Светлана Гончаренко - Сыграй мне смерть по нотам...
Обзор книги Светлана Гончаренко - Сыграй мне смерть по нотам...
Светлана Гончаренко
СЫГРАЙ МНЕ СМЕРТЬ ПО НОТАМ…
Глава 1. Танец № 5
Если случится одна какая-то неприятность, тут же жди других — явятся, как миленькие. Будут они большие, поменьше, совсем микроскопические, но будут непременно.
Николай Самоваров, реставратор мебели Нетского областного музея, сидел в то утро в своей мастерской. Он пил чай и злился: день начинался из рук вон плохо. Даже чай горчил! Это не была тонкая горечь благородного напитка, который пахнет трезвым свежим утром и сквозит в фарфоровой чашке не как мутный янтарь, но как жаркий рубин. Подобная горечь ещё могла бы утешить — в конце концов, так горчит сама жизнь, в этом, быть может, одна из главных ее прелестей. Но сегодняшний чай Самоварова горчил грубо и отдавал мятым столовским котлом. С чего бы? Самоваров винил во всём виолончель, мирно стонавшую этажом ниже.
Да, с недавних пор от музыки совсем не стало житья в Нетском музее! Непрошенная музыка хуже плохого чая. Но разве попрёшь против культурной традиции?
Эта традиция появилась лет шесть назад. Именно тогда придумали в бывшем генерал-губернаторском дворце, где помещался теперь музей, давать концерт на Рождество. Почетные меломаны — губернатор и местные знатные персоны — восседали под ёлкой на золочёных стульях. Они слушали то Монтеверди, то Дебюсси, то Губайдуллину и издали очень походили на светское общество, каким его изображают в экранизациях классики и в рекламе шоколада. Вообще-то ничего против этих концертов Самоваров не имел: давались они по вечерам, когда можно преспокойно смыться домой, не нарушая трудовой дисциплины.
Нынешней зимой всё было иначе. На Рождество в музее собрались блеснуть юные дарования — победители всевозможных музыкальных конкурсов. Старательные ребятишки репетировали дни напролёт, и Самоваров потерял покой. Особенно донимала его длинная кантата, сочинённая девятилетним мальчиком. Юный автор назвал её «Наш человек» и тайно посвятил губернатору области. Сводный хор усердно разучивал кантату с утра до обеда. Когда унимался хор, за дело брались другие вундеркинды. Белугой ревел баян, егозила и взвизгивала скрипка, дудело что-то медное.
Музыканты всегда расхваливали музейную акустику: в Мраморной гостиной, где проводились концерты, каждый звук выходил ясным и округлым, как свежее яичко. Затем звук рассеивался и растворялся в соседних залах, хотя подыгрывали и подзвякивали ему радужные хрустали люстр и даже кое-какие витрины. Только в мастерской Самоварова — она располагалась как раз над музыкальной гостиной — всё можно было слышать отчётливо и без всяких искажений. Непонятно почему, но перекрытия бывшего дворца приглушали звуки не лучше самой тощей казенной подушки.
Самоваров очень злился на музыку. И без нее на душе было кисло. Кому приятно сознавать, что совершил глупость? Конечно, того прискорбного оборота событий, какой вышел, никто не мог предположить, но… Сиди теперь и, несмотря на виолончель, соображай, что делать!
На первый взгляд, оплошность Самоварова была пустяковая. Две недели назад он даже гордился собой — произвел выгодный обмен с известным в Нетске поэтом и коллекционером Матвеем Степановичем Тверитиным. Впрочем, Тверитин только поэтом считался известным. Коллекционер из него был неважный — всякий хлам он скупал от нечего делать, без разбора, а в вещах смыслил мало. Самоваров же владел лучшей в городе коллекцией самоваров и прочих атрибутов чаепития. Когда-то давно, в шутку, по созвучию с фамилией, коллеги-музейщики подарили ему первый самовар. Неожиданно для всех он увлёкся собирательством. Теперь он слыл главным местным авторитетом по всякой мелкой антикварной утвари.
Итак, недели две назад Тверитин посулил дивный маленький самоварчик — уральский, очень редкий — в обмен на чайник, который принадлежал Самоварову. Заурядный это был чайник, медный, времён Первой мировой войны. Самоварова от такого предложения вмиг проняло злорадной коллекционерской дрожью. Обмен получался, конечно, не слишком справедливый, не в пользу Тверитина, но тот ведь сам пожелал! Вольному воля.
Вечером того же дня Самоваров притащил свой чайник поэту на дом. От чайника Матвей Степанович пришёл в полный восторг: да, именно такой и запечатлён на семейной фотографии Тверитиных 1922 года! Самоваров аккуратно упаковал тверитинский самоварчик и засобирался домой, но тут в дело влез Щепин-Ростовский, местный скульптор-анималист.
Анималист и спутал все карты. Он не только был закадычным другом Тверитина, но и сосватал обмен антикварными предметами, который так порадовал обе стороны. Теперь он с полным правом потребовал немедленно обмыть и чайник, и самоварчик.
Самоваров порядки знал: он припас «бутылочку беленькой», как ласково выражался анималист, и кое-что из закуски. Уйти домой ему не дали и усадили за стол. Поэт и скульптор выпили. Они сразу сделались розовыми и счастливыми, стали говорить очень громко и вспоминать молодость — то время, когда, как понял Самоваров, обоим друзьям было сильно за сорок. Вспоминая, они прослезились, обнялись, обменялись сочным нетрезвым поцелуем. Однако через минуту они уже принципиально разошлись по поводу какой-то пустяковой детали былого. Их весёлые крики превратились в сварливые. Самоваров понял, что пора уносить ноги. Он взялся было за коробку с самоварчиком, но оба друга ухватили его за бока и потребовали стать третейским судьёй в их споре насчёт какой-то набережной, засыпанной задолго до появления Самоварова на свет.
Надо сказать, что в пылу приятного застолья старики совершенно упустили из виду возраст Самоварова. Почему-то они начали принимать его за своего ровесника и давнего сотоварища. Так, Тверитин, хихикая, рассказал, что они с Самоваровым безусыми гиперсексуальными юнцами наперебой ухлёстывали за примой местной оперетты Раисой Едомской, тоже в тот период юной. Между тем эта прима недавно скончалась в возрасте восьмидесяти шести лет. Щепин вообще доврался до того, что Самоваров служил оценщиком в Торгсине <Всесоюзное объединение по торговле с иностранцами, продававшее советским гражданам дефицитные товары в обмен на антиквариат, золото и драгоценности. Упразднено в 1936 г.>. Это было уже слишком.
Самоварову надоело слушать ерунду. Он в очередной раз надел шапку и двинулся к двери. Щепин в этот миг снова врал — на этот раз что-то обидное для поэта Тверитина. Поэт не стерпел. Он взял бутылочку, принесенную Самоваровым и к тому времени уже пустую, и хватил ею любимого друга прямо по лысой голове.
Щепин покачнулся. Дымящаяся сигарета в янтарном мундштуке вывалилась из его рта прямо в тарелку с чайной колбасой. Из раны мелкими, параллельными, очень блестящими струйками потекла яркая кровь. Самоваров бросился на помощь.
Тверитин уже раскаялся в своем безобразном поступке. Он плакал в голос и крепко целовал обиженного друга. Друг тоже плакал, и целовался, и прощал. Из всего этого почему-то следовало, что Самоваров обязан доставить раненого домой.
Анималист Щепин действительно почти не стоял на ногах — от потери крови, всхлипывал он. Крови потеряно было всего ложки полторы, но «беленькая», неистовые крики и нервные споры вконец изнурили беднягу. Самоваров решил, что тащить одновременно и нетрезвого старика, и ценнейший самоварчик нельзя. Он уговорился с Тверитиным, что отвезёт домой Щепина, а завтра забежит и заберёт самоварчик.
Но никуда он не забежал — назавтра молодая красавица жена Самоварова, Настя, заболела ангиной. Несколько дней ему было не до самоварчиков. Когда же неделю спустя он собрался навестить поэта и взять свою вещь, было уже поздно. Нет, Тверитин не обманул его, не передумал и не забыл. Он просто умер. Скоропостижно скончался!
Самоварова был ошеломлён. Не может не ошеломить внезапная смерть человека пусть и немолодого, но очень бодрого, который всего несколько дней назад сидел рядом, хохотал, пил беленькую и дрался бутылкой!
Однако постыдная чёрствость коллекционера заставила Самоварова испугаться за свой уральский самоварчик: тот до сих пор хранился в доме покойного.
Впервые опытный собиратель Самоваров так оплошал: свою вещь отдал, а обменную не взял. Не осталось даже плохонькой бумажонки, подтверждающей обмен. Не взял расписки, дурак! Теперь даже кровный чайник времен Первой мировой войны, оставшийся у поэта, вернуть будет трудно. Дурак ты, Самоваров (он теперь ругал себя и в первом, и во втором, и во всех прочих лицах), всегда надо предполагать худшее!
Самоваров выплеснул горький неудавшийся чай, помыл чашку. А не отвлечься ли от скверных мыслей за любимой работой? В углу мастерской давно уже томился, пережидал его тоску по недосягаемому тверитинскому самоварчику чумазый поставец.<В старину — невысокий шкаф для посуды> Этот предмет лет полтораста коптился на монастырской поварне. Теперь следовало его расчистить и узнать, так ли он стар, как кажется на первый взгляд. А не цветут ли на его боках небывалые небесные цветы, что вдохновляли иноков на сотворение кулинарных чудес, в которых щедрый вкус совмещался с тайным строгим смирением? Самоваров погладил дверцу поставца. Там, где сквозь грязь едва брезжило серое пятно росписи, он нащупал тонкие лепестки уверенных мазков. Ого, тут наверняка что-то интересное!
