Андрей Воронин - Беспокойный
Рожденная взрывом ударная волна качнула ближайшую от ворот мину, еще не успевшую лечь на дно, и покатилась дальше, раскачивая подводное поле смертоносных стальных репейников. В течение нескольких долгих секунд ничего не происходило: мины просто раскачивались на тросах, продолжая медленно опускаться на дно. Потом две из них столкнулись, и это послужило сигналом к началу маленького подводного Армагеддона. Мины рвались поочередно и целыми пачками; в масштабах планеты это событие и впрямь выглядело незначительным, но для облюбовавшей подводную пещеру морской живности оно стало настоящим концом света.
Робко улыбающийся референт генерал-полковника Шебаршина уже закрыл люк и с натугой вращал прижимной винт запорного механизма, когда первая ударная волна докатилась до причального бассейна. «Треску» мягко приподняло и со страшным грохотом швырнуло на бетонную стенку. Референт потерял опору и повис на вытянутых руках, из последних сил цепляясь за стальной штурвал замка. Субмарину швыряло и било о бетонные берега, заставляя находившихся внутри людей чувствовать себя горошинами в погремушке, попавшей в руки чрезвычайно энергичного младенца.
Казалось, эта пытка длилась целую вечность. Но все когда-нибудь кончается, и в положенный срок улеглась и эта буря в стакане воды. «Треска» в последний раз с глухим лязгом несильно ударилась о бетон причальной стенки и закачалась на беспорядочных, постепенно затухающих волнах.
Очкастый референт нащупал ногами в модельных туфлях ступеньку трапа, стиснув зубы, довернул прижимной винт и наконец разжал ноющие, онемевшие от нечеловеческого напряжения пальцы. Запястья и плечи ломило так, словно он побывал на дыбе, от застегнутого пиджака оторвалась верхняя пуговица, но в остальном он был цел и невредим.
Внизу, на палубном настиле командного отсека, слабо копошились избитые, полуживые люди. Матрос Агейкин был мертв – его ударило виском об угол приборной консоли, и теперь он полусидел у стены, устремив в пространство невидящий взгляд подернутых смертной поволокой глаз. Командир лодки, стиснув от боли зубы и закрыв глаза, баюкал вывихнутое плечо; моторист лежал на спине, растопырив конечности, и слабо шевелился, пытаясь встать, точь-в-точь как перевернутый вверх тормашками жук. Генерал Шебаршин сидел на полу и с хмурым видом промокал сложенным платочком сочившуюся из рассеченной брови кровь. Потом он перевернул платок и чистой стороной попытался стереть кровавые брызги с лацкана своей кремовой курточки. Эта попытка окончательно успокоила референта по поводу состояния здоровья его превосходительства.
Экс-вербовщик Шульгин поднялся на четвереньки и, протянув руку, взялся за рукоятку лежащего в полуметре от него МП. Референт оттолкнулся от ступеньки, мягко и точно приземлился на свободный от людских тел пятачок палубы, передвинул автомат со спины на живот и почти в упор дал короткую очередь. Шульгин молча ткнулся лицом в пол, перекатился на бок и замер. Командир лодки открыл и снова закрыл глаза, моторист перестал копошиться и испуганно затих, а Шебаршин брезгливо поморщился.
– Надо уходить, – опустив дымящийся автомат, повторил референт. – Команда, по местам.
Откуда-то доносился негромкий плеск воды.
– Течь, командир, – озабоченно сообщил со своего места моторист.
– Плевать, – щелкая переключателями, сквозь зубы отозвался капитан-лейтенант. – Всплывем, врубим помпу и пойдем поверху. Только бы выбраться из этой крысиной норы, а там – хоть потоп… Набрать балласт! Погружение.
Вдоль бортов забурлил, вспенивая воду, вытесняемый из балластных цистерн воздух. «Треска» клюнула носом, выровнялась и начала погружаться. Вскоре она исчезла из вида; под водой вспыхнули курсовые прожекторы, сигнализируя о том, что субмарина специального назначения «Треска» отправилась в свой последний короткий рейс.
Он и впрямь получился коротким. На заданной глубине моторист запустил двигатель; винт провернулся, наматывая на вал лямки непромокаемого мешка, стальная лопасть ударила по плотной прорезиненной ткани, и в подводном гроте полыхнула вспышка еще одного, последнего, самого мощного взрыва.
Глава 23
Борис Иванович волоком вытащил Сергея на берег, уложил на горячую гальку, снял с него маску и вынул изо рта испачканный розовым загубник. Губы Казакова были обведены темной каемкой запекшейся крови, в уголках рта пузырилась розоватая пена.
– Брось, командир, – не открывая глаз, прохрипел он.
– Я тебе брошу, – освобождая его от ремней дыхательного аппарата, ворчливо пробормотал Рублев. – Я тебя так брошу, что ты отсюда до Москвы вверх тормашками долетишь! Ишь, чего выдумал – брось!
– Да не меня, рацию, – закончил заезженную цитату из бородатого анекдота Сергей, попытался засмеяться, но вместо этого мучительно закашлялся, плюясь красными брызгами.
– Иваныч, помоги! – позвал возившийся с водным мотоциклом Подольский. – Время идет, а он тяжелый, гад!
– Полежи, шутник, – сказал Казакову Борис Иванович. – Сейчас домой поедем.
– Захар, – позвал Сергей, – я их сделал, Захар! Слышишь, сделал. Как и обещал, помнишь? В лучшем виде. А если обойти справа, откуда они не ждут, дело может выгореть. Главное – минометы…
Он уже бредил, опять вспоминая тот поросший быльем бой, в котором спас жизнь Борису Ивановичу и еще полутора сотням живых солдатских душ. Рублев осторожно опустил его на каменистое ложе и поспешил на помощь Подольскому, который, сдавленно матерясь сквозь зубы, раскачивал и дергал застрявший между камнями водный мотоцикл. Нужно было торопиться: таймер отсчитывал последние минуты, а может быть, и секунды до взрыва. «Серега сказал: Клондайк, Эльдорадо, – вспомнил Борис Иванович, берясь за горячую от уже не такого злого, как в разгар лета, но все еще щедрого сентябрьского солнца пластиковую корму. – Значит, этого добра там вагон и маленькая тележка. Если не поторопимся, можно и впрямь вверх тормашками до Москвы долететь. Немцы – народ запасливый…»
Перед глазами назойливо мелькали задымленные, озаряемые тревожными вспышками красных ламп коридоры, наступающие короткими перебежками сгорбленные фигуры в черной униформе с пластиковыми забралами вместо лиц, живые куклы в серых робах, серый бетон, железо, кровь… Подводная лодка с оторванной напрочь кормой, уткнувшаяся носом в илистое дно, в таком виде похожая не то на огрызок сигары, не то на надкушенную сардельку; лежащий рядом с ней труп какого-то гражданского в легкомысленном наряде летней кремовой расцветки; истекающий кровью Сергей на полу кладовой, продолжавший разговаривать со своим Захаром до тех пор, пока ему не заткнули рот резиновым загубником…
Борис Иванович знал, что гнать эти навязчивые воспоминания прочь бессмысленно – в положенный срок они уйдут сами, осядут на дно памяти, как оседает потревоженный ил, который бесполезно разгонять руками или, того смешнее, утрамбовывать. Так уже бывало, и не раз, и существовал только один способ избавиться от наваждения – переждать его, перетерпеть и жить дальше.
– Раз-два – взяли, – скомандовал он и, поднатужившись, вдвоем с Подольским поднял застрявший мотоцикл.
Остроносое суденышко закачалось на воде; у него был мирный, легкомысленный, курортный вид, совсем как у того гражданского в бежевом костюмчике, что пытался уйти из бункера на заминированной Николаем подлодке. «Интересно, кто он был?» – подумал Борис Иванович и тут же мысленно пожал плечами: на самом деле не очень-то и интересно. Наверняка какая-нибудь сволочь, потому что там, в бетонных лабиринтах, обитали только две разновидности людей: жертвы и палачи…
– Грузим его, Коля, – сказал он, беря Казакова за плечи. Сергей уже не бредил, он лежал тихо, свесив голову на правое плечо, с усталым и умиротворенным видом. Подольский взял его под колени и вдруг замер, внимательно вглядываясь в испачканное быстро подсыхающей на утреннем солнышке кровью лицо.
– Командир, – позвал он. – Слушай, кажется, он… того…
– Когда кажется, креститься надо, – сердито сказал Борис Иванович, но, посмотрев на разом осунувшееся лицо сержанта, осекся и склонился над Казаковым: – Серега, ты что это? Серега!
Подольский выпустил ноги бывшего ротного и сделал странное движение рукой, как будто пытаясь снять несуществующий головной убор. – Серега, Серега, – с горьким упреком произнес Рублев, – что ж ты делаешь, стервец? – Он на мгновение прикрыл глаза, до звона в ушах стиснув зубы, а потом повторил: – Грузим.
Подольский молча взял умершего за ноги и помог Борису Ивановичу погрузить безвольно обмякшее тело на водный мотоцикл. Чтобы оно не свалилось в воду, ему пришлось сразу взобраться в седло. Придерживая впереди себя мертвого седока, он обернулся. Борис Иванович стоял рядом с мотоциклом по пояс в прозрачной воде и хмуро шевелил усами. Николай знал, что это означает: когда комбат был весел, он смеялся, а вся гамма отрицательных эмоций, от легкой досады до сильного гнева, включая глубокую скорбь, вызывала на его усатой загорелой физиономии такое выражение, словно он готовился дать кому-то в рыло, но сомневался, стоит ли мараться.
