милых его сердцу. Да разве есть где-нибудь еще такая скромная приветливая природа. Так и берет за душу...
Теперь уж навсегда возвратился Муренин в Малые Камни. Сначала для того, чтобы занять время, а потом, увлекшись серьезно, стал собирать и изучать старинные предметы русского искусства.
Подолгу всматривался он в потемневшие иконы, в резьбу по дереву, украшавшую два-три столетия назад крестьянские избы. Почерневшие от времени доски не утратили своей заманчивости — стоило солнечному свету заиграть на них, как оживали веселые русалки и нестрашные львы, больше похожие на добродушных псов.
Думалось о мастерах, сотворивших эти вещи. На иконы переносили они свои мечты о сказочных чертогах и садах; рощи и поля походили на земные; апостолы и святые, с лицами суровыми, обожженными солнцем, напоминали простых хлеборобов. Движения небожителей четки, линии певучи — все исполнено тайны, тайны жизни, обитавшей в лесах и озерах, небесном своде и потемневших от времени деревянных жилищах.
Долгие часы проводил Муренин, перебирая искусные вышивки, созданные затворницами под тяжкими сводами монастырей, рукописные книги с тонкой вязью строк. Вглядывался в собранные сокровища, и чародейство, заложенное в них, все сильнее овладевало его душой.
Чудаком прослыл в округе Муренин. Посадил управителем в имении немца Грюбеля, а сам с бывшим дьяконом Кузьмой Бородулиным ездил бог знает в какую глушь собирать иконы у старух. Подавались и к староверам — у них хранились древние рукописи, но заполучить эти редкости удавалось с большим трудом и за немалые деньги.
Все свои силы вложил теперь Исидор Львович в дело собирательства. Мечтал этим оставить добрую память потомкам в надежде, что оценят они все эти чудеса мастерства человеческого. Богат был Исидор Львович, но в погоне за редкостными вещами быстро таяли его капиталы, хозяйство было запущено и прежних доходов уже не приносило. Приходила в ветхость барская усадьба. Управляющий не раз затевал разговоры о надобности ремонта, но Муренин обсуждать эти дела не пожелал, отложил до времени. Про себя же решил все оставить как есть: пусть наследники займутся столь хлопотливым делом — их воля.
Гостей Муренин перестал принимать, жалел время на пустые разговоры. Больше все занимался делами с Кузьмой, который во всем понимал барина и был истинно ему предан.
В гостиной, лучшей комнате в доме, был великолепный киот. В праздники возле икон зажигали свечи, тени колебались, и будто оживали святые, будто не спеша сходили с гор, торжественно шли навстречу старому Муренину и Кузьме. Кузьма, маленький, словно лесной старичок с белой бородой, казалось, и сам на недолгое время сошел с древней иконы. Барин в такие вечера в раздумье, медленно прохаживался по гостиной, подходил к образам, вглядывался в них, особенно любуясь тонко выписанными миниатюрами на клеймах икон.
Украшали гостиную не только иконы древнего письма с образами. В дивные ризы, сплошь украшенные дорогими каменьями, жемчугом и сканью, были убраны несколько икон: «Казанская божья матерь», «Воскресение Христа», «Успение Богородицы» и «Введение во храм Богородицы». На иконах этих из-под риз виднелись лишь тонко выписанные лики да руки святых. Но более этих богато изукрашенных икон ценил Исидор Львович иконы древнего письма, потемневшие, безо всяких риз, — «Спаса Нерукотворного» да «Николая-чудотворца». Словно бы вопрошающий взгляд их западал в душу и вызывал раздумья.
Для охраны гостиной с ценным киотом Муренин взял двух мужиков с ружьями, платил им исправно. Но они после первого же налета на Старицкий монастырь банды Полищука сбежали, и теперь оставалось уповать лишь на милость божию.
Исидор Львович сам помог Кузьме убрать из гостиной иконы в драгоценных ризах, а что попроще, оставил.
Время шло, старость делала свое дело. Муренин перестал спать ночами, едва слышный шорох пугал его — представлялось, что крадутся воры, охотятся за его сокровищами. Будил Кузьму. Тот вскакивал, вслед за барином обходил дом, заглядывал во все закоулки, проверял запоры.
Муренина беспокоила судьба собранных им сокровищ. Он стал прятать их в разных тайниках. Иной раз забывал в каких и тогда звал Кузьму помогать отыскивать захоронки.
Смутное подошло время. По уезду горели помещичьи усадьбы. Захожие странники теперь походили на разбойников — требовали подаяние, грозили скорой небесной карой.
Муренин с Кузьмой вовсе отгородились от мира. Они давно примирились с тем, что бывшая прислуга понемногу растаскивала имущество. Все их помыслы были сосредоточены на одном — сберечь заветные сокровища. По ночам обсуждали, куда понадежнее их упрятать.
Тревожная эта жизнь отнимала последние силы, Муренин слабел с каждым днем. Кузьма ухаживал за ним, готовил снадобья из трав, укутывал грудь шерстяным платком, на поясницу привязывал для облегчения боли заячью шкурку. Чтобы успокоить барина, ставил ночью у его постели старинное штучное ружье с единственным оставшимся патроном.
Еще до этого смутного времени, когда в округе было спокойно, Исидор Львович любил коротать вечера в обществе Кузьмы и молодого управляющего Густава Грюбеля. Муренин только им и доверял все свои тайны. Грюбель, несмотря на свои двадцать два года, был человеком образованным и неглупым. Его отец долгое время управлял имением Муренина и уже в преклонных годах уехал на родину, в Германию, оставив за себя сына. Исидор Львович охотно беседовал с Густавом, вспоминал свои молодые годы.
Иногда Муренин приказывал Кузьме достать кое-что из вновь приобретенных ценностей и обстоятельно объяснял, кем и когда они изготовлены.
В один из таких вечеров, после поездки в Новгород, положив перед собой нагрудную иконку с камеей, Муренин пояснил Густаву:
— Редкостная вещь, большой ценности. Ведь камея византийская, сделана в одиннадцатом веке. А вот кем завезена, неизвестно. Может, кто из придворных Софьи Палеолог, племянницы императора византийского, завез ее сюда, а может, купцы иноземные. А уж оправа сделана нашим русским мастером в конце пятнадцатого столетия или в начале шестнадцатого. А особо ценна эта иконка тем, что позже, когда была ограблена сокровищница московского государя и все богатства известных русских монастырей похищены, мало что от тех сокровищ на Руси сохранилось. Это весьма прискорбно, ведь все лучшие подобные вещи делались на Руси до середины семнадцатого века, в них виден истинно благородный вкус мастеров, а позднее мода изменилась, стала помпезной... Драгоценные изделия и иконы уже не те...
