Юджин Пеппероу - Пока жива любовь
Обзор книги Юджин Пеппероу - Пока жива любовь
Пеппероу Юджин
Пока жива любовь
Теплый южный вечер медленно спускался на Грин-Ай-ленд. Расплавленное золото солнечного диска еще не погрузилось в Тихий океан, а на блекло-бирюзовом небе уже проступил бледный ущербный диск луны. Прохладное дыхание океана коснулось острова, и люди, сидящие на веранде отеля за вечерним коктейлем, вздохнули с облегчением. Для мая день был слишком жарким, а невозможность искупаться — вода еще не прогрелась—делала жару просто изнурительной. Кондиционеры в отеле с трудом справлялись с нагрузкой, но все же внутри было, прохладней, чем снаружи, поэтому многие расположились в холле хв уютных креслах у низких столиков, просматривая свежие газеты.
Решительно пересекавшего холл высокого плотного мужчину в шортах почтительно окликнул портье:
— М-р Гарриман, вас тут уже почти час ожидает дама. Я предложил ей послать за вами в биллиардную, но она предпочла подождать здесь. — Немного одутловатое бледное лицо мужчины с властными энергичными чертами настороженно застыло.
— Какая еще дама? Я здесь никого не знаю.
— Не пугайся, Дики, это всего лишь я, — прошелестел за его спиной бесцветный женский голос, — твоя бедная старшая сестра.
Молодящаяся, сильно накрашенная дама лет пятидесяти, одетая, пожалуй, несколько экстравагантно для своих лет, возникла возле него, словно материализовавшись из воздуха. Сейчас, когда брат и сестра стояли рядом, их фамильное сходство было очевидным, но лицо мужчины дышало силой и какой-то внутренней энергией. Это бы ло лицо человека, привыкшего к власти над другими людьми и любящего побеждать. На увядшем же лице женщины застыло брюзгливо-недовольное выражение человека, ждущего от жизни лишь гадостей и вздыхающего с тайным удовлетворением, если самые худшие ее предположения об окружающих оправдываются. На первый взгляд женщина казалась моложе своих пятидесяти восьми лет благодаря двум пластическим операциям на лице и шее, но желтоватые белки недобрых выцветших глаз и неживая бархатистость кожи лица, измученной лосьонами и ночными кремами, выдавала ее истинный возраст.
Сейчас брат и сестра оценивающе рассматривали друг друга, и со стороны трудно было определить, кто из них меньше рад этой встрече.
— Как ты узнала, что я здесь? — наконец неприветливо спросил брат. — Только не говори, что ты оказалась на Грин-Айленде случайно. Кажется, мы с тобой не виделись лет пять и нас обоих это вполне устраивало, чему же я вдруг обязан этой встрече?
Глаза женщины зло сощурились, неприятная гримаса на мгновение перекосила ее лицо, сразу резко состарив его.
— Во всяком случае, я прилетела сюда не для того, чтобы познакомиться с твоей женой. Думаю, что проживу без этой чести, как жила без нее до сих пор. Просто сегодня утром мне позвонил кто-то из служащих этого отеля и сказал, что у тебя второй инфаркт, состояние крайне тяжелое и ты срочно хочешь видеть меня и моих детей. Слышимость была отвратительной, я даже не разобрала, кто звонил — мужчина или женщина, но мы сразу собрались и прилетели.
— И ты, конечно, вообразила, что я собрался завещать твоим милым деткам свои деньги?
— А почему бы и нет, ведь они твои родные племянники.
— Прежде всего они бездельники и паразиты, как и их спившийся папаша, да и ты сама. А что касается мифического звонка о моем втором инфаркте, — м-р Гарриман саркастически рассмеялся, — то в качестве' предлога для прилета сюда ты могла бы придумать что-нибудь поумней. Как видишь, я чувствую себя отлично, но даже если бы это было не так, то тебе от этого ни жарко ни холодно, потому что по моему завещанию ни тебе, ни твоим детям не достанется ни цента моих денег. Так что ждать моей смерти тебе нет никакого резона.
Брат и сестра, оглянувшись на портье, отошли подальше от его стойки, но накопившееся друг на друга раздражение и неприязнь лишили их осторожности, они говорили, уже не понижая голоса. Тонкие губы женщины подергивались нервной судорогой, она торопилась высказаться прежде, чем ее оборвут.
— Ах, вот как! Своих ближайших родственников ты в завещании не упоминаешь, А кому же ты оставляешь деньги? Своей жене? Ты думаешь, что, женившись на медсестре, которая таскала из-под тебя горшки, ты ее осчастливил? Думаешь, что она всю жизнь будет тебе благодарна лишь за то, что ты позволил ей носить твою фамилию? О, ты очень ошибаешься, братец! Я сама женщина и знаю женщин. Уверена, что ты далеко не первый из пациентов, с которым она спала прямо на больничной койке в расчете устроить свою жизнь. Она вышла замуж за тебя, надеясь на роскошную жизнь, а что вместо-этого ты ей дал? Я же знаю от наших общих знакомых, что вы нигде не бываете и к вам почти никто не ходит. За все пять лет, что вы женаты, ты ни разу не вывез ее даже в Нью-Йорк, не то что в Европу. Думаешь, какой-нибудь молодой женщине понравиться сидеть всю жизнь в четырех стенах, а отдыхать на этом крошечном островке с единственным отелем, где и общества-то никакого нет. Воображаешь, что она настолько без ума от тебя, что не нуждается ни в ком другом? Идиот, да что ты сейчас представляешь из себя как мужчина после того инфаркта? Я ведь вижу, как ты дышишь, и могу догадываться, как мало можно от тебя теперь получить в постели.
— Ну, хватит о моей постели. Лучше о своей подумай. Насколько я знаю, твой секретарь-итальянец кроме тебя спит с любой шлюхой, которую ему удается купить на те гроши, что ты ему платишь.
— По крайней мере, я не выхожу за него замуж и, уж конечно, не оставляю ему своих денег по завещанию.
И сестра и брат уже забыли о сдержанности и теперь почти кричали друг на друга, не заботясь о том, что на них смотрят и слушают окружающие.
— Только пусть эта медицинская подстилка, которую ты называешь своей женой, не надеется, что она получит твои деньги. Это деньги моего отца и я пойду на все, но ей они не достанутся, слышишь меня, не достанутся, так ей и передай.
По лицу мужчины пробежала презрительная усмешка и он, круто повернувшись, не спеша пошел к лифту.
Пронзительный голос его сестры разорвал напряженно прислушивающуюся тишину холла:
— Так что же ты мне скажешь на прощание, братец?
Ричард Гарриман обернулся у самого лифта и отчетливо выговорил, сопровождая свои слова выразительным жестом:
— Пойди утешь своего итальяшку, сестрица. И скажи ему, что богатство тебе не грозит.
С минуту женщина стояла как громом пораженная. Клокотавшая у нее в душе ярость не находила слов для своего выражения. Потом с выражением мрачной решимости на пылающем гневом лице она подошла к стойке портье и спросила, можно ли снять четыре однокомнатных номера, из них два смежных.
— Да, мэм, сейчас еще не сезон, поэтому свободные номера есть, только смежные у нас полулюкс и находятся "на шестом этаже, а одинарные — на третьем, — ответил портье, с интересом наблюдавший только что разыгравшуюся сцену.
— Ну что ж, тем лучше. Оформите одинарные номера на мистера Роберта Каннингхема и мисс Каннинг-хем — это мои дети, а два смежных на меня — мое имя Марта Каннингхем и моего секретаря — Антонио Креспи. И пошлите кого-нибудь за ними — они сидят на пристани, мы ведь приехали сюда только час назад паромом.
— А к нам больше и нечем добраться с материка. С девяти ноль-ноль до двадцати одного ноль-ноль ходит ежечасно паром, да еще выход на телефонную сеть через местную радиостанцию, вот и все наши контакты с внешним миром. Люди приезжают сюда за покоем, мэм, и они его здесь находят.
Багровый диск солнца медленно погрузился в океан и глубокая южная-ночь приняла Грин-Айленд в свои ласковые объятия. Зажглись призывным светом огромные окна ресторана на первом этаже отеля, загорелись под разноцветными абажурами лампы на столиках, вынесенных на веранду. Отдыхающие на веранде за традиционным вечерним коктейлем и подумать не могли о трагедии, которая разыграется через какой-то час в этом уютном мирке. Миссис Каннингхем в это время у себя в номере накладывала последние штрихи макияжа, готовясь спуститься к ужину в ресторан. Рядом с ней сидел развалясь в кресле тот, кого она называла своим секретарем и, лениво потягивая двойной "бурбон" из бокала, думал о том, стоит ли рисковать всем ради того, что он собирался сделать нынче ночью.
Старший сын миссис Каннингхем — Роберт, не работавший за свои тридцать два года ни единого дня, лежал одетый на застеленной кровати у себя в номере, положив ноги в туфлях на атласное покрывало и думая, что все равно сделает сегодня то, что решил, черт побери, потому что кредиторы уже начинают терять терпение, а больше ниоткуда денежных поступлений не ожидается. Роберт выпячивал безвольный подбородок, грозно хмурил брови, но все равно очень мало походил на злодея из нашумевшего вестерна. Наконец, оправдываясь перед самим собой, он почти извиняющимся тоном пробормотал:
— Во всяком случае, я не хотел этого делать. Эта стерва сама давно напрашивалась.
