Фредерик Дар - Лотерея блатных
Ларут будет считать меня лопухом. На этот раз я точно окажусь по уши в зловонной субстанции, выставленный на всеобщее посмешище.
Звонок!
Пинюш откашливается в трубку.
– У меня спазмы в желудке! – объясняет он. Я жду продолжения, надеясь услышать нечто более важное.
Он продолжает:
– По-прежнему ничего особенного не замечаю. Сейчас уже начало одиннадцатого и... Молчание.
– Эй, ну что там?
– Вот и Маргарита...
– Ты уверен?
– Ну а как же! На ней твидовый костюм... Какая она хорошенькая! Знаешь, Сан-Антонио, будь я лет на двадцать помоложе...
– Это ничего бы не изменило, недоразвитый ты мой! При твоей роже тебе надо было бы иметь карманы, набитые бумажками по десять «штук», чтобы понравиться ей!
– Знаешь, ты говоришь очень обидные вещи...
– Не обращай внимания! Что она делает?
– Подходит к окошку...
– Там кто-то есть?
– В окошке? Толстая брюнетка с усами!
– Что делает малышка?
– Показывает свое удостоверение личности...
– На горизонте кто есть?
– Абсолютно никого, если не считать почтальоншу, рассказывающую телефонистке, что в прошлое воскресенье ездила к брату в Арпажон...
– Что происходит?
– Усатая в окошке смотрит в коробке...
– Дальше?
– Берет письмо и протягивает его Маргарите.
– Поблизости по-прежнему никого?
– Да.
Дело накрылось. Теперь это уже точно. Такой преступник, как тот, кого мы ищем, не станет часами торчать у окошка почтового отделения, следя за входящими и выходящими.
Пино замолчал.
– Ну что ты там! – ору я. – Рассказывай!
– Я тебе что, спортивный комментатор? Чего рассказывать? Маргарита кладет письмо в сумочку... не открыв его.
– И уходит?
– Да... Ой, нет, погоди!
Мое сердце начинает вдруг бешено колотиться.
– Что? – рявкаю я.
– Эта, в окошке, зовет ее!
– Зачем?
– Погоди, мне плохо видно... Ага, она дает ей второе письмо...
Я обалдел. Я ждал чего угодно, только не этого... Второе письмо!
– А теперь?
– Маргарита его берет... Смотрит на него... Она выглядит удивленной...
– Еще бы... Она уходит?
– Нет...
– Тогда что она делает?
– Подходит к пюпитру рядом со стеклом. Она явно хочет прочитать это самое письмо.
Я вам рассказывал о сигналах тревоги, начинающих иногда звучать в моей черепушке? Так вот, один из них вдруг начинает трезвонить.
– Пино!
– Я слушаю...
– Беги к ней! Она не должна открывать это письмо, слышишь? Не должна!
– Понял и...
Он не договаривает фразу... Я слышу в наушнике жуткий грохот. Тот же шум доходит до меня напрямую, через улицу...
Наступает секунда ужасного молчания, потом раздаются крики.
Я выскакиваю из кабины и мчусь через забегаловку. Патрон, прислуга и посетители толпятся в дверях и глазеют на здание почтового отделения, откуда выбегают люди.
Оконные стекла разлетелись на мелкие кусочки... На улице царит неописуемая паника!
Я расталкиваю зевак, бегу навстречу толпе удирающих и врываюсь в помещение почты.
Моим глазам предстает печальное зрелище, как выражаются в романах, награждаемых Французской Академией.
На полу лежит жутко изувеченное тело Маргариты. Пино, со свисающими усами и глазами в форме запятых, стоит в двух метрах от нее и смотрит во все глаза...
Медленно подхожу к трупу.
Бедная девушка лежит на спине. Посреди ее груди огромная кровавая дыра, а низ лица больше не существует. Я никогда еще не видел такую отвратительную смерть. С трудом сдерживаю желание завыть. Мои мозги начинают качаться.
Я подхожу к пюпитру и, положив голову на руку, рычу по-звериному, чтобы как-то выпустить душащую меня ярость и скорбь.
Я говорю себе: «Сан-Антонио, ты всего-навсего старая калоша без подошвы! Твоя самонадеянность сделала тебя убийцей! Ты убил эту девочку, которая так любила жизнь... Ты воспользовался ею как приманкой, и волк ее съел... Если у тебя еще осталось то, что оправдывает ношение брюк, ты немедленно пустишь себе в башку маслину! Ты не заслуживаешь того, чтобы продолжать жить!»
Кто-то трогает меня за руку. Я поднимаю на этого «кого-то» свое потрясенное лицо.
– Надо что-то делать, – шепчет Пино.
Он выглядит не менее подавленным, чем я. Он прикрыл труп своим старым плащиком, воняющим, как вагон для перевозки скота...
Поскольку люди начинают набираться смелости, коль скоро ничего больше «не бахает», он их отталкивает:
– Полиция! Разойдитесь! И ни к чему не прикасаться! Его решительность придает мне сил. Да, Пинюш прав: надо что-то делать! Я должен поймать сукина сына, устроившего это.
Я замечаю директора – коренастого, совершенно лысого мужчину.
– Закройте двери! – приказываю я ему. – И попросите ваших подчиненных вернуться на свои места!
Он начинает действовать.
Я опускаюсь на колени возле трупа. Малышка Марго держит в правой руке уголок синего конверта. Я осторожно вынимаю его и кладу в мой бумажник.
Потом делаю Пинюшу знак подойти.
– Ты все видел. Можешь мне рассказать, как это произошло?
Он подкручивает свои усы, один из которых короче другого по меньшей мере на четыре сантиметра.
– Я не успел ничего понять. В тот момент, когда ты мне велел бежать, это и жахнуло. Она стояла ко мне спиной... Раздался страшный грохот, пошел дым... А потом я увидел ее уже такой.
– Другие пострадавшие есть?
– Кажется, задело телефонистку
Мы начинаем ее разыскивать и находим полулежащей на стуле, смертельно бледную и с не представляющей опасности раной на голове.
– Вызывай «скорую»!
– Хорошо.
Я щелкаю пальцами и кричу:
– Служащую из окошка «До востребования»! Подходит усатая толстуха, уже описанная мне Пинюшем. Она весит пару тонн и напоминает статую из топленого свиного сала, сделанную Пикассо для продавца масла!
– Предупреждаю вас, дорогая мадам, – иду я в атаку, – что возлагаю огромные надежды на то, что ваши показания помогут поймать гнусного убийцу!
Она поправляет свои огромные сиськи и адресует мне жалкую улыбку.
– Какой кошмар, – вздыхает она. – Согласен. Вы передали этой несчастной первое письмо...
– Да.
– А второе отдали не сразу...
– Это правда... Я чуть не забыла о нем, потому, что фамилия на конверте стояла перед именем и я положила его немного дальше...
– Хорошо. Вы заметили свою ошибку, позвали девушку, отдали ей письмо... Каким из себя оно было?
– Очень толстым...
Она отводит указательный палец на добрый сантиметр от большого.
– Оно было тяжелым?
– Не меньше ста граммов...
– Скажите, оно было оплачено должным образом?
– Да.
– Значит, вы не брали с девушки доплату?
– В этом не было нужды.
– Вы не заметили штамп отделения, откуда было отправлено это письмо? Она пожимает плечами:
– Нет!
– Постарайтесь вспомнить!
– Я уже старалась. Вы знаете, к нам каждый день приходят сотни писем, и если бы я запоминала, откуда отправлено каждое...
Естественно! Я принимаю желаемое за действительное.
– Значит, если не считать веса, вы не заметили в этом письме ничего необычного?
– Нет, совершенно ничего. Конверт был синим... из очень плотной бумаги.
– Спасибо...
Я поворачиваюсь к Пино:
– Займись тут всем, старик...
– А ты куда? – спрашивает он.
– И сам толком не знаю... Мне надо проветрить мозги... Бросив прощальный взгляд на малышку Маргариту, я выхожу.
Фасады Парижа заливает солнце. Воздух теплый. При мысли, что рыженькая уже никогда больше не будет вдыхать парижский весенний воздух, у меня наворачивается слеза. Мстительным ударом кулака я давлю ее, как клопа!
Нет, нельзя распускать нюни. Действовать! Вот ответ. Действовать быстро. Не раскисать. Хорошенько подумать...
Я захожу в один бар на улице МарбЕф и заказываю двойной скотч. Проглотив его, чувствую, что в мои мозги поступают калории. В мрак моей души начинает проникать лучик надежды.
А знаете, почему ко мне возвращается надежд а? Потому что в определенном смысле – вы только не подпрыгивайте – я получил результат. Убийца проявился. Наконец-то расследование сдвинулось с мертвой точки, понимаете?
Конечно, я не узнал ничего конкретного и заплатили мы слишком высокую цену, но моя хитрость заставила преступника выйти из тени. Он сделал это способом, который я не предусмотрел, с коварством, достойным Макиавелли, но все-таки показал нам, что он здесь, затаился в темноте и внимательно наблюдает, готовый нанести новый удар. Надо вывести эту падлу из обращения, иначе начнется большая заварушка.
– Повторить! – кричу я бармену в белой куртке.
– Тоже двойной?
– Естественно.
Я уже немного окосел и чувствую, что после второго скотча совсем забухею, но именно это мне и надо, чтобы поднять дух.
Я пью пойло, полуприкрыв глаза, потом зову бармена. Он подбегает.
– С вас пятнадцать франков, месье! Я пожимаю плечами.
– До войны на эти деньги можно было купить столовую эпохи Генриха Третьего! Это его веселит.
