Евгений Сартинов - Золото на крови
Обзор книги Евгений Сартинов - Золото на крови
Евгений Сартинов
ЗОЛОТО НА КРОВИ
ПРОЛОГ
Человеческая жизнь, если к ней хорошо присмотреться, сплошная цепь случайных совпадений. Чаще всего мы их просто не замечаем, порой не придаем им значения, но иногда эти совпадения способны круто изменить всю нашу жизнь.
Когда наш вездеход, не успев отъехать и двадцати метров от базы второй бригады, как-то странно дернулся и взревел, Андрей, сидевший за рычагами, мгновенно выключил двигатель, сплюнул с досады, и с ходу поставил диагноз:
— Гусеница полетела.
Это оказалось именно так, в своем деле бывший лейтенант-танкист был бог и царь. На замеру лопнувшего стального «пальца» мы потратили с полчаса, не больше. Я еще пытался отмыть руки от мазута в речной воде, когда Андрей завел вездеход и для профилактики крутанул тяжелую машину раза три на месте, с лязгом и скрежетом ввинчиваясь гусеницами в каменистую сибирскую почву. Именно тогда мне в голову пришла, как оказалось впоследствии, очень глупая мысль: «Ну, теперь уж все, неожиданностей не будет». Потом я ее не раз и не два вспоминал — когда со смехом, а когда и со слезами.
Андрей, остановив вездеход, призывно махнул мне рукой. Я подошел к машине, поставил ногу на гусеницу, собираясь залезть в кабину, и именно в этот момент, машинально опустив глаза, увидел торчащую из-под развороченной щебенки кисть человеческой руки. Я застыл на месте, не отрывая глаз от жуткой находки. Устав меня ждать, Андрей приоткрыл дверцу кабины и, стараясь перекричать грохот дизеля, крикнул:
— Ну ты что там, заснул, что ли?! Лезь давай… Поехали!
Я с трудом оторвал взгляд от этого страшного подарка судьбы. Не знаю, какое у меня было при этом лицо, но посмотрев на меня, экс-лейтенант, не тратя больше слов, быстро выбрался из кабины и взглянул туда же, куда и я.
— Мать моя, это что же!.. — только и сказал Андрей, быстро запрыгнул обратно, взялся за рычаги, и вездеход с лязгом отполз метров на десять назад. Заглушив двигатель, Андрей выбрался наружу уже с лопатой. Он еще не начал копать, а я уже точно знал, чья это рука. Широкая, мощная ладонь с толстыми, сильными пальцами, с проглядывающими даже сквозь трупную синеву веснушками могла принадлежать только одному человеку — Рыжему.
РЫЖИЙ
В первый раз Рыжего я увидел в тот же самый день, когда познакомился и с Андреем. Был конец марта 1991 года. Помните то дикое время? Сейчас это все уже как-то и подзабылось: жуткие очереди за вся и всем, пустые полки магазинов, талоны на спички, мыло, водку, курево… Да всего и не упомнить. По телевизору часами лопотал так быстро исчерпавший себя генсек. Было полное ощущение, что страна в каком-то очередном мрачном тупике.
Нам с Ленкой тогда тоже доставалось. Дочери не исполнилось еще и полгода, а тут умерла Ленкина бабушка, последняя из ее родни, вырастившая и воспитавшая Елену. О матери же ее не было ни слуху ни духу. Так, наверное, и подохла где-нибудь под забором в обнимку с любимой бутылкой. Про меня и говорить нечего. Подкидышем меня дразнили даже в приюте, далеко ведь не каждого находят в пеленках прямо на крыльце детдома.
Жили мы в бабушкиной комнате в старом деревянном бараке, с общей кухней и туалетом. Говорят, что в этом приземистом здании из потемневших от времени бревен до революции размещались старые казармы, и когда поднимался сильный ветер, то дом скрипел, словно жалуясь на старость, и Ленке все казалось, что рано или поздно он развалится, погребя нас под своими обломками. На фабрике игрушек, где я работал, как раз именно я и замыкал очередь на жилье, то есть значился под номером сто сорок два. В переводе с языка цифр это значило только одно: маячила нам светлая перспектива получить жилье одновременно с постоянной пропиской на кладбище. Поэтому когда в газетах, а затем и по всему городу появились объявления, что в золотодобывающую артель «Заря» требуются механизаторы для сезонной работы, причем десять процентов заработка будет выплачиваться золотом, меня просто как кипятком ошпарило. Вот он, шанс, возможность вырваться из заколдованного круга безнадежности! Рубль он и есть рубль. У нас в городе, куда ни сунься, больше двухсот рублей заработать не дадут. А тут золото — это и весомо, и надежно.
С боем выбив ранее честно заработанный отгул, я, проклиная свою дурацкую фабрику не менее дурацких игрушек, пошел по указанному в объявлении адресу. Подойдя к зданию Политехнического института, я на минуту почувствовал себя полным идиотом, и лишь расспросив вахтеров и обогнув громадный корпус по периметру, нашел то, что мне было нужно. На довольно обшарпанной двери висела пришпиленная кнопками бумажка: «Артель «Заря». О том, что я не ошибся, подсказывала и небольшая группа мужиков, нещадно смоливших слезоточивую «Приму» и в голос ругающих нынешнюю власть и само время.
Поднявшись на крыльцо и толкнув дверь, я очутился в узком коридорчике, слабо освещенном парой ламп дневного света. Народ здесь стоял так густо, что пройти дальше мне не удалось, я просто тронул ближайшего ко мне человека за руку и спросил:
— Кто последний?
Тот обернулся, глянул на меня, и улыбнувшись, ответил:
— Держись за мной, не пропадешь.
Я был готов сразу обидеться на эту улыбку. Ну что поделать, если Господь наделил меня такой внешностью: оттопыренные уши, нос картошкой, веснушки, и в довершение к моему небольшому росту почему-то никто не давал мне моих двадцати двух лет. Что я только не делал, чтобы придать своей персоне солидности: и ходил враскачку, и пробовал говорить басом, да только голос все равно срывался на фальцет, а походка, на воробьиную припрыжку. Но парень улыбнулся без всякого ехидства, и поэтому я спросил:
— Скажите, а им люди со стажем работы нужны или они всяких берут?
— Да Бог его знает, сам вот стою гадаю.
Вскоре подошли еще два претендента на заветное место в артели, и мой сосед предложил:
— Пойдем покурим, что ли?
Я, вообще-то, не курю, всю юность пробовал, но ничего не получилось, задыхаюсь я от этого дыма, и все. Такой вот, как говорили врачи, астматический рефлекс. Но в этом узком пространстве набилось человек тридцать, и дышать приходилось тем, что остальные уже выдохнули, так что я охотно проследовал вместе с новым знакомым на улицу.
На крыльце я отказался от предложенной «Примы» и с удовольствием вздохнул свежий, чуть подмороженный кислород. А день выдался чудесный, выпал последний, как оказалось потом, уже весенний снег, снова прикрывший ржавые пятна асфальта, и хотя арктический воздух еще холодил, но полуденное солнце пригревало уже по-весеннему. Весна приходила и к нам, в Сибирь, может быть, чуть попозже и не так явно как везде, но тем радостней были ее приметы.
— Тебя как зовут? — спросил мой собеседник.
— Юрий… Юрий Мартов, — ответил я.
— Мартов? — удивился тот. — Ты не родственник того самого революционера?
— Да нет, — замялся я. Не объяснять же каждому встречному, что мои имя и фамилия чистой воды фантазия нашей директрисы.
— А меня зовут Андрей, Андрей Новиков, старший лейтенант в отставке, танкист.
Мы скрепили наше знакомство полагающимся в таких случаях рукопожатием.
— Ты где служил? — спросил он.
— Под Одессой, в инженерных войсках. Там и корочки получил.
— А, танк-бульдозер…
Наш разговор невольно прервал громкий взрыв хохота, донесшийся от стоящей неподалеку от крыльца толпы. Центром внимания всей толпы и основной причиной смеха и был Рыжий.
Сначала я не видел его, только слышал голос, скрипучий, неприятный, с какими-то циничными интонациями. Затем кто-то из толпы ушел, и я увидел лицо Рыжего — толстое, мясистое, с большим носом, украшенным солидной горбинкой, широким подбородком, к тому же раздвоенным посредине. Кустистые блеклые брови нависали над маленькими хитрыми глазками остряка; из-за крупных губ рот казался огромным, нижняя губа, постоянно мокрая и чуть оттопыренная вниз, приоткрывала желтые крепкие зубы. Да и все в нем было сделано словно с двойным запасом прочности: коренастый, широкоплечий, с длинными, мощными ручищами, покрытыми, как и все тело, густой россыпью веснушек. Любой другой, например, я, пришел бы в отчаяние от таких не голивудских стандартов. Этот же абсолютно не унывал. Редкое жизнелюбие прямо-таки веяло от него, даже манера носить шапку набекрень и говорить не выпуская цигарки из уголка губ говорила об уверенности в себе. Мало того, Рыжий был большой охотник приударить за женским полом, причем женщины у него делились на три категории: цыпочки, бигсы и просто бабы. Как раз в тот момент он начал свой очередной рассказ.
— В Одессе поднимаюсь по Потемкинской лестнице, смотрю, стоит такая бигса… Все при ней, в мини, на платформе, размалевана что надо. И стоит она вот так, смотри, — Рыжий начал изображать девицу, подбоченился, выдвинул вперед левую ногу. — Я думаю, ну все, королева, не подойти. Тут выворачивается из толпы какой-то очкастый хмырь, подваливает к ней и говорит: «Двадцать». Она ему: «Пятьдесят». Он ей снова: «Двадцать», она ему опять: «Пятьдесят… Ну ладно, пошли». И пошла…
