Наталья Андреева - Накануне солнечного затмения
Наталья Андреева - Накануне солнечного затмения краткое содержание
Наталья Андреева
Накануне солнечного затмения
Пролог
Ее жизнь с детства напоминала чистый лист, на котором все время писали другие. Никто не лишал ее права на авторство, просто никто не объяснил, как и что надо делать, чтобы быть человеком. Индивидуумом, имеющим свои мысли, чувства, слова. Свои, а не чужие. Рядом не было никого, способного научить, как найти свое место в жизни. Даже в том замкнутом пространстве, которое отпущено для нее. Она часто представляла себе, что будет, если взять гигантский циркуль, поставить его острие в середине комнаты, в которую ее привезли из роддома, и провести окружность радиусом доступного ей за один день перемещения. Получалось, что в пределах этой окружности будет площадь не более километра. Пятьсот метров в одну сторону, столько же в другую. Если задаться целью и собрать все свои силы. Далеко ли можно уехать в инвалидном кресле, вращая обеими руками большие скрипучие колеса?
Кресло старое, как и дом, в котором она живет, и все, что в нем есть. Мебель, посуда, одежда, треснувшая русская печь. Мать, если не на работе, то у соседей. Или соседи у нее, с неизменной бутылкой самогонки. Вся жизнь вращается вокруг железнодорожного переезда, подле которого прилепились три бревенчатых дома. В одном испокон веков живут дед с бабкой, такие же упрямые, как их старая коза Маруська. Живут, цепляются за жизнь и за рыжую глинистую землю.
В другом доме — сменщица матери Ольга с пьяницей мужем. Который также работает на железной дороге. Зимой чистит от снега платформу ближайшей железнодорожной станции, чуть ли не каждый день вышагивая по шпалам несколько километров. Летом ремонтирует пути вместе с другими рабочими, приезжающими из райцентра и близлежащих деревень. Две взрослые дочери соседей давно уехали в город, поступили одна в техникум, другая в сельскохозяйственное ПТУ. Да так и остались в райцентре, обзавелись семьями. Приезжают к родителям редко, по большим праздникам. У обеих дети, работа, семейные проблемы.
А в третьем доме она с матерью. Мать, сколько она себя помнит, заливает горе. Горя ей выпало в жизни столько, что в редкие моменты просветления та начинает выть от тоски. Муж работал вместе с соседкиным на путях, да попал спьяну под поезд. Дочь родилась инвалидом. По молодости лет, да при живом хозяине, исстрадавшаяся женщина еще возила дочку по врачам. И те говорили, что вылечить можно. И лечили, да только не долечили. А потом и лекарства стали дорогие, и хорошие врачи спрашивали больших денег, и одна она осталась, далеко от города, в старом доме, принадлежащем все той же железной дороге. Силы кончились. Осталось только одно: забыться. На работе пока держалась, потому как начальство заглядывало редко, а заменить ее было некем. Желающих перебраться на переезд, в глухое место, в дом без удобств, сыскать не так-то просто.
Мать давно махнула на себя рукой, с болезнью дочери смирилась и бороться с судьбой перестала. Кое-как справлялась с хозяйством, стряпала нехитрую еду, да раз в неделю мыла мертвые ноги дочери, обливаясь над ними слезами и дожидаясь только, когда соседка придет со смены. Тогда можно забыться, выпить самогоночки, да затянуть песню, повыть с горькой бабьей тоски. Жизнь, она, как черствый пряник, — пока не размочишь, не поймешь, что сладкий, и ни за что не разжуешь. Это у кого зубы хорошие, так те кусают, не боясь ни боли, ни крови из десен. А кто свои уже сточил, да кого по этим зубам били не раз, тот к прянику подойдет с осторожностью да с опаской. Каждому свое, как говорится, да не всем поровну.
Вот третья сменщица, Наталья, что приезжает из города. Молодая, красивая, одевается, как картинка, и муж не пьет. Товарок своих тайком осуждает, но, бывает, и забежит на огонек, поболтать. Поделиться заветным: о любви, о мужниных подарках, о запланированной на лето поездке на юг. Рассказам ее верится с трудом. А вдруг и так бывает?
У нее тоже есть планы. Во-первых, осень. По раскисшей дороге трудно проехать на инвалидном кресле, колеса буксуют. И мать ругается: грязь не таскай. Сиди дома, смотри на увядающий лес через стекло, по которому снаружи ползут дождевые капли. Осенняя красота коротка, золото листвы быстро превращается в ржавчину, а потом гниет. И сердце невольно сжимается. Зато по телевизору много интересного. Зима — тоже хорошо. Темнеет рано, по снегу далеко не уедешь. Мать старательно расчищает дорожку возле дома, но в иную зиму снегу наметет столько, что приходится вызывать трактор. А наутро опять метель. Что тут поделаешь? Зато Новый год полон приятных сюрпризов. Мать уходит к соседям, либо спит, и весь дом и праздничный стол в ее распоряжении. Даже шампанское. Но: ни-ни! Чего-чего, а этого в ее жизни не будет. Никогда.
Лучше всего весной. Красиво. Апрель — замечательный месяц! Потом приходит май и пролетает незаметно. Следом июнь, июль. Август? Да, не успеешь оглянуться, как на улице август.
Телевизор в доме старый, черно-белый. Купленный еще в те времена, когда отец был жив. Из-за этого телевизора мир так и оставался для нее поделенным на два цвета. Черное и белое. Либо хорошо, либо плохо. Либо все, либо ничего. За последние годы она узнала о том, что в мире много боли и помимо ее собственной. И с каждым годом становится все больше и больше. Раньше все было хорошо, а теперь все плохо. Она чувствовала, как там, за очерченным циркулем кругом, люди погружаются в отчаяние. Они могли ходить, но этого им почему-то было мало. Они никак не могли успокоиться этим счастьем, больше которого ничего и быть не может, и все время мучили себя и других.
Она все время представляла, как изменилась бы ее жизнь, если бы… Ходить вместе со всеми в школу, а не ждать, когда приедет учитель и даст задание, в исполнении которого нет особого смысла. Все равно спросят не так, как с других. И оценки будут выше из жалости. Почему не поставить? У девочки все равно нет будущего. Ей не учиться в институте, не искать работу. Была бы городская, возможны варианты, но выбраться с глухого переезда в большую жизнь… Нет, чудес не бывает. Она и сама давно уже не верила в сказки.
Жила от фильма к фильму, от утреннего выпуска новостей до вечернего и поездками туда, к переезду, где можно было разглядывать настоящую жизнь в окнах пролетающего поезда и во время остановок автомобилей передопущенным шлагбаумом. Как она мечтала о том, чтобы поезда ходили чаще! Тогда шлагбаум гораздо чаще преграждал бы путь иномаркам и кто-нибудь, хорошо одетый, красивый, выходил бы из машины и ждал, когда проедет поезд, рассеянно глядя в небо. Эти поездки, приходившиеся в основном на лето, она предпочитала любому фильму. Осенью и зимой, даже в хорошую погоду, сидеть в кресле было холодно. А машин проезжало мало, и уж совсем редко они пересекались с поездом и останавливались. Вот летом поток дачников был непрерывным. Лето было временем зрелищ.
Какие только мысли не приходили ей в голову! Какие истории! Она жадно наблюдала за молодыми женщинами, ездившими на дорогих иномарках. За рулем и в качестве пассажирок. Все они казались ей красавицами. В такой одежде, на таких машинах… Как правило, красавицы поспешно отворачивались, увидев девочку в инвалидном кресле на обочине дороги. Им становилось неловко, а ей… Завидно? Эти, конечно, вертят мужчинами, как хотят, швыряют деньги направо и налево, нигде не работают, но не потому что инвалиды, а потому что… А, собственно, почему?
Иногда ей давали деньги. Больше мужчины, чем женщины, хотя по логике вещей женщины должны быть жалостливее. Она разглядывала эти денежные купюры с любопытством. Будто и не такие, как в мамином кошельке. Вещи из другой жизни, случайно попавшие в ее руки. Мать радовалась деньгам, потому и не препятствовала поездкам дочери на переезд.
А она деньги брала, но неохотно. Та же жалость, только еще более унизительная. Как будто можно купить прощение за то, что ты здоров, и ноги у тебя в порядке, и жизнь удалась. За девятнадцать лет своей жизни она меняла мнение об этих людях неоднократно. От любопытства маленького ребенка, через надежду быть замеченной ими и ожидание того, что они тоже в чем-то несчастны, до откровенной ненависти. Нет, они не были несчастными. Во всяком случае, когда сидели в своих машинах перед опущенным шлагбаумом. Она видела эти лица: нетерпение, двигающиеся челюсти, занятые жвачкой, либо сигаретой, ленивое перебрасывание словами. И нескрываемое удовлетворение от того, что они едут на своей машине, едут в Москву, в теплые квартиры со всеми удобствами, отдохнувшие, может быть, и уставшие, но не измотанные этой усталостью, как ее мать, а лишь слегка обремененные. Слегка, потому что все это смывается в горячей ванне за каких-нибудь полчаса. Но может быть, она и не права. Потому что ничего не знает о той жизни.
Она могла бы не ездить к переезду. Есть лес, дорога вдоль опушки, где тишина и покой. Но жажда жизни толкала в противоположную сторону. К людям, а не от них. Словно высшая сила, которая пишет в книге судеб, приглядывалась к девушке и решала: дать шанс или оставить все, как есть.
