Алистер Маклин - Кукла на цепи. Одиссея крейсера «Улисс»
Астрид быстро подошла к балаганчику, я за ней. Она виновато улыбнулась старику, обняла рукой юношу и потянула его за собой. Какое–то время он силился выпрямиться, и тогда стало заметно, что он довольно высок, по крайней мере на шесть дюймов выше девушки, но рост только подчеркивал его скелетообразное сложение. Глаза неподвижные и остекленелые, лицо человека, погибающего от голода, щеки запали так неправдоподобно, что, казалось, зубов за ними нет. Астрид пыталась полувести–полунести его, но хотя истощение достигло такой степени, что он никак не мог быть намного тяжелее ее, его, а вместе с ним и Астрид, мотало из стороны в сторону.
Я без слов подошел к ним, обхватил его левой рукой – впечатление было таково, будто обнял скелет, – и принял от Астрид этот груз. Она взглянула на меня, ее темные глаза наполнились смятением и страхом. Не думаю, чтобы моя кожа цвета сепии располагала ее к доверию.
– Оставьте меня, – умоляюще проговорила она. – Я сама справлюсь.
– Не справитесь. Он очень плохо себя чувствует, мисс Лимэй.
Она вгляделась.
– Мистер Шерман!
– Признаться, мне это не нравится, – сказал я задумчиво. – Еще несколько часов назад вы никогда меня не видели, даже не знали моей фамилии, а теперь, когда я так загорел и похорошел… оп–ля!
Георг, резиновые ноги которого вдруг превратились в желе, едва не выскользнул из моих рук. Не подлежало сомнению, что мы оба недалеко уйдем, вытанцовывая такой вальс по Рембрандтплейн, так что пришлось нагнуться, чтобы перекинуть его через плечо, как это делают пожарники. Она в ужасе схватила меня за руку:
– Нет! Не делайте этого! Не делайте этого!
– Но почему? – спокойно возразил я. – Ведь это самый легкий способ.
– Нет–нет! Как только вас увидит полиция, она его заберет!
Я выпрямился, снова обнял его и постарался удерживать как можно ближе к вертикальному положению.
– Преследуемый и преследователь, – сказал я и добавил: – Вы и ван Гельдер.
– Что вы сказали?
– О, конечно, ваш брат Георг…
– Откуда вы знаете, как его зовут? – прошептала она.
– Моя работа – знать самые разные вещи, – ответил я высокомерно. – Как уже было сказано, братик Георг находится в исключительно невыгодном положении, ибо достаточно знаком полиции. Бывший заключенный в качестве брата – это, с точки зрения общества, минус.
Она не ответила. Сомневаюсь, приходилось ли мне видеть кого–нибудь, кто бы выглядел таким угнетенным и проигравшим по всем статьям.
– Где он живет?
– Ясное дело, вместе со мной, – вопрос, очевидно, удивил ее. – Недалеко отсюда.
Действительно, это было недалеко, не больше пятидесяти ярдов боковой улицей, если можно назвать улицей тесный и мрачный проход за «Новым Бали». Ступеньки, ведущие в жилище Астрид, высотой и крутизной превосходили все, что я прежде видел, а с перевешенным через плечо Георгом взбираться по ним было особенно трудно. Астрид отворила ключом дверь своей квартиры, которая оказалась немного больше клетки для кроликов и состояла, насколько могу судить, из крохотной гостиной и прилегающей к ней столь же мизерной спальни. Я прошел в спальню, уложил Георга на кровать, выпрямился и отер лоб.
– Мне доводилось в жизни взбираться на лестницы и полегче, чем эти ваши проклятые ступеньки, – произнес я с чувством.
– Мне очень жаль. Студенческий отель дешевле, но с Георгом… «Новый Бали» не особенно щедр.
Судя по этим двум комнатам, аккуратным, но нищенским, как и одежда Георга, платили там действительно мало, но для сочувствия время было неподходящим.
– Люди в таком положении, как ваше, должны быть счастливы, если вообще получают хоть что–нибудь.
– Как вы сказали?
– Ну, хватит. Вы прекрасно знаете, о чем речь. Правда, мисс Лимэй… или мне можно называть вас Астрид?
– Откуда вы знаете мое имя? – Не могу припомнить, видел ли я когда–нибудь девушку, заламывающую руки, но именно этим юна сейчас и занималась. – Откуда… откуда вы знаете всякие вещи про меня?
– Оставь это, – резко одернул я ее. – Должна же ты признавать некоторые заслуги за своим парнем.
– За моим парнем? У меня нет парня.
– Ну, экс–парнем. А может, тебе больше нравится «умершим парнем»?
– Джимми? – шепнула она.
– Джимми Дуклос, – подтвердил я. – Он мог потерять из–за тебя голову, с роковым для себя результатом, но успел мне кое–что о тебе рассказать. У меня даже есть твоя фотография.
Она явно растерялась:
– Но… но там, в аэропорту…
– А ты чего ожидала? Что заключу тебя в объятья? Джимми убили в аэропорту, потому что он собирался что–то сделать. Что?
– Мне очень жаль, но ничем не могу вам помочь.
– Не можешь? Или не хочешь? Ответа не последовало.
– Ты любила Джимми, Астрид?
Она поглядела на меня молча, глаза ее блестели. И медленно кивнула.
– И не скажешь мне? – Молчание. Я вздохнул и зашел с другой стороны: – Джимми сказал тебе, кем он был?
Покачала головой.
– Но ты догадалась?
Кивок.
– И рассказала кому–то о своей догадке?
Это ее сломило:
– Нет! Никому не говорила! Богом клянусь, никому!
Видимо, она любила его и в этот миг не лгала.
– Он когда–нибудь упоминал обо мне?
– Нет.
– Но ты знаешь, кто я?
Она смотрела на меня, и две большие слезы медленно сползли по ее щекам.
– Ты отлично знаешь, что я возглавляю бюро по наркотикам Интерпола в Лондоне.
Снова молчание. Я схватил ее за плечи и гневно тряхнул:
– Правда, знаешь?
Кивок. Крупная специалистка по молчанию.
– Итак, если Джимми тебе этого не говорил, то кто?
– Ох, боже мой! Умоляю вас, оставьте меня в покое!
Слезы лились теперь по ее щекам одна за другой. Это был день ее плача и моих вздохов. Я вздохнул, снова сменил тактику и взглянул на парня, лежащего на кровати.
– На мой взгляд, Георг не похож на кормильца семьи.
– Георг не может работать. – Она произнесла это так, словно формулировала естественный закон. – И не работает. С прошлого года. Но что у него со всем этим общего?
– Все, – я наклонился, внимательно пригляделся, поднял и опустил ему веки. – Что ты с ним делаешь, когда он в таком состоянии?
– Ничего нельзя сделать.
Рукав легко скользнул вверх по тощей руке Георга.
Исколотая, покрытая пятнами и посиневшая от бесчисленных уколов, она являла собой ужасный вид. Рука Труди была ничем в сравнении с ней. Я опустил рукав:
– Никто уже и никогда не сможет ничего для него сделать. Ты знаешь об этом, правда?
– Знаю, – она поймала мой испытующий взгляд, перестала вытирать глаза платочком размером примерно с почтовую марку и горько улыбнулась. – Хотите посмотреть мою руку?
– Я не оскорбляю таких милых девушек. Хочу только задать тебе несколько прямых вопросов, на которые у тебя есть ответы. Как давно это с Георгом?
– Около трех лет.
– Как долго ты в «Новом Бали»?
– Три года.
– Нравится тебе там?
– Нравится? – Эта девушка выдавала себя всякий раз, едва открывала рот. – Знаете ли вы, что значит работать в ночном ресторане… таком ночном ресторане? Отвратительные, ужасные старики пялят глаза на женщин…
– Джимми Дуклос не был ни отвратительным, ни ужасным, ни старым…
Это застигло ее врасплох:
– Нет… ясное дело, нет… Джимми…
– Джимми Дуклос мертв, Астрид. Джимми мертв, потому что влюбился в девушку из ночного ресторана, которую шантажируют.
– Никто меня не шантажирует.
– Нет? А тот, кто давит на тебя, чтобы молчала, чтобы выполняла работу, которая тебе отвратительна? И откуда такой нажим? Из–за Георга? Что он сделал, или как тебе говорят, что сделал? Что он сидел в тюрьме – это известно, поэтому здесь что–то другое. Почему ты обязана за мной следить, Астрид? Что ты знаешь о смерти Джимми Дуклоса? Я видел, как он погиб. Но кто его убил и почему?
– Я не знала, что его убьют, – она села на тахту и закрыла лицо руками. – Не знала, что его убивают!
– Ну, хорошо, Астрид. – Она и вправду любила Джимми, он умер только вчера, и рана еще кровоточила. – Я встречал слишком много людей, живущих в страхе перед смертью, чтобы пытаться заставить тебя говорить. Но подумай об этом, Астрид, ради бога и ради себя самой, подумай об этом. Это твоя жизнь, и сейчас ты должна заботиться только о ней. Георг уже не жилец.
– Ничего не могу сделать, ничего не могу сказать. – Лицо ее по–прежнему было укрыто в ладонях. – Очень вас прошу, уйдите наконец.
Я тоже не считал, что могу еще что–то сделать или сказать, поэтому исполнил ее просьбу и ушел.
Оставшись только в брюках и трикотажной сорочке, я оглядел себя в зеркальце маленькой ванной. Все следы грима уже были стерты с моего лица, шеи и рук, чего нельзя было сказать о большом и некогда белом полотенце. Оно стало мокрым, с несмываемыми темно–шоколадными пятнами.
