Андрей Дышев - Закон волка
— Ты что ж, специально для нас их покупал?
Валера сделал неопределенное движение рукой.
— На работе распространяли. Я хотел с женой сходить, но вышла накладка. Именно в этот день и этот час. М— Да…
Я опять посмотрел на билеты.
— Десятое сентября, девятнадцать ноль-ноль… А что должно произойти в этот день и час?
— Как что? — улыбнулся Валера. — Погаснет свет, поднимется занавес, публика зааплодирует.
— Решено! — сказала Анна и взяла у меня билеты. — Мы идем на «Евгения Онегина». Кажется, такая традиция была у Шерлока Холмса и Ватсона: раскрыв преступление, они отправ-
лялись в оперу.
— Значит, договорились? — подытожил Нефедов, поднимаясь из-за стола. — Одиннадцатого утром я жду твоего звонка.
— Договорились, — рассеянно ответил я. — Одиннадцатого утром…
Валера отказался от испеченного Анной «Наполеона» с вишневым ликером и, поцеловав хозяйке руку, вышел из квартиры.
Анна села напротив меня, рассматривая мое лицо.
— Ну, что ты еще надумал?
— Ты знаешь, что произойдет завтра в девятнадцать ноль-ноль?
— Погаснет свет, — произнесла Анна, не сводя с меня глаз. — Опустятся шторы. Откинется одеяло.
— Это может произойти и сегодня.
— Я надеюсь.
— А завтра в это время они будут брать Милосердова с сестрой. Мы с тобой раскрутили всю эту мафию, а они сами, без нашего участия, будут ее брать. Снимут сливки. Пожнут лавры!
Я встал из-за стола и стал ходить по комнате, благо она была большой и я не слишком часто мелькал перед глазами Анны.
— Мы с тобой — никто! — громко говорил я. — Тень службы безопасности, которая путается под ногами. А они — боги! Супермены! Профессионалы! Правда, понятия не имели, что вместо денег я вез на яхте ящик тротила, и если бы не ты, то остался бы я в памяти народной вечным борцом за социальные права обманутых. И, должно быть, до сих пор не знают, что умные ребята с Барсучьей поляны чистят по компьютерной сети банковские счета. Ты думаешь, убийство Караева, Лепетихи, бомжа с дикого пляжа они как-то связали с делом Милосердовой? И не сомневайся — нет! А фамилию Малыгина наш друг Валера вообще услышал сегодня первый раз в жизни.
Я перевел дух и посмотрел на Анну, чтобы убедиться: она понимает меня.
— У них иные масштабы мышления! Они мыслят как политики, они смотрят на мир глазами орлов, парящих высоко в небесах. Для них преступление — это социальное, политическое и еще черт знает какое явление, а не трупик с продырявленной грудью, валяющийся где-нибудь в подъезде. Отсюда такое отношение к нам с тобой. Мы засоряем красивую игру ферзей и королей пешечной возней. Валера готовится к значительному событию, из-за которого жертвует «Евгением Онегиным» и ложей, соседствующей с президентской. ФСБ делает заключительный ход и ставит мат. «Е-два, е-четыре» — прочие ходы и жертвы, которые подготовили эту победу, не принимаются во внимание, ибо умаляют значение завершающего хода.
Я замолчал и, когда наступила тишина, понял, как громко, долго и банально говорил.
Анна смяла в руке билеты, кинула бумажный Цюрих в пепельницу и поднесла к нему зажженную спичку.
55
— Еще раз, — сказала Анна. — Первые три цифры.
Она сидела перед экраном компьютера, возила перед носом индифферентного Варфоломея «мышью» и искала по электронному справочнику адрес банка по номеру счета, который я ей диктовал. Это был тот самый счет, на который хакерами переводились деньги с Барсучьей поляны.
— Триста десять, — диктовал я, — пятнадцать… семьдесят четыре…
— Индекс?
— «Р» два ноля ВБС.
— Есть, — ответила Анна. — Кажется, ухватила. «Москва. Восточный филиал „Униксоцбанка“. Улица Саранская, дом тридцать, корпус четыре». — Она повернулась ко мне вместе с черным офисным креслом. — Ты счастлив?
— Я удовлетворен.
— Как? Уже? А разве твое уязвленное самолюбие не требует припереть Лешика к стенке?
Я пожал плечами.
— Собственно, уже нет. Перегорело.
— Да брось ты! — не поверила Анна. — А у меня как раз разыгрался аппетит. Сейчас я позвоню на работу, договорюсь о машине.
— Мне кажется, что нам с тобой будет достаточно лишь понаблюдать за кульминацией со стороны.
— Или изнутри. В общем, там будет видно. Как говорил кто-то из великих, главное — ввязаться в драку. Это будет наш с тобой дембельский аккорд, как говорят в армии.
— За этот аккорд Нефедов потом со мной водку пить не будет.
— А чем мы ему навредим? Кто может запретить нам гулять по улицам?
— Никто, — ответил я и посмотрел в окно. Шел дождь. Улица блестела мокрым асфальтом. Над сливными решетками набухали комки желтой пены. На всех машинах качались стеклоочистители. Пешеходы, распустив зонтики, прыгали через лужи, как лягушки по кочкам.
— А я люблю осень, — сказала Анна и, глядя в окно, прижалась к моему плечу. — Когда за окном идет вот такой дождь, дома с любимым человеком становится очень уютно. Жизнь как бы сужается до размеров этого самого уюта, и ее смыслом становятся эти стены, теплая тишина, скрипучий паркет, запах кофе, музыка. И на душе от этого так спокойно…
— Послушай, — тихо сказал я, целуя Анну в висок. — Никуда мы не поедем. Мы зашторим окно, сварим кофе, включим музыку и несколько дней не будем отсюда выходить.
— Поедем, — ответила Анна. — И поставим точку. Иначе нам никогда не начать новой жизни.
* * *Наверное, лучшее качество водителей служебных машин, не считая мастерского вождения, — это умение вести себя так, чтобы пассажиры забывали о твоем существовании. Водителя «РАФа», в котором мы ехали на улицу Саранская, можно было бы принять за глухонемого, если бы он в точности не выполнял приказов Анны. Звали его, кажется, Василий, работал он в той же фирме, что и Анна, и, думаю, его особенно ценили за умение молчать.
Четвертый корпус тридцатого дома со скромной вывеской «Униксоцбанк» водитель нашел быстро, но Анна в целях конспирации велела Василию сделать еще несколько кругов по ближайшим кварталам, а затем припарковаться недалеко от центрального входа.
Было четверть седьмого. Как и накануне, безостановочно шел моросящий дождь, серые низкие тучи обложили небо, и оттого было сумрачно. У входа в банк, упаковавшись с головой в черный плащ, напоминающий рясу, стоял охранник. Сквозь опущенные жалюзи из окон первого и второго этажей едва пробивался свет. Довольно часто прохожие, взглянув на вывеску с обменным курсом валют, открывали тяжелую дверь банка с темным стеклом и заходили внутрь. В этот час, в такую погоду и с непримечательным обменным курсом посетителей было бы намного меньше, если бы не воскресный день, когда все банки и обменные пункты обычно закрыты.
Мы следили за входом из-за шторок. От дыхания запотевало стекло, и его время от времени приходилось протирать рукавом плаща. Анна пользовалась платком.
Умница-водитель, не оборачиваясь, спросил:
— Я пока не нужен?
— Пока нет, — ответила Анна.
— Пойду покурю.
Он вышел, протер лобовое стекло тряпкой, поправил стеклоочистители и, прикуривая, стал прогуливаться по тротуару.
Половина седьмого. Анна устала подглядывать, откинулась на спинку, вытянула ноги и, казалось, задремала. В сумраке я не видел ее глаз. Минувшей ночью мы почти не спали. Когда человек не высыпается, ему быстро надоедает жизнь.
Рядом с банком по-прежнему ничего интересного не происходило. С шумом наезжая на лужу, мимо проносились машины. Ни одна из них даже не притормозила.
Кажется, мы приехали не туда. Ворованные счета, может быть, и стекались на этот адрес, но Милосердова и его компанию скорее всего следовало искать в офисах возглавляемых им партии или общественного Комитета. Я все никак не мог решиться сказать об этом вслух. Храбрости хватило лишь на предложение:
— Через пятнадцать минут уезжаем.
— Через полчаса, — поправила Анна.
— Почему через полчаса?
— В семь банк закроется.
Хорошо, что Анна не стала меня упрекать, Я дышал на стекло и рисовал на нем профиль Анны. Разноцветные отблески неоновой рекламы заполнили портрет причудливыми: красками. Художник-авангардист Виртуозов рисовал, должно быть, что-то подобное. Вот только Татьяну Васильеву он изобразил такой, какая она была на самом деле. Может быть, потому, что Татьяна была слишком земной.
Кто-то склонился у лобового стекла, постучал в него и махнул рукой.
— Машина занята! — громко сказала Анна. Человек развел руками, кивнул и исчез в серой мгле.
Водитель Василий появился перед машиной, прошелся перед окошками, у которых мы сидели, постучал ногой по колесам. Он ненавязчиво выяснял, нужен ли нам. Мы не отреагировали на его появление, и он опять пошел вдоль магазинов и жилых подъездов, подняв воротник кожаной куртки.
— Нет, — сказал я, — мне это не нравится.
— Что — это?
— Сентябрь только начался, а в твоей Москве уже глубокая осень. Сыро, холодно, серо. Мы переедем ко мне и до середины ноября будем купаться в море.
