Г. Матвеев - Мир приключений 1959. Сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов
— Кандыба, девчонку не выпускать до моего возвращения. Смотри, чтобы она не стирала надпись на руке.
— Слушаюсь, ваше высокоблагородие!
Затем пристав ушел в кабинет, оделся и, застегивая на ходу шинель, быстро вышел из участка.
7. У ИНЖЕНЕРА
Над обеденным столом уютно горит большая лампа под зеленым абажуром. Она подвешена к потолку на цепи. Кроме лампы, на цепи висит еще тяжелый шар с дыркой. Если залезть на стол и наклонить шар, из дырки посыплется мелкая дробь. Дробью можно заполнять пустоту в битке-бабке, которую называют свинчаткой, — от слова «свинец». Шар уже наполовину пуст, но лампа еще держится, и никто, кроме няньки, даже не подозревает, что Сережа вот уже вторую весну, когда начинается игра в бабки, отсыпает дробь. Ну, а нянька не выдаст.
Напротив Сережи, едва касаясь коленями стула, лежит животом на столе кудрявая розовощекая девочка и держит в руках пучок красных бумажных полосок.
На столе лежат: разноцветная бумага, ножницы, клей, кедровые орехи, перемешанное со скорлупой, тарелка с водой, смятое полотенце. Нянька, сидящая сбоку, режет узкие полоски, а Сережа клеит цепь для елки. Цепь лежит уже на полу горкой, а конца работе не видно.
— А теперь красная… — говорит девочка и протягивает полоску.
— Нет, синяя, — с усмешкой отвечает мальчик и берет со стола полоску синего цвета.
— Ну вот, опять синяя… Няня, что он все синяя да синяя!..
— Ему видней, Ритуша. Пойдем-ка лучше спать.
— Нет… Я не хочу спать. Я когда сама захочу… — плаксиво тянет она, видя, что нянька положила ножницы и отодвигает бумагу. — Пускай тогда и Сережка идет спать.
— Он старше. Ему можно еще часок посидеть.
В это время в столовую вошел высокий мужчина с коротко подстриженной квадратной бородкой. Увидев его, девочка соскользнула со стула и бросилась навстречу.
— Папа пришел!
Инженер подхватил дочь на руки, нежно поцеловал в щеку и, устроившись к столу, посадил ее на колени.
— Папа, а Сережка мне не дает клеить, — вытянув нижнюю губу, пожаловалась она, разглаживая отцовскую бороду. — Я тоже умею…
— Ну да, умеешь ты… Она, папа, криво клеит и все перемазала… Посмотри, на что у нее похоже платье!
Отец взял руку девочки и шутливо продекламировал:
«Шаловливые ручонки,
Нет покоя мне от вас,
То и дело натворите
Вы каких-нибудь проказ…»
— Папа, ты не уходи… Я сейчас… — сказала Рита и, соскользнув с колен, убежала в спальню.
— Папа, а мама пришла? — спросил мальчик.
— Нет, Сережа, она осталась танцевать.
— А почему ты вернулся?
— Потому что соскучился без вас, — с грустью ответил отец. — К тому же танцевать я не умею.
Вернулась Рита и, забравшись на колени к отцу, снова начала разглаживать бороду на пробор. Откинувшись на спинку стула, Георгий Сергеевич Камышин закрыл глаза. Руки дочери приятно щекотали подбородок, и ему было тепло, уютно.
— Папа, ты спишь? — шепотом спросила девочка.
— Нет.
— Открой глаза.
Георгий Сергеевич исполнил просьбу дочери, но сейчас же опять закрыл их.
— Звонят! — сказала Рига.
Кухарка была отпущена в гости, и нянька, положив ножницы, отправилась в прихожую открывать. Через минуту инженер услышал, как она прошла в его кабинет, где топился камин.
«Кто же приходил?» — подумал он.
— Папа, на улице мороз? — взглянув на опущенную штору, сказал Сережа.
— Да. Крепкий мороз.
— А ты его видел? — неожиданно спросила Рита.
Георгий Сергеевич открыл глаза и с удивлением посмотрел на дочь.
— Кого видел, Ритуша?
— А деда Мороза?
— Ах, деда Мороза! Нет. К сожалению, не видел.
— Папа, расскажи что-нибудь! — попросил Сережа.
— Про колобок! — сейчас же подхватила девочка.
— Да ну тебя с колобком! Ты уж не маленькая. Нет, папа, ты лучше расскажи про настоящую жизнь, — предложил Сережа.
Эта необычная просьба сына удивила Георгия Сергеевича. Он внимательно посмотрел на сосредоточенное лицо мальчика и снова закрыл глаза.
««Рассказывать про жизнь». Откуда у него такой странный вопрос?» — думал он.
Рита оставила бороду и, в ожидании рассказа, завозилась на коленях, устраиваясь поудобнее.
— Ну, папа, не спи! — сказала она, гладя теплыми ручками по щекам.
— Я не сплю, Ритуся. Я думаю, о чем бы вам рассказать…
— Рита, не мешай, и сиди, как мышь в крупе, — строго сказал Сережа.
Девочка с минуту молчала, обдумывая приказание брата, и нерешительно возразила:
— Я не умею, как мышь… Я лучше, как ты.
Что же он может рассказать сыну интересного о жизни? — думал Георгий Сергеевич. Особенно сейчас, после бури первой революции, когда сместились все понятия, когда лучшие надежды рухнули и когда сам он растерялся и никак не может разобраться в этой жизни.
Рассказывать не пришлось. До слуха его донесся второй звонок. В прихожую ушла нянька и скоро, открыв дверь в столовую, сообщила:
— Барин, к вам пришли.
Георгий Сергеевич посадил Риту на стул и поднялся.
— Работайте, детки…
…Иван Иванович Орлов приехал на работу в Кизел осенью. Невысокого роста, широкоплечий, с бритым лицом, на котором всегда играла ироническая улыбка, он произвел приятное впечатление в среде местной интеллигенции, но оказался нелюдим и избегал широкого знакомства. Никто о нем ничего не мог сказать ни плохого, ни хорошего.
Георгий Сергеевич был крайне удивлен, когда увидел этого нелюдима потирающим руки около камина.
— Кого я вижу! Иван Иванович! — радостно воскликнул Камышин. — Вот уж не ожидал! Очень рад, очень рад! Попутным ветром занесло вас.
— Завернул на огонек, Георгий Сергеевич. С визитом… — сказал Орлов, пожимая руку инженера. — А супруги нет?
— Она осталась в конторе, а я вот сбежал… Не выдержал. Прошу к столу, Иван Иванович! С мороза так приятно…
Около окна был накрыт маленький столик. На нем стояли три бутылки с вином, графин с водкой и различная закуска. Георгий Сергеевич налил водки в граненые рюмочки и протянул одну из них гостю.
— Прошу! Но не ставить! — предупредил он.
— Зачем же ставить? С праздничком, Георгий Сергеевич! Я хотя и никудышный христианин, но праздники люблю…
Они чокнулись и выпили. Разглядывая закуску, Иван Иванович как бы мимоходом сказал:
— Георгий Сергеевич, там у крыльца мальчики ждут… — славельщики. Жалуются, что ваша прислуга не пускает их, а вы приглашали…
— Да, да, — спохватился Камышин. — Няня! Няня!.. Няня, почему вы не пустили детей? — крикнул он.
Нянька вошла в кабинет с дровами и, положив их перед камином, проворчала:
— Да какие же это дети, барин! Шантрапа. Наследят, нагрязнят…
— Я их пригласил, надо пустить! Ноги они вытрут… И вообще ничего страшного нет. Сейчас же пустите! — приказал Камышин.
— Барыня станут сердиться…
— Няня, делайте, что я вам сказал.
Нянька покосилась на гостя и, неодобрительно покачав головой, вышла в переднюю.
Иван Иванович понял, что Камышин в доме не глава и если нянька послушалась его, то только потому, что не хотела «конфузить» своего барина перед гостем.
— Почему же вы сбежали из конторы, Георгий Сергеевич?
Камышин провел рукой по волосам, жест, который он часто делал, и, глядя в потолок, решительно ответил:
— Признаюсь вам, Иван Иванович… Это веселье мне не по душе… Сейчас, когда еще в России льется кровь… Когда народ расплачивается за свои ошибки… Мне не до веселья. — Камышин как-то боком взглянул на гостя и, увидев невозмутимое выражение на его лице, продолжал: — А потом есть еще одна причина… Я не хочу встречаться с одним человеком… Удивительно неприятная личность!
— Кто же это такой? — подняв брови, спросил гость.
— Кутырин… Пристав. Руки у него обагрены кровью… И вообще карьерист! Жестокий, холодный. Не люблю его.
— Не любите и боитесь, — с усмешкой проговорил Орлов.
— Боюсь? Почему боюсь? — удивился Камышин.
— Слышал я о ваших подвигах, Георгий Сергеевич. Говорят, во время восстания вы не сидели сложа руки…
— Какая чепуха! — возмутился Камышин и сильно покраснел. — Не верьте сплетням. Сейчас всех подозревают.
— Я не верю, — усмехнулся Иван Иванович. — А насчет Кутырина вы напрасно… Человек он энергичный, умный, дело свое знает.
В это время открылась дверь и за ней показались славельщики. Мохнатые шапки, большие валенки, в заплатах и не по росту одежда. В руках одного бурак и самодельная звезда с мигающей свечкой внутри. Носы и щеки красные, глаза блестят любопытством.
— Куда вы звезду тащите! Оставьте ее в прихожей! — сердито приказала нянька.
— А славить-то как? — удивился Кузя.
