Андрей Дышев - Черный тюльпан
– Вас отвезут.
Повернулся и молча пошел в офис.
Я сел в машину рядом с водителем. Тот, следуя профессиональному этикету, даже не повернул голову в мою сторону, молча ожидая приказа. Я же молчал, думая о чем-то своем, забыв, что уже свободен, что моей судьбой теперь распоряжаюсь сам. Водитель наконец вежливо напомнил:
– Куда едем?
– Что вы говорите? – вернулся я из мира грез в кабину машины. – Ах да! Надо же куда-то ехать… М-да, если бы я знал – куда.
Водитель сохранял железное спокойствие.
– В любом случае в Москву? – уточнил он и тронулся с места.
Я помнил адрес подруги, у которой мы остановились, но что-то удерживало меня от встречи с Анной. Как только я начинал думать о ней, так сразу накатывала мучительная боль. Разве я в чем-то виноват перед ней? – спрашивал я сам себя. Разве я что-то обещал ей? Я ее предал? Я продался?..
Вопросы плавно переходили в утверждение.
Я попросил остановить у первого попавшегося телефона-автомата.
– А-а, это ты! – почти безразличным тоном сказал в трубку Нефедов. – Все нормально, твоя девушка передала мне дискету. Да, подкинул ты нам работенки.
– С ней все в порядке?
– Конечно! Я ей говорил, что с тобой ничего серьезного не может случиться, а она не верила. Очень мнительная и нервная девушка… Ладно, старина, извини, времени нет. Позвони завтра. А лучше – послезавтра.
Он даже не спросил, что со мной было и какой ценой эта дискета нам с Анной досталась, подумал я, вешая трубку на рычаг, но подумал уже без злости и почти равнодушно.
Я вернулся в машину. Водитель с готовностью взялся за руль.
Можно поехать на вокзал. Там много лавочек и кресел. Лягу в своем белом костюме рядом с бомжами – пусть народ потешится. Бомжи – народ гостеприимный. Не только местом поделятся, но и стакан какого-нибудь пойла нальют и таранкой угостят. Ночь будет веселая. А Анна тем временем будет медленно сходить с ума от того, что ничего не известно обо мне. А я тем временем буду веселить народ…
– В Бирюлево, – сказал я водителю.
* * *Было уже без четверти одиннадцать, когда я позвонил в квартиру, и тотчас, словно этого звонка ждали под дверью, лязгнул замок, дверь распахнулась, и я увидел Анну. Мне трудно передать, сколько боли, любви, слез было в ее глазах. Она сделала движение ко мне, но взгляд ее скользнул по моему костюму, лакированным туфлям, и Анна замерла, подняв на меня кричащие глаза. Губы ее дрогнули.
– Кирилл, – шепотом произнесла Анна. – Где ты был?
В лучшем случае она была готова увидеть меня полуживым, избитым, лежащим на полу в луже крови. Она надеялась, молила бога, чтобы было хотя бы так – ведь кровь отмывается, раны заживают, боль утихает. Но мой вид просто потряс ее.
Я зашел в прихожую. Анна отступила на шаг от меня. В ее широко раскрытых глазах заплясали огоньки бесовского смеха. Я молчал. Сейчас любая моя фраза, любое слово будут выглядеть как оправдание, а слова утешения – издевательски.
– Кофе есть? – спросил я, сняв пиджак и закинув его на холодильник. В нем я чувствовал себя как клоун. – Умираю, хочу кофе.
Анна растерянно кивнула, прошла на кухню, убрала со стола телефон, лист бумаги, исписанный телефонными номерами больниц и моргов, скомкала его, кинула в ведро. Взяла джезву, встала у плиты.
Я мог позвонить ей по радиотелефону Валери, подумал я, глядя на хрупкую, скованную фигуру Анны, на легкомысленный халатик, одолженный у подруги, на изящные руки, на ее тонкую, кажущуюся слабой шею, и, отпустив волю, позволял терзать себя чувству жалости; и у меня сдавило в горле и стало тяжело в глазах. Я мог позвонить ей, сказать, что со мной все в порядке. Она умирала здесь, сходила с ума по мне, часами накручивала диск телефона и дрожащим голосом, полным слез, называла работнику морга мою фамилию, прислушивалась к шелесту учетных журналов, холодела от ужаса, ожидая услышать подтверждение страшной истины, а я в это время, напрочь забыв о ее существовании, целовал тело Валери.
Кофе вылилось на конфорку, залило огонь. Анна все еще стояла ко мне спиной, сглатывая невидимые слезы. Их теперь будет много, подумал я. Когда отпускает, когда самое страшное остается позади, слезы ничем не удержишь в себе, и напрасно она старается.
Я встал, взял джезву, налил в чашку остатки густого, с гущей, кофе.
– Ты дискету давно отдала Нефедову? – спросил я.
Анна кивнула, вытерла платком под глазами.
– Этой же ночью, когда ты пропал. Я позвонила ему домой. Мы встретились на Варшавке.
– Мы ему больше не нужны? Он ничего не говорил?
Анна отрицательно покрутила головой.
– Ничего. Я думала, Нефедов поднимет всю районную милицию, чтобы найти тебя, а он сразу кинулся тормозить контрабанду.
– Наркотик важнее. За него звания и премии дают.
Анна кивала головой, глядя в темное окно. Ничтожество, подонок и тварь безмозглая, думал я о себе, отпивая кофе маленькими глотками. Предатель, иуда! Клим по степени продажности мне в подметки не годился. Зачем заставил девчонку страдать? Зачем режу на куски ее сердце? Она же видит, что моя харя счастьем сияет. На ней же написано, что я сытая, удовлетворенная скотина!
Я даже не заметил, как Анна вышла из кухни. Я сидел один, склонив голову над пустой чашкой, и в ней было так же черно, как и в моей душе. «Она мне не жена! – оправдывался во мне разум. – Моя вина только в том, что я не позвонил ей из банка. А позвонить, собственно, было невозможно. Валери пользовалась радиотелефоном, который унесла с собой». – «Дерьмо ты, – усталым голосом возражала совесть. – Пусть она не жена тебе. Но вы с Анной столько времени были вместе, вы столько пережили, у вас уже одна судьба. Вы ближе друзей, а по отношению к друзьям так не поступают». – «Я был в шоке, – оправдывался разум. – Меня чуть не похоронили живьем, потом этот маскарад с белым костюмом и встреча с Валери. У меня голова пошла кругом. Я плохо соображал, что со мной происходит». – «Да ладно врать-то, – отвечала совесть. – Все ты соображал – и когда Валери целовал, и когда говорил ей о любви, и когда спал с ней. Просто тогда тебе было хорошо, и ты не захотел думать о той, которой было плохо».
Я услышал сдавленный плач, идущий из комнаты. Она обо всем догадалась, подумал я. Она поняла, что только Валери могла сделать такое чудо – помиловать меня, вынуть из петли, помыть, побрить, освежить французским одеколоном, приодеть и отпустить на все четыре стороны – как доказательство своей безусловной победы, как последняя точка в недолгой конкуренции с Анной, как победный залп.
«Иди к ней и утешь ее, – сказала совесть. – Упади к ней в ноги, проси прощения, рви на себе волосы, плачь вместе с ней». – «Не пойду, – угрюмо отозвался разум. – Надо рубить сплеча. Так будет лучше. Мы разойдемся как в море корабли».
…Кажется, я задремал и потому вздрогнул, когда на кухню вдруг влетела Анна. С ней что-то случилось. Я не мог узнать ее. Ее глаза блестели странным блеском, на губах играла жестокая полуулыбка. Она подошла к маленькому телевизору, стоящему на рабочем столе, и включила его. Шли последние новости.
– Все! – сказала она, не отрывая взгляда от экрана. – Бог услышал меня. Все, отлеталась…
Я хлопал глазами, глядя то на экран, то на Анну. Диктор, сидящий на фоне карты Балтийского моря, передавал какое-то важное сообщение. Я еще не понимал смысла его слов.
– «…по предварительным данным, погибло не менее восьмисот пассажиров. В настоящий момент над местом гибели парома ведут поисковую работу вертолеты ВВС Швеции и Эстонии, но из-за плохой видимости и низкой температуры воды результаты этой работы вряд ли могут быть удовлетворительными. Как передал наш специальный корреспондент из Клайпеды, сухогруз, принадлежащий финской мореходной компании, в момент гибели парома проплывал в непосредственной близости от него и смог принять на борт единственный спасательный плот, на котором находилось семь человек, среди которых нет ни одного пассажира. Список уцелевших членов экипажа уточняется».
Анна ударила кулаком по столу, достала из шкафа ополовиненную бутылку с водкой, налила в стакан, выпила и вышла из кухни.
По телевизору пошли спортивные новости.
Кажется, произошло что-то ужасное, но я не мог понять, что именно. Я вскочил из-за стола, кинулся вслед за Анной, схватил ее за руку и повернул к себе.
– Что там случилось? Затонул паром? Что с тобой, Анна?
Она смотрела на меня, все еще улыбаясь краем губ. Глаза ее плыли.
– Теперь ты можешь меня убить, – сказала она, растягивая слова. – Миссис Гроулис… помнишь?.. Ну что у тебя такое недоуменное лицо?
Я взял ее за плечи и как следует тряхнул.
– Говори нормально! Ты сошла с ума?
– Я? – Она отрицательно покачала головой, вырвалась из моих рук, подошла к бару и достала оттуда какую-то бутыль. – Я в здравом уме. И ты в этом скоро убедишься… Поухаживай за дамой, Кирюша. Будь добр, свинти эту крышку, у меня руки скользят…
