Анна Данилова - Черное платье на десерт
– А почему не приехали остальные? Кто их предупредил?
– Я назначила встречу каждому в отдельности, но только не для того, чтобы купить их товар, а чтобы ПРОДАТЬ подешевле СВОЙ.
– Значит, они приходили на встречу не с героином, а с деньгами? Ты все переиграла?
– Да я только это и делаю, что постоянно переигрываю… Разве ты еще не поняла? Просто я не была уверена в том, что они согласятся на встречу с Савелием, хотя бы по той причине, что они его не знали, а потому существовал риск нарваться на засаду и погибнуть. А я – женщина, и свидания им назначала в людных местах:
Шахназарову – в гостиничном номере, Аскерову и Мухамедьярову – в Волконке, мы с ними пили шампанское, пели и танцевали…
– А потом одного из них ты заманила в машину и…
– Еще неизвестно, кто кого заманивал в машину. Но главное заключалось в том, чтобы заманить одного из них в МОЮ машину…
Мне уже тогда показалось, что она все знает о моей догадке, но я не стала заострять на этом внимание.
– А зачем ты им отрезала уши? – решила я немного отвлечь ее этой подробностью.
– Потому что в нашу первую встречу они вели себя по-хамски, хотели меня изнасиловать. Я вообще терпеть не могу пьяных мужчин; напиваясь, они так быстро теряют человеческий облик, что позже, когда я убиваю их, у меня нет к ним ни капли жалости… Так было и с Шахназаровым, когда он накинулся на меня в гостинице. Мужчины сильно заблуждаются относительно нас, женщин. И если природа не наделила нас физической силой и здоровьем, то дала волю и ум. Мужчину, который на твоих глазах превратился в зверя, в похотливое и грязное животное, видящее в женщине лишь легкую и покорную добычу, надо просто уничтожить. Я понимаю, что ты сейчас в ужасе от всего, что я тебе наговорила, но я уже привыкла к этому, мне не снятся по ночам кошмары, я сплю спокойно…
– Я понимаю, ты убиваешь мужчин, потому что ненавидишь их, мстишь за их грубое и скотское отношение к тебе, но за что ты убила Ларису Васильеву? Она же не собиралась тебя изнасиловать.
– Да она меньше всего походила на женщину… И меня ужасно разозлило то, что она имела такую власть над братом. В ее присутствии он напрочь забывал обо мне. Он делал ей подарки, заботился о ней, когда она болела, ставил ей горчичники, заметь, сам, собственноручно; покупал сироп от кашля… – Пунш нервно хохотнула. – А когда простыла я, он звонил мне и говорил, что занят, что у него важные встречи… Тебе этого не понять.
Но я понимала. Понимала, что все истинно человеческие отношения, основанные на духовной или кровной близости людей, вызывают у Пунш какое-то чуть ли не физическое отторжение. Ей были чужды такие чувства, как привязанность брата к сестре, дочери к матери. Ведь к Изольде она тоже, даже зная о том, что та ее мать (в чем я пока еще сомневалась, приписывая признание Пунш разыгравшейся шизофрении), не испытывала дочерних, положенных ей природой, чувств. Видимо, кто-то крепко поработал над ней, внушив мысль о том, что Изольда – преступница. Мама Надя? Это она все придумала?
Я снова перескочила на другую тему, пытаясь за то время, которое у меня еще оставалось, узнать как можно больше. А потому спросила про платья, какую роль играли они во всех этих сумасшедших событиях, если не в жизни Пунш вообще.
– Платья здесь ни при чем, хотя они – пусть тебя это не удивляет – мои талисманы.
Она в точности повторила то, что говорила еще в Адлере, когда я задала ей похожий вопрос. И мне еще подумалось, что, ответь она иначе, принципиально иначе, навряд ли я стала бы слушать ее дальше, поскольку эта нелогичность могла бы свидетельствовать о том, что передо мной все-таки нездоровый человек. А так, услышав про платья-талисманы, я начала верить и в ту казавшуюся мне еще недавно бредовой сказку, что Пунш – дочь Изольды. А почему бы и нет? К тому же у меня из головы не шел образ самой Изольды, такой, какой я видела ее в машине – подавленная чувством вины, готовая признаться в чем угодно ради спасения своей дочери. А как же иначе можно было объяснить ее более чем странное поведение? Я уж не говорю о том, когда она произнесла это нелепое: «Катя, это я, я убила их всех…»
Голос Пунш вернул меня в действительность – она все еще отвечала на мой вопрос относительно роли платьев в ее бурной деятельности, направленной на то, чтобы, отхватив жирный кусок, смотаться с ним за границу:
– Тебе кажется абсурдным, что я вместо того, чтобы быть неприметной серой мышкой и не попадаться на глаза потенциальным свидетелям, разодевшись в пух и прах, шокировала публику своим экстравагантным видом?
Она правильно поняла меня.
– Это были мои прощальные гастроли… – Пунш снова мелко и странно засмеялась, словно с трудом подавляя в себе внутреннюю дрожь. – И я ничего не боялась. Савелий?.. Я знала, что он будет искать меня, чтобы четвертовать за все то унижение, которое ему и его дружкам пришлось испытать, когда они, проснувшись поутру, поняли, как и, главное, КТО их кинул. Знала я и то, что ждет его здесь, в С., по возвращении…
– И что же?
– Его отодвинут. Свято место пусто не бывает, А тут еще история с Холодковой. Бедная девочка, вот уж кто действительно пострадал из-за любви. Но, с другой стороны, у таких, как Вера, вместо любви – деньги, а вместо ревности – лишь желание мести и злоба. Мне понятны ее чувства, потому что я тоже ревновала Варнаву и к тебе, и к Изольде. Но когда я собиралась убрать тебя как помеху, я не знала, что ты – это ты, Валентина Хлуднева, я просто знала, что у Варнавы появилась другая девушка. Я даже в Адлере этого не знала, когда выследила тебя с помощью фотографа. Помнишь, он дал тебе адресок? Он всегда мне помогал, когда возникала необходимость кого-нибудь отыскать. Фотограф – это моя находка, он постоянно находится в самой гуще людских потоков, у него все адреса, телефоны курортников, бездельников с полными кошельками «зеленых»…
Пунш перевела дух и достала новую сигарету. Закурила.
– Может, хватит вопросов? – Она подняла на меня глаза с воспаленными розовыми веками, зевнула и потянулась, как если бы мы были подружками и допоздна засиделись, сплетничая, – обыкновенная на вид девушка, только утомленная, мечтающая о сне… «Мне не снятся по ночам кошмары, я сплю спокойно…» – вспомнилось мне. Что это: стальные нервы или, напротив, болезнь?
– Послушай, у тебя ничего не выйдет… – вдруг сказала я, потому что за те несколько минут, что я находилась в прострации, пытаясь осмыслить услышанное, у меня возник план, совершенно губительный для этой обезумевшей сестрицы, непонятно зачем свалившейся на мою голову.
– Не выйдет с чем? – очнулась она.
– С Варнавой, – так же решительно и беспощадно заявила я. – Ведь ты его ждешь? А он не придет…
– Но почему? Он не любит тебя, он сам мне говорил, – лгала она мне в лицо, – он связался с тобой лишь из-за того, что ты племянница Изольды, которая помогла бы ему поймать меня… – Пунш криво усмехнулась, сигарета выпала изо рта и покатилась по ковру. – Скажу тебе больше – он вообще не умеет любить, он видит в женщине лишь самку… Но зато я люблю его. И у меня есть деньги, которые ОН ЛЮБИТ… Я знаю его слабые места.
– Я тоже. И не забывай, что и у меня есть деньги.
– Нет, ты все врешь!.. Он тебе не нужен, а деньги ты все равно вернешь мне…
– Послушай, – снова перебила я ее, – если я действительно твоя двоюродная сестра, почему же ты не объявлялась раньше? Почему мы с тобой ни разу не встретились?
– Мы живем в разных плоскостях или даже измерениях и никогда не пересечемся… – Она прикусила губу, как это делает проговорившийся человек. – Ты не должна расспрашивать меня о наших делах…
– Я не знаю твоего настоящего имени, да и знать не хочу, но скажи мне: если ты и в самом деле дочь Изольды, как же ты могла за столько лет не повидаться с ней, не объявиться?
– Зачем мне было объявляться матери-убийце? – Пунш смотрела на меня глазами, в расширенных зрачках которых я прочла ненависть.
– Изольда не могла тебя убить, мама Надя обманула ее, сказала, что ребенок родился мертвым. Я хорошо знаю свою тетю – она не способна на преступление.
– Нет, Валентина, ты ничего не знаешь… И пусть все остается так, как есть…
– Как ты их убивала? – Я задала этот вопрос неожиданно, рассчитывая, что в запальчивости Пунш мне выложит все.
И тут вдруг она словно очнулась, вскинула голову и смерила меня с головы до ног тяжелым, холодным взглядом:
– Ты не лезь в мою жизнь, не лезь. Отдай деньги, и расстанемся…
– Не отдам…
– Отдашь, но сначала расскажи мне так же подробно, как я рассказывала тебе, каким образом кейс оказался у тебя. Цыган передал его тебе по ошибке?
– Да, ты права, его отдал мне цыган, когда я, надев одно из твоих платьев, вышла прогуляться по городу. Он сам, заметь, САМ остановил свою машину возле меня и пригласил сесть…
– Ты хочешь сказать, что этот близорукий кретин принял тебя за меня и отдал кейс? Вот что значит плохое зрение! И когда же это случилось?
