Юрий Гончаров - Бардадым – король черной масти
Обзор книги Юрий Гончаров - Бардадым – король черной масти
Владимир Кораблинов, Юрий Гончаров
Бардадым – король черной масти
Глава первая
Последние листы дела Муратов просматривал молча. Ничего нового для него в них не было, не в первый раз склонял он над ними свои выпуклые, в черной роговой оправе очки, но читал все равно сосредоточенно, не пропуская ни строчки, с обычным своим вниманием даже к самым несущественным мелочам. Повстречалась описка, сделанная машинисткой, – он взял из пластикового стакана карандаш и поправил. Загнулся уголок одной страницы – он выровнял, аккуратно разгладил сгиб.
Щетинин сидел за столом сбоку, положив руки на сукно. Скучного рыжего цвета папка, которую изучая начальник милиции, была от него далеко, видеть строчки он не мог, видел только страницы, но он знал каждую страницу «в лицо», знал их содержание и одновременно со взглядом Муратова мысленно как бы шел своими глазами по этим страницам, исписанным разными почерками, разными чернилами, напечатанным на разных машинках, то четко, ясно, то бледно, неразборчиво. В то же время внимание его было чуточку отвлечено: скосив глаза, он смотрел в развернутый «Огонек», лежавший на столе рядом с его руками. Номер был свежий, доставленный сегодняшней почтой. Помещенный на последней странице кроссворд напоминал своими очертаниями сильно увеличенную снежинку. Щетинин уже успел заполнить почти все клетки, отгадал такие нелегкие слова, как персонаж оперы М. И. Глинки, фамилию изобретателя парашюта, название злака из пяти букв, птицы с пестрым оперением, вспомнил, в каком городе родился А. П. Чехов, и теперь старался разгадать название балета Ц. Пуни. Хотя Щетинин был уверен, что он неплохо осведомлен в музыке, ни одного балета Пуни припомнить он не мог и подбирал слово наугад, по двум-трем буквам, что попали в клетки от пересекающихся слов. Выходило что-то непонятное, неудобопроизносимое…
Муратов снял очки, закурил папиросу, прошелся по кабинету, скрипя сапогами, и остановился у окна.
– «…альда», – сложил наконец Щетинин окончание слова. Не хватало пяти букв в начале. – «…альда» «…альда»…
Муратов вдруг оживился и поманил Щетинина к себе.
– Авдохин?
Сквозь пыльное, давно не мытое оконное стекло была видна накаленная августовским солнцем центральная площадь районного городка – неровно мощенная булыжником, замусоренная обрывками бумаги, навозом, сенною трухой, приносимой ветром с соседнего рынка.
По площади, ерзая на седле, чтобы доставать ногами до педалей, катался на велосипеде мальчишка лет двенадцати. Другой, помладше, лет девяти, – верно, братишка велосипедиста. – бегал следом, норовя пристроиться на багажник. Старший огрызался, отбрыкивался от младшего, вилял то вправо, то влево. Рыжая вислоухая собака, высунув от жары язык, перебегала площадь. Мальчишка на велосипеде, азартно нажимая на педали, агрессивно устремился на нее. Собака тявкнула, шарахнулась в сторону и пустилась наутек, поджав куцый, свалявшийся, в репьях хвост. Возле чайной, под шиферным навесом, у которого останавливались автобусы, совершавшие рейсы из областного города в райцентр и обратно, и те, что курсировали внутри района, ожидала истомленная жарою очередь, человек пятнадцать – двадцать, с чемоданами, корзинами, мешками. Уже давно следовало прибыть из города дневному автобусу, забрать пассажиров и отправиться назад, но он, как водится, запаздывал.
Муратов смотрел через площадь на желтое, недавно построенное здание универмага с большими, как в городе, из толстого зеркального стекла витринами, полосатыми матерчатыми навесами над ними, с широкими бетонными, в мраморной крошке, ступенями перед входными дверями. Пять-шесть человек виднелись возле универмага. Держа за руку босоногого малыша в картузике и голубенькой рубашонке, по ступеням спускался высокий, хилого сложения, узкогрудый человек в клетчатой ковбойке и старых, изношенных, вздутых на коленях брюках без ремня, сползавших на самый низ тощего живота. Мальчик забегал перед мужчиной, подпрыгивая, протягивая к нему руку, – как видно, просил покупку, которую они сделали в универмаге.
– Точно, Авдохин, – сказал Щетинин, вглядевшись.
Мужчина и мальчик отошли от магазина, остановились на тротуаре возле закрытого на обед ларька «Союзпечати». Авдохин положил на прилавок ларька авоську, которую нес закинутой за плечо, что-то вынул из кармана, очевидно, то самое, что с таким нетерпением, в такой остроте желания просил малыш, расправил, неумело, неловко действуя руками, приложил ко рту, и перед его лицом возник и стал расти синий воздушный шар. Мальчик запрыгал, всплескивая ладонями. Ему было радостно и хотелось, чтобы шар рос еще больше, еще… Шар был уже как самый большой арбуз. Он сделался уже не синий, а голубой, прозрачный, сквозь него просвечивало лицо Авдохина. И вдруг шар исчез. Мальчик замер с поднятыми руками. Он стоял спиной, лица его Щетинину и Муратову не было видно, но можно было без труда вообразить, какое написано на нем сейчас огорчение! Лицо Авдохина тоже вытянулось огорченно. Он что-то сказал мальчику, улыбнулся ему, показав щербатый, прокуренный рот, слазил в карман и стал надувать другой шар – красный.
Щетинин вдруг обнаружил, что смотрит на эту сцену с какой-то самой обыкновенной человеческой заинтересованностью и желанием, чтобы на этот раз надувание шара произошло удачно и мальчик испытал бы ту радость, которую он так хочет получить и которую старается доставить ему отец.
– Сынишка, что ли, его? – указывая движением головы, спросил Муратов.
– Илюшка. Семь лет и три месяца.
– У него ведь, кажется, и еще дети есть?
– Василий, одиннадцати лет, и Галина, дочка, девяти…
– Учатся?
– А как же. Василий в пятом, хорошист. В школьном кружке юных техников состоит, смекалистый парень. На районной выставке премию за какую-то самоделку отхватил… И девчонка – ничего, не отстает. Дельные, одним словом, ребята, не в родителя…
Муратов вынул изо рта папиросу. Взгляд его, устремленный в окно на Авдохина, был пристален и задумчив.
– Когда-то ведь совсем другой человек был, – сказал он с сокрушением, даже как-то, видимо, жалея Авдохина. – Вернулся с войны, трактористом работал… На районной доске почета портрет висел. Всё водочка… водочка!
Шар надулся до предельных размеров, не лопнул. Авдохин перевязал горловину ниточкой, отдал шар сыну. Снова взяв мальчика за руку, он пошел с ним по улице к рынку, – наверное, искать попутную машину на Садовое. За сутулой костистой спиной его покачивалась авоська с буханкой хлеба, баранками, синею пачкою сахара-рафинада.
Прищурившись, чтобы ослабить силу солнечного света, заливавшего площадь, режущую глаза белизну домов, замыкавших ее кольцом, Щетинин глядел в сутулую, совсем стариковскую (в сорок-то пять лет!) спину Авдохина, наблюдая, как шаркает он ногами, как неверно и нетвердо их ставит, как болтаются на нем грязные, испачканные в краске и в мазуте, обтрепанные внизу до бахромы брючины. Уже заложил… Четвертый месяц не работает, без зарплаты… Корову продал… Надолго ли хватит этих денег? А дальше что? Думает ли он о том, что у него семья, больная старуха мать, что надо как-то поднимать детей? Или и сейчас живет, как привык, – в тумане непрерывного пьянства, бездумно, тупо, пробуждаясь душой, только чтобы изыскать способ напиться снова, да вот в таких небольших событиях, как наблюдали сейчас – с воздушным шариком для сынишки…
Глядя в спину удаляющемуся Авдохину, Щетинин как бы одновременно видел и то, чего он не мог видеть со своего места, из окна райотдела милиции, – лицо Авдохина, помятое, морщинистое, подпухшее, всегда плохо бритое, с блеклыми, красноватыми, нервно помаргивающими глазками, с выражением болезненным, какой-то грызущей нутро червоточины, лицо человека, давно уже втянувшегося в пьянство и целиком порабощенного этой привычкой, от которой ему уже не отстать, которую не бросить… Это лицо Щетинин изучил и накрепко поместил в свою память во время долгих и многократных допросов Авдохина в эти последние три месяца, допросов, проведенных и вкупе с другими следователями, и с глазу на глаз, без свидетелей…
Тьма всяких грехов числилась за Авдохиным, грехов явных, доказанных, признаваемых им самим. И пьянство. И махинации с накладными в Садовском сельпо, в котором он работал, пока не был изобличен и снят с должности с обязательством в кратчайший срок вернуть деньги, которые перебрал с покупателей, завышая сорта товаров. (Вообще-то ему полагалась отсидка, да заступилось собрание совхозных рабочих, пожалело его детей, мать, жену, женщину честную, трудолюбивую, уже пятнадцатый год исправно работающую в совхозе). Числились за ним и драки, пьяные дебоши в общественных местах, и оскорбления граждан – как словесно, так и действием… Трезвый Авдохин был тих, даже робок, но во хмелю преображался, становился буен, дерзок, безрассуден: сквернословия, рвал на себе рубаху, настырно лез на людей, напрашиваясь на скандал, иногда наперед зная, что будет бит, и даже как бы желая, стремясь к тому, чтобы его побили. Разойдясь, он мог схватить кирпич, палку, железный шкворень, – что попадется, не думая, не соображая, какое может причинить увечье, какую беду наделать и людям, и себе. Бывало, что его, связанного, привозил из Садового в район участковый милиционер, и Авдохин отсиживал за хулиганство.
