Юлия Латынина - Охота на изюбря
— Да, — сказал Черяга, когда Калягин исчез из кадра, а мертвые глаза Камаза на экране сменил рекламный ролик ахтарского магазина «Мир дубленок», — красиво сделали Витю. Так что же там все-таки произошло?
— Что-что, — процедил сквозь зубы Калягин, — медленней на вызовы ездить надо, вот что. Классно его развели. Наняли какого-то зэка, из бывших премье-ровских ребятишек, он полез в «Золотую Ниву», Витька, естественно, бросился на выручку…
— И кто же его нанял? — голос Черяги был сух и неприятен.
Калягин как можно натуральней пожал плечами.
— Да кто ж теперь скажет? Пили они часа за два с каким-то хмырем, белобрысым, невысокого роста. Всего вероятней, что хмырь этот уже восемь часов как поменял цвет волос.
— И хмыря, разумеется, не задержали и не задержат, так? — спросил сквозь зубы Черяга.
— Денис, у тебя к кому конкретные претензии? — спросил сбоку командир СОБРа Алешкин. — У меня ребята не спали ночью ни минутки.
— У меня претензии к промполиции города, — развалившись в кресле, сказал Денис. — Нас уверяют, что Вова Калягин обеспечил в Ахтарске порядок, как в военном поселении. А у него мочат его собственного заместителя. Которого он очень не любил. Я извиняюсь, получается одно из двух. Либо когда мне вкручивают о порядке в Ахтарске, — это все туфта. Либо…
Черяга многозначительно не продолжил фразу.
Вовка Калягин подался вперед.
— Мой так называемый заместитель был долголаптевский бригадир. С точки зрения его шефа, он продал лично Коваля — раз, и воровскую идею — два. Может, я и промполиция, а не РУОП, но по мнению долголаптевских, Камаз был бандитом, а стал ментом. Такое не прощают.
Денис развел руками.
— Ну хорошо, а завтра долголаптевские решат, что я там кого-то предал. Они что — тоже приедут в город и среди бела дня меня убьют? В городе, который из-за беспорядков почти на военном положении?
— У вас какие-то конкретные предложения, Денис Федорович? — спросил Калягин.
— У меня такие предложения, что если человек не может обеспечить безопасность собственного зама, он не должен возглавлять промполицию.
Все замерли. Со своего кресла поднялся Федякин.
— Денис! То, что ты делаешь, — это грубая, непростительная ошибка! Прости за аналогию — когда стреляли в Славку, ты тоже был рядом. И ты не предотвратил покушения. И не поймал киллеров. Тебя что, за это тоже надо уволить?
Денис взглянул на лежавший перед ним листок.
— Миша? У тебя вопрос, кажется, по финансированию коксохимического производства? Номер третий? Так вот и погоди, пока мы твой вопрос будем обсуждать, а пока не вякай.
Члены совета директоров переглянулись.
— Денис Федорович, — умоляюще сказал главный инженер, — ну нельзя же так! Если тебе что-то не нравится, скажи конкретно, а если только оттого, что убили бандита…
— Мне многое не нравится, — сказал Денис, — мне, например, не нравится, когда на могиле Юры Брелера, который вляпал нас всех в это дерьмо, начальник промполиции ставит плачущего ангела в три метра высотой. На свои собственные деньги — слава богу, что не на деньги комбината. Это наводит на определенные мысли.
Вовка Калягин встал, с грохотом отодвигая стул.
— Я очень рад, Дениска, что я тебе не нравлюсь. А то представляешь, какая была бы несправедливость — я тебе нравлюсь, а ты мне — нет. Только по счастью, ты у нас не хозяин, а только шавка хозяйская. Скажет Сляб меня уволить — уволишь. А до этого закрой хлебало и не вмешивайся в то, чем я занимаюсь. С тебя достаточно, что ты плохой финансист и хреновый инженер. Еще не хватало тебе по поводу уголовного расследования давать руководящие указания.
Хлопнул дверью — и был таков.
После конца совещания командир СОБРа, Алешкин, подошел к прощающемуся с заместителями Черяге.
— Извини, Денис, — сказал он, — но я тебя не понимаю. И потом — лично я беседовал со Свенягиным впервые на даче Лося, когда ему морду на кухне бил. Зачем ты бандита Вовкиным замом назначил? Нас теперь областное телевидение каждый день иметь будет. Денис в упор повернулся к начальнику СОБРа.
— Что такое «бандит»? — спросил он, — ты можешь мне объяснить, что это слово в России сейчас конкретно значит?
Алешкин замялся, подыскивая ответ. В уме его промелькнуло множество определений, но как-то ни одно из них внезапно не оказалось без исключающего изъяна.
— Бандит, — сказал Денис, — это такой человек, который держит данное им слово не больше трех минут после того, как оно дано. Витя Свенягин бандитом не был.
ГЛАВА ПЯТАЯ
О НЕСТАНДАРТНЫХ СПОСОБАХ СНИЖЕНИЯ ЭНЕРГЕТИЧЕСКИХ ТАРИФОВ
2 февраля генеральный директор АМК Вячеслав Извольский вернулся в Ахтарск. Об этом никто вроде бы и не знал заранее, но весть о том, что Сляб прилетает утром, распространилась как-то необыкновенно быстро. Как впоследствии выяснилось, у вести было два источника — авиадиспетчеры, встрепенувшиеся, когда пустой самолет Извольского вылетел в Москву, и рабочие, которые спешно готовили дом к приезду хозяина: ставили лифт и делали вместо ступеней широкий пандус.
К трем часам дня, несмотря на 30 градусов мороза, у аэропорта собралась огромная толпа. Вся площадь перед аэровокзалом была забита машинами и людьми с портретами Извольского. Народ плескался у решетки, ведущей на летное поле. Неутомимый Сенчяков вещал с импровизированной трибуны. Служба безопасности комбината тихо сходила с ума.
Самолет прилетел в четыре пятнадцать, но надежды демонстрантов пропали втуне — Извольского они не увидели.
Четырехчасовой перелет утомил больного. Вдобавок при посадке самолет попал в жестокую болтанку, степной ветер мел в этот день со скоростью до 30 метров в секунду, в воздухе мотало так, что и здоровый человек мог бы позеленеть. Ни о каком приветственном адресе и думать не приходилось.
Едва заводской ЯК-40 с изюбрем на хвосте коснулся колесами полосы, к нему, вереща, полетел микроавтобус «скорой помощи» в сопровождении джипов. Извольского, прикрытого спинами охранников от возможных снайперов, затерявшихся среди восторженной толпы, спустили по трапу на носилках, носилки впихнули в микроавтобус, и «скорая помощь», закрякав и взверещав, покатилась по полю в сопровождении ГАИ и джипов с охраной.
Сенчяков и парочка заместителей Извольского остались на аэродроме сказать слова благодарности встречающим. Те вскоре разошлись, но наиболее упертые поехали в Сосновку и там стали в поле табором, развернув плакаты: «Мы с тобой. Сляб!»
Сосновка располагалась километрах в десяти от Ахтарска. Это был элитный поселок, огороженный каменной стеной и охранявшийся не хуже любых Буты-рок. Месяца два назад, до начала конфликта, охрана довольствовалась КПП у ворот да колючкой-"егозой", натянутой поверх стены. Теперь к ним добавились видеокамеры по периметру да высоковольтная проволока, на которой время от времени гибли птицы, привыкшие прилетать за кормом к роскошным особнякам.
Спустя тридцать минут после посадки бледный, как лист финской бумаги, Извольский лежал в светлой спальне на третьем этаже собственного особняка. Он был, наконец, дома. За раздернутыми занавесями пылала алмазным светом белая равнина, полого спускающаяся к замерзшему озеру, по берегам которого торчали голые метелки камышей. За озером начиналась светлая сосновая тайга, редкая в здешней степной зоне. Сосновку построили близ реликтового бора, о чем областные экологи не уставали плакать второй год. Впрочем, областные экологи были те еще мудрецы — в дни перестройки они неустанно предлагали закрыть комбинат, а город Ахтарск превратить в центр международного туризма и жить с местных целебных источников.
Лучи заходящего солнца были похожи на струны, натянутые на розовые арфы сосен. А у окна, в теплом платке, накинутом поверх пушистого свитера, стояла Ирина и смотрела на сосны и поле внизу.
— Как тебе Сибирь? — спросил Извольский.
— Там на поле люди, — сказала Ирина, — с твоими портретами. Тебе видно?
— Видно, — сказал Извольский. — Они весь вид из окна портят. Я два месяца мечтал на свой бор посмотреть. А тут эти — с плакатами. Дениска сейчас, наверное, с ума сходит, — а вдруг среди них киллер затесался?
Уголки губ Ирины слегка вздернулись.
— Слава, — сказала она, — это нехорошо. Эти люди стоят на жутком морозе, чтобы тебе было веселее. А ты говоришь, что они мешают смотреть тебе на сосны.
Извольский коротко рассмеялся.
— Солнышко, ну что же я могу поделать? Я ведь не могу к ним выйти, а?
— Пригласи их сюда.
Извольский озадаченно посмотрел на Ирину. Было видно, что подобная мысль даже близко не приходила директору в голову.
— Извини, — сказал он, — это мой дом. И моя спальня. Я не хочу, чтобы здесь грязные валенки ковер топтали. Я их не люблю. Как кошек и музыку. Мне вполне достаточно, что я плачу им зарплату. В нынешней России это, вероятно, считается за подвиг.
