Андрей Молчанов - Падение «Вавилона»
Он точно вонял гробами, этот душегуб. И даться ему в лапы живым я категорически не захотел.
Моя грудь и живот являли собой один большой бордовый синяк, и это он сразу усек, как и заметил бронежилет на кухонном стуле… Поэтому чуть расслабился и поддался на мою провокацию, позволив мне ухватить со стенки один за другим два ножа, первый из которых я воткнул ему коротким броском в свинцовый глаз, а второй запустил в руку его напарника, плотно пригвоздив к ляжке потянувшуюся к кобуре ладонь.
Боль опоясала мою изболевшую грудь огненным обручем, но тут уж было не до капризов: я нырнул вперед, подхватив в воздухе вывалившийся из пальцев рухнувшего на пол лже-полицейского пистолет, и шустро направил оружие на потерянно стонущего — не то от испуга, не то от боли — его напарника, напрасно пытающегося отодрать пригвожденную к ноге кисть.
На коротком болезненном выдохе я ударил его ребром ладони в висок, и он, сволочь, сверзился на мой красивый стеклянный столик, разнеся его вдребезги.
Ну ведь и в мелочах, и полумертвые, а все равно умудряются эти спецслужбисты насрать, неугомонные…
Я тщательно запер на все замки дверь, приковал свободную левую руку оглушенного противника к щиколотке его правой ноги и набрал номер телефона Сергея.
Уж если, решил я, мне суждено иметь дело с властями, то хотя бы с более или менее знакомыми, хотя в принципе это тоже всего лишь иллюзия…
— У меня тут ситуация, — сказал я. — Адрес ты знаешь… В квартире труп офицера ЦРУ. В полицейской форме. И скоро сюда будут ломиться живые его соратнички… Их там, внизу, взвод, наверное… Так что буду признателен, если спасешь мою шкуру. Дверь открою только тебе. Предупреди, что остальных посетителей ждет горячий прием… У меня тут есть, чем отбиваться.
— Я понял… Вернее, ничего не понял, но… Жди!
Тонко пропищала рация на ремне убитого мной лже-полицейского. Дружок его еще пребывал в беспамятстве, проводить с ним воспитательно-разъяснительную работу не было времени, а потому отвечать пришлось мне.
— Да, — сказал я грубым и развязным голосом, подражая убиенному, — Паркер на связи.
— Что у вас там? — донесся встревоженный вопрос.
— Он взят, — пробурчал я. — Все нормально. Мы беседуем. Ждите внизу.
Некоторое время в эфире царило настороженное молчание. Затем далекий голос подозрительно и с неохотой произнес:
— О`кей…
Контуженный мною секретчик, перекособоченный кандалами, замычал и тяжко перевернулся на бок, звякнув осколками моего бывшего замечательного столика.
Я осторожно присел на диван, превозмогая с каждой минутой усиливающуюся боль в груди.
Паршивая это штука — переломанные ребра, хотя и не смертельная. Причиняет большие неудобства, препятствуя глубокому дыханию и резким телодвижениям. И никакими лекарствами тут не поможешь — покуда не срастутся косточки, терпи, сопя от большого огорчения…
В дверь позвонили.
— Угу? — спросил я неопределенным голосом из безопасного — для возможной пули — удаления от двери.
Некоторое время за дверью молчали. Молчал и я. Наконец последовал озлобленный приказ:
— Паркер, открой…
— Щ-щас! — сказал я по-русски. С издевочкой. — Размечтались!
В дверь кто-то агрессивно ломанулся, но тут послышался далекий голос, что-то изрекший по рации, от двери поспешили прочь удаляющиеся шаги, и — наступила тишина…
Спустя пять минут дверной звонок брякнул вновь.
— Ну? — устало спросил я.
— Толя, это Сергей, открывай, все в порядке…
Я позволил себе совершить рискованный, с точки зрения эсэсовского дедушки Курта, поступок: заглянул в смотровой глазок, откуда порой способна вылететь, долбанув простачка в глаз, пуля…
В сплющенной мутной сфере виднелось лицо Сергея, а за ним, в узком пространстве коридора чернела едва ли не рота полицейских…
Настоящих, понятное дело.
И я открыл замки.
Через день я сидел в одном из кабинетов знакомого небоскреба в Манхэттене, избранного штаб-квартирой иммиграционных служб, ФБР и, полагаю, ЦРУ, перед пожилым, очень спокойным и доброжелательным господином, к которому меня привел Сергей.
Мне задавалось много вопросов. И не предъявлялось, замечу, никаких обвинений.
Я честно рассказал обо всем, что произошло в конвойной роте номер шестнадцать, когда я содействовал побегу осужденного Олега Меркулова — личности неординарной и глубоко мне симпатичной силой своей воли и целостностью натуры; поведал о своих берлинских похождениях и злоключениях, о встрече с Олегом уже здесь, в Америке, умолчав, правда, о совместных с ним операциях силового характера…
— В общем, — закончил я, — человек мне верил. И попросил его подстраховать… На сомнительной встрече с сомнительными людьми. В итоге же получилась херня…
— Вы знали, чем он здесь занимается?
— И знать не хотел! Мы были друзьями, повязанными этим побегом… Все.
— И чем вы намерены заниматься теперь, после получения гражданства? — спросил пожилой человек, глядя на меня не без юмора.
— Пойду, наверное, в нью-йоркскую полицию, — сказал я. — Может, на что и сгожусь там, нет? Или меня посадят за убийство вашего коллеги?
— Не было ни убийства, ни коллеги, — произнес пожилой человек с заминкой. — А насчет нью-йоркской полиции… что ж… Вы там, чувствую, натворите дел…
— Вы против?
— Как сказать… Нет, я поддержу рекомендацию Сергея. И даже с пристальным интересом буду наблюдать за вашей судьбой… А что, кстати, у вас с родителями?
— То есть? — испуганно спросил я.
— Где они собираются жить? С вами или в России?
— Я послал им вызов. Пусть приедут, осмотрятся…
Собеседник привстал из-за стола, протянув мне руку.
— Удачи вам, Анатолий… И попрошу вас запомнить: с той же естественной, бесхитростной якобы простотой, с какой вы сейчас обогнули многие острые углы в нашем разговоре, принципиально умолчав о достаточно важных вещах…
— Неправда…
— Правда! Так вот. Поместите, руководствуясь именно этим принципом, в свой, так сказать, отдельный, закрытый файл памяти все случившееся с вами позавчера…
— Это само собой, — уверил я мрачно.
— И учтите: у вас не должно остаться никаких хвостов… Вы понимаете, что я имею в виду.
— Понимаю.
— Тогда прощайте. Да, и отдайте мне документы этого… Генри Райта, кажется?
Родители мои прибыли в Нью-Йорк ясным весенним деньком — прозрачно— солнечным, беспечным, предвещающим скорое жаркое лето.
Этот славный нью-йоркский апрель… С его легким утренним холодком, высоким огромным небом, синей океанской тушью и желтыми, в сухой прошлогодней траве, холмами вдоль побережья Кбнбйгб bay…
Я мчался в аэропорт по сухой залитой солнцем трассе, еще не без труда уясняя, что сейчас, ступив на первый, нижний этаж аэрофлотовского терминала, увижу выходящих из дверей таможни родителей…
Неужели такое случится?
И — случилось.
— Просто не верю, что я снова в Америке, — сказала маман, стирая с моей щеки свою губную помаду. — Вот же, довелось все— таки…
— Себя же и благодари… — уточнил я.
— Ну я тоже, положим, к тому причастен… — подал скромную реплику папа, державшийся несколько скованно и поглядывающий на меня с какой-то опаской.
Папа, видимо, боялся, что я вспомню ему прошлое… И напрасно. В последнее время я обнаружил в себе незаурядную философскую терпимость ко многим человеческим слабостям, поступкам и вообще несообразностям бытия. К тому же недаром сказано: не суди…
Мы улеглись спать, когда время уже перевалило глубоко за полночь, и я, ворочаясь в постели, все еще не мог постичь, что вот и развязался клубок хитросплетения наших судеб, и, как и прежде, двадцать лет назад, мы снова ночуем все вместе в американской квартире, только теперь квартира оплачивается не казенными деньгами, а своими, и слава Богу, ибо не надо зависеть от кого-то и как-то, не надо шептаться по углам, чтобы сказать, что думаешь, и никого не точит поганенький страх перед доносом, наветом, высылкой…
Через какое же дерьмо им, моим родителям, все же пришлось пройти в той, краснознаменно-партийной реальности убогого рабского пресмыкания!..
Я вспомнил Олега. Он, конечно же, желал не возврата того окостенелого прошлого, не реконструкции рассыпавшегося в прах красного Вавилона; он хотел новой страны, но какой?.. Построенной на уцелевших руинах?
Я много думал об этом, но решил для себя так: идеи — идеями, партии — партиями, а народ — народом. И он сам выберет себе суть и форму жизни. И что уж выживет — точно. Несмотря ни на козни врагов, ни на коварство их планов. Слишком большой он, и, хотя славен обилием дураков, умных в нем тоже изрядное число.
И они выберутся из-под обломков навернувшейся империи, стряхнув с себя ее пыль и крошево. А за ними потянутся и другие.
![Сэмюэль Дилэни - Вавилон - 17 [Вавилон - 17. Нова. Падение башен]](/uploads/posts/books/54853/54853.jpg)
