Андрей Молчанов - Улыбка зверя
— Вот именно, — снова поддержал прокурор. — Когда?
— Мы живем нынче в эпоху удельных княжеств. А Русь в эпоху удельных княжеств руководствовалась не “Сводом законов”, а “Русской правдой”. По понятиям жили. “Аще кто кого на пиру рогом или чашей до смерти зашибет — не виновен…” И так далее… Так будем же и мы жить по “Русской правде”, то есть по справедливости… Это с одной стороны хорошо, но с другой чревато… Вот сейчас наверху готовится закон об амнистии капитала. Закон хороший, нужный и правильный. Но это не должно нас усыплять, мы-то с вами знаем цену всякому закону. Закон примут, а так называемая “русская правда” с ним не согласится, и что тогда?
— Отымут имущество, — ответил за всех прокурор.
— Да, — не удержался от улыбки Урвачев. — Именно “отымут”. И никакой закон нам не защита. Вот почему я призываю вас к сплочению. Время усобиц кончилось, нам нужно быть едиными и сильными. Вся реальная власть, по существу, собралась сегодня здесь… Единственную прореху нашел я, принимая городское хозяйство, и это очень опасная для нас всех прореха…
— РУБОП, — догадался Рыбаков. — Они под всех нас подкоп ведут…
— Мы отпускаем, они хватают, — посетовал председатель облсуда. — Мы отпускаем, они хватают… Беспредел какой то, честное слово!
— Да, — сказал Урвачем. — За ними пока еще есть реальная сила, их пока еще поддерживает столица. Но не век же такому быть. Уверяю вас, в очень скором времени враги наши, кем бы они ни поддерживались, будут повержены. Проколов у них — тьма! Да и внутренней грызни хватает. Так поднимем же первый тост именно за то, чтобы были повержены наши враги. Я, друзья, принципиально не пью, но за это выпью до дна…
— Виват! — крикнул Рыбаков, поднимаясь и протягивая через стол бокал.
Загремели отодвигаемые стулья, вся комната дружно встала с мест, зазвенел благородный хрусталь…
Но нет, не пришлось в этот раз нарушить обет трезвости Сергею Ивановичу Урвачеву.
Едва только Рыбаков, загодя целясь глазом в поросенка, выдохнул из груди воздух и понес рюмку к вытянутым жаждущим губам — дверь с громом распахнулась, и топот кованых ботинок хлынул в остолбеневшую комнату.
— Лежать, курвы! На пол! Всем лежать! — проорал во всю свою луженую глотку некто громадного роста, взмахнул коротким стволом автомата, страшно и яростно сверкнул очами из-под черной маски.
Тяжелой переспелой гроздью валился на пол начальник милиции Рыбаков и, право слово, видел при этом и слышал, как вскинулся с серебряного блюда жареный поросенок, брызнул дробными копытцами по столу, с визгом кинулся прочь и пропал навеки за разбитой дверью.
— В чем дело? — успел выкрикнуть Урвачев и мгновенно, получив разящий удар, оказался лежащим лицом вниз рядом с сопящим прокурором.
— Руки на затылок! Ноги! Ноги! — орала луженая глотка, и кто-то бесцеремонными пинками раздвигал ноги Урвачеву, чья-то кошмарная грязная подошва вдавила голову в пыльные дебри персидского ковра, а вслед за тем холодок наручников обжег ему запястья. Урвачев задыхался от пыли, ненависти и унижения.
Испуганная секретарша изумленными круглыми глазами глядела на шефа, когда его, крепко взяв под локти и, пригнув голову, выводили из кабинета.
“Дура! Дура! — ругался Урвачев в бессильной ярости. — Завтра же уволю к чертовой матери! Но и вы, субчики, ответите мне. Ох, ответите!.. По полной программе ответите…”
Он знал, что очень скоро все станет на свои места, что не позднее завтрашнего дня они на коленях приползут к нему извиняться за “недоразумение” и просить пощады. Но он не пощадит. Ох, не пощадит… Лютые казни будут в городе!..
Машина неслась по темным улицам, на поворотах Урвачева качало из стороны в сторону, он больно стукнулся скулой о что-то железное.
“Синяк будет… Тем лучше…”
Привезли, как и предполагал Урвачев, к зданию черногорского РУБОП. Пока вели по коридорам, жег белыми яростными глазами всех встречных, и многие, очень многие отводили взгляд.
И только попавшийся навстречу старичок-банщик, тот самый Владимир Ильич Питюков, похожий на Ленина, обслуживавший в свое время Политбюро, глаз своих не отвел, а наоборот, остановился, подмигнул лукаво и глумливо, значительно постучал ногтем по какой-то невзрачной папочке, а затем пропал за изгибом коридора в недрах учреждения.
“Внедренный! — ахнул Рвач. — Вот где гнездилась измена. Вот удружил Ферапонтушка окаянный. Но ничего, все это только голые слова, служебные доклады, фактов-то реальных нет у них, документов-подлинников нет. Стеночки-то стальные в баньке… Молодец, Ферапонт, огородил сталью сауну… А сколько говорено-переговорено было за этими глухими и слепыми стенами, сколько интимного, подноготного, сокровенного…”
Урвачева впихнули в кабинет.
“Враги наши…” — вспомнил свой невыпитый тост Рвач, увидев Никиту Понамарева и Александра Зуйченко, а рядом с ними еще двоих, незнакомых и неулыбчивых.
— Здравствуйте, Сергей Иванович, — вежливо и тихо произнес Никита Пономарев. — А мы заждались вас. Все ждали-надеялись, что с повинной придете, с раскаянием искренним, сердечным…
— Ты, сука, мне нынче же ответишь, — прорычал Рвач. — Ты мне еще полижешь пятки, подонок…
— Стукни его, Паша, — попросил Зуйченко, глядя куда-то за спину Рвача…
— В полную силу? — спросила луженая глотка.
— Да нет. В четверть силы… Для первого, так сказать, знакомства…
И тотчас тяжкая дубина обрушилась сверху по шейной мышце Рвача, отчего тот согнулся пополам и засипел от боли.
— Ну а теперь, в спокойной доброжелательной обстановке, разрешите сделать краткий доклад. Огласить небольшой перечень выявленных нами преступлений, — продолжил Пономарев. — Ваших, господин Урвачев, преступлений. Но прежде, по заявкам радиослушателей, мы предлагаем вниманию присутствующих кое-какие отрывки из кое-каких задушевных бесед двух закадычных друзей, один из которых, к сожалению, покоится на местном кладбище.
Он щелкнул кнопкой магнитофона, и тихие голоса, среди которых Рвач прежде всего узнал голос Ферапонта, а затем уже и свой собственный, наполнили кабинет.
“Тщета, — подумал устало Урвачев. — Какая же все это тщета…”
Через неделю он был выпущен из следственного изолятора под подписку о невыезде. Основания тому имелись самые объективные: признательных показаний он не дал, потерпевшие от своих заявлений отказались, а технические записи его разговоров по неизвестным причинам внезапно размагнитились. К тому же по указаниям свыше все руководство РУБОП за перегибы и недочеты в работе было снято с должностей, а оперативный состав выведен за штат. Креп слух о расформировании опальной организации и передаче ее оставшихся кадров в УВД, возглавлямое отныне первым замом ушедшего в мирную отставку Рыбакова.
Таким образом разверзшаяся под ногами трясина вновь трансформировалась в неуклонно твердеющую почву…
ПРОЗОРОВ
В августе месяце, на исходе жаркого лета, за неделю до праздника Преображения, посередине Среднерусской возвышенности по белой проселочной дороге, плавно перетекающей с холма на холм и пропадающей далеко-далеко за синими лесистыми горизонтами, шел безоружный усталый человек, одетый в защитного цвета военную форму без знаков различия, расстегнутую на груди и туго перетянутую по поясу широким офицерским ремнем. На плече его висел полупустой походный рюкзак, именуемый “сидором”, а также скатанная в рулон плащ-палатка. Издалека он был похож на пожилого солдата старых времен, возвращающегося с войны домой. Время от времени человек склонялся к обочине, срывал пучок придорожной травы и этим пыльным и сухим веничком пытался очистить свои запылившиеся хромовые сапоги. Затем медленно распрямлялся и, позабыв выбросить ненужную больше траву, рассеянным взглядом озирал широкую и безлюдную равнину, щурясь от яркого полуденного солнца. Воздух вокруг был неподвижен и сух.
Человек коротко и как-то судорожно вздыхал, точно всхлипывал, и медленно брел дальше, сперва как бы нехотя и с трудом, но постепенно шаг его становился ровнее и размереннее, словно он приноровлялся к некоему звучащему внутри постоянному руководящему ритму. Изредка обгонял его самосвал в засохших потеках цемента или гремящий пустыми бидонами грузовик, обдавая облаками пыли, а однажды рядом с ним остановился небольшой автобус и какие-то хмельные люди, вероятно, шабашники, прокричали в отворившуюся дверь:
— Эй, служивый! Садись, брат, к нам!.. Довезем до Перемышля!..
Человек, растерянно и беззащитно улыбнувшись, поскольку находился в глубокой задумчивости и не сразу понял, чего хотят от него эти люди, отрицательно покачал головой.
— Садись, брат, чего там! — заманивали строители. — У нас тут и водочка есть…
Но он снова покачал головой, и автобус, недовольно взревев и покашляв черным дымом, покатил дальше, запахивая на ходу скрипучую гармошку двери.
