Варвара Синицына - Муза и генерал
Обзор книги Варвара Синицына - Муза и генерал
Синицына Варвара
Муза и генерал
Варвара Синицына
Муза и генерал
ВПЕРВЫЕ В РОССИИ - ЖЕНСКИЙ РОМАН ОБ АРМИИ
СОДЕРЖАНИЕ
ГЛАВНОЕ МУЖСКОЕ ДОСТОИНСТВО
ГЛАВНОЕ ДОСТОИНСТВО ДЕВУШКИ
ПОТЕШНОЕ ВОЙСКО
ШАХМАТЫ, БОТТИЧЕЛЛИ И КРИПТОГРАММА ДЬЯВОЛА
РЫ-РЫ-РЫ, МЫ ХРАБРЫЕ ТИГРЫ
КАРМЕН НА ПЕНСИИ
ЛОХМАТЫЙ МАЛЫШ И ДЕВОЧКА МАША
ОПТИМИЗМ ПРИВОДИТ К ПОТЕРЕ БДИТЕЛЬНОСТИ
ЧЕРНАЯ КОРОЛЕВА
СОБАКА, КОТОРОЙ КРУТИТ ХВОСТ
МЕЛОВОЙ КРУГ ЛЮБВИ И НЕНАВИСТИ
ЦЕНА ВОПРОСА
Биография
Может ли прапорщик написать роман? Да, если этот прапорщик служит в столице подводного флота и фамилия у него Синицына, а зовут его Варвара...
Десять лет назад студентка сценарного факультета ВГИКа вышла замуж за курсанта военно-морского училища и поехала с любимым на край света. Край света располагался в районе 70-й параллели, в одном из гарнизонов Северного флота. За прошедший период Варвара родила сына, развелась с мужем и призвалась на военную службу. Прапорщик Синицына является специалистом первого класса, умеет хранить военную тайну, в перерывах между несением службы, стрельбами, нарядами и строевой подготовкой пишет романы.
Аннотация
Все началось в гарнизоне с обыкновенного спора на ящик шампанского: офицер-подводник поспорил с соседкой-телефонисткой, что сможет расшифровать любую криптограмму. Выиграв спор, он увидел свою жену в объятьях командира и побежал к командующему. Жаловаться на соперника или просить женсовет вернуть жену законному мужу? - гадает весь гарнизон. Однако после расшифровки "криптограммы дьявола" на лодке объявлена двухчасовая готовность, а в полку погибает три человека...
ГЛАВНОЕ МУЖСКОЕ ДОСТОИНСТВО
Куда податься одинокому журналисту, если в городе так называемых СМИ раз, два и обчелся, тем более что в первом я уже пописывала? Отправляюсь по второму адресу, в "Заполярный край". Хорошо писателю, может строчить в стол. Журналист же - существо прожорливое, ему всегда не хватает фактов и публичности. Но особенно скудны гонорары. Вот и приходится бегать савраской в поисках информационной пищи. Не дай бог, опередят.
Еще из глубины аллеи, усыпанной желтыми листьями, моему взору открылась живописная картина. Главный редактор газеты Костомаров в длинном темно-синем кашемировом пальто нарезал круги возле парадного входа в редакцию. Красивая молодая девица с кустодиевскими формами и неказистый парень приколачивали над массивной дверью красное полотнище "Да здравствуют герои российской авиации!" под властные выкрики главного редактора: "Выше!", "Ниже!"
Несмотря на цивильный прикид, только слепой не распознает в Костомарове вояку, хоть и бывшего. Так и подмывает подойти и отдать честь - немедленно. Что я и сделала. Подошла и задала вопрос, по-военному четко:
- Товарищ главный редактор, разрешите обратиться?
Костомаров оценил мой подход. Оставил дизайнерские хлопоты, кивнул: что ж, валяй, обращайся. Обычно к нему на козе не подъедешь. А вот ведь подъехала. И все потому, что по уставу. Надо запомнить.
- Хочу работать в вашей газете. - Я протянула ему папку со своими статьями.
Костомаров вытаскивал лист за листом, на каких-то задерживал взгляд и хмыкал, как мне показалось, одобрительно. А че - я же старалась, сортировала. Складировала самые безобидные: интервью с артистическим бомондом, случайно залетевшим из столиц в нашу провинцию, светские сплетни, советы для дома, для семьи. Конечно, работая в газете, невозможно хоть раз не отоспаться на конкурирующем издании. Тем более на таком, как "Заполярный край" - его частенько заклинивало от любви к губернатору. Было бы честнее переименовать "Заполярный" в "Край непуганого Леонида Петровича". Цитата из меня.
Однако зачитался Костомаров. Вот что такое бойкое перо!
Значит, Варвара Синицина? Фамилию в девичестве не меняла, птичка-синичка? Зотова, она же Лобанова, она же Вера Фигнер. Ничего не забыл? - угрожающе вопросил Костомаров.
Ну что тут скажешь. Молодец, допер. Раскусил в два прихлопа, три притопа автора иезуитских статей.
Что делает женщину женщиной? Даже отвергнутую на профессиональном поприще? Спина, прямая и непокорная. Головку поднять, еще лучше запрокинуть к небу, чтобы слезы не лились. Черт возьми, слез как раз и нет. Совсем разучилась плакать. Попробовала шмыгнуть носом и выдавить хоть одну слезинку. Чтобы она трогательно выкатилась из глаза и протоптала дорожку на моей щеке. Глухой номер. Жаль. Очень жаль. Не вооружена и совершенно не опасна.
А ведь были времена! Давно, когда я еще служила в армии, меня в наряде по камбузу поймал командир части. Не знаю, что больше разозлило его - книга о Сократе в моей руке или неуставное "здрасти".
На общем собрании командир выволок на середину зала стул и стал вульгарным образом на него присаживаться, раз эдак десять.
- Прихожу на камбуз, а там прапорщик Синицына сидит.
После его приседаний прояснилось: прапорщик должен вскакивать по стойке "смирно".
Все время я покорно стояла. Стояла, когда полковник демонстрировал искусство перевоплощения в меня. Стояла, когда он орал, что наложил на меня... выговор. И чтоб никто не смел снимать этот выговор без его на то позволения. Вот после этих слов я и села. Командир чуть не упал от моей наглости.
- Встать!!! Доложить по уставу!
Встать-то я встала, а что докладывать - ума не приложу. Стою, молчу, в голове ни одной уставной мысли. И общее собрание части молчит, судорожно вспоминают устав. Тут командир, как отличник в компании двоечников, выдает правильный ответ: "Докладывать надо: "Есть!"
Обидно до безобразия. Я знала это заветное слово, вмещающее в себя весь словарный запас служивого! Можно забыть все слова в объеме толкового словаря Ожегова, можно даже говорить "калидор" и "тубаретка", и это ничуть не помешает твоему продвижению по службе, более того - поспособствует. Но при единственном условии: при любых обстоятельствах должно наличествовать слово "есть". Не потеряй я его в решающую минуту в кулуарах памяти, была бы сейчас старшим прапорщиком, а не лицом без определенного места работы и жительства.
А тогда, на общем собрании части, я села и заплакала. Я знаю кучу слов, которые девушке из приличной семьи знать негоже, а вот самое необходимое никак не укладывается в моей голове. Сначала плакала для себя - тихо. Но явно не хватало развития сюжета в мою пользу. Пришлось усилить звук, и я разрыдалась. Командир выказывал тугоухость, игнорируя эмоциональный всплеск подчиненного.
И все-таки, несмотря на дисциплинарные запреты и уставы, народ у нас добрый - мне сочувствовали. Особо жалостливые даже успокаивали. Шепотом. На языке сцены я трактовала их шипение не иначе, как "бис". И бисировала. Успех превзошел все ожидания: командир потребовал "вывести эту истеричку из красного уголка".
Чьи-то заботливые руки подхватили меня, заливавшуюся горючими слезами, и поволокли к выходу. Вот он, миг катарсиса, очищения, или так называемая кульминация. Как и положено драматургу, закрутившему до отказа пружину фабулы, я развернулась лицом к своему гонителю и, испепеляя его глазами, донесла до присутствующих квинтэссенцию своего революционного непослушания: "Вы хам, а еще мужчина!"
Гражданская война после этого не случилась, но подавляющее большинство личного состава части тайком жало мне руку как выразителю общественного мнения. Командир воспринял услышанное избирательно - из сказанного отнес на свой адрес только последнее. Чем же еще можно объяснить отсутствие выговора в моем личном деле и уважительное "Варвара Михайловна" взамен дежурного "товарищ прапорщик"? Вот вам и трактат о благотворном воздействии женских слез. Коих на данный момент нет и не предвидится.
По-моему, перебой с водоснабжением случился из-за некоего удовольствия, доставленного-таки мне отказом главного редактора. Костомаров просек автора пасквилей о степени его финансового благополучия по стилю. А нам, авторам, это всегда лестно. Что ни говори - публичное признание! Даже если публика недавний объект яростной трепки.
Да слышу я вас, поборники нравственности и морали! На моем месте вы бы никогда не пошли на поклон к Костомарову, работать в "Крае" для вас противно. А мне противно, когда у меня нет денег, противно жить непонятно где, противно, когда сын Василий не со мной. И потом, подойдем к журналистике с точки зрения профессии. Вот строгаю я табурет. Да плевать мне, кто будет на нем сидеть!
Мою гневную филиппику прервал гул мотора. Костомаров с поспешной небрежностью сунул мне папку и устремился к "Волге", газующей к центральным воротам редакции. Из выпавшей папки, подхваченные ветром, разлетались мои статьи. Я бросилась за одной и чуть не попала под колеса. Но что это "чуть", знала только я. Страшно закричала какая-то женщина, заскрипели тормоза. Я брякнулась на асфальт. Чертовски жаль колготки, но не жертвовать же ради них роскошной экспозицией!
