Александр Белов - Поцелуй Фемиды
— Почему же слабо? Не слабо, — Саша полез в бумажник за наличностью.
Пожалуй, «волшебная ночь на Кипре» будет хорошей финальной точкой в его деловой поездке. Может, хоть на короткое время ему удастся отвлечься от размышлений о доменных печах и прекратить мысленно строить цеха и гонять туда-обратно вагоны с глиноземом. Помимо всего прочего ему хотелось избежать встречи и прощальных разговоров с Аллой: блиц-роман был явно неудачным и подлежал немедленному забвению.
Сафари на осликах оказалось и впрямь уморительной забавой. Саша на какое-то время ощутил себя пацаном, и с огромным удовольствием проехался по живописной равнине на милой ослице по кличке Памела Андерсон. Однако общества своей новой возлюбленной ему избежать не удалось. Алла Удодова оказалась в числе участников фольклорной вечеринки, рука об руку со своим одиозным супругом.
Вероятно, ощущая себя вавилонской блудницей, дама скорбно кусала губы и бросала в адрес Саши красноречивые взгляды. Супруг Удодов, напротив, был поглощен одним собою — он принадлежал к числу людей, которые даже в сортире продолжают думать о том, достойно ли смотрятся.
Не признать в седеющем красавце восходящую звезду российского политического бомонда было невозможно. Это честное, суровое лицо в течение примерно полугода буквально не сходило с экрана телевизора и с первых страниц столичных печатных изданий. А звучная фамилия Удодов. прочно ассоциировалась в умах обывателей с «торжеством правосудия», то есть с выведением на чистую воду всякого рода «оборотней» — будь они в погонах, в белых халатах, в касках дорожных строителей или в чем другом.
Столкнувшись с ним нос к носу в вестибюле отеля, Александр сдержанно кивнул, и тут же заметил, как в глазах депутата-борца затеплился огонек узнавания: Удодов в свою очередь усиленно вспоминал, где он мог видеть лицо этого парня. Белов усмехнулся, припомнив, как пару лет назад и сам засветился на главной сцене — в качестве махрового мафиози и в качестве народного героя одновременно. Идентификация наконец состоялась, и Удодов после секундного колебания протянул Александру свою мужественную ладонь.
Удодову достался неудачный осел — худой и психически неуравновешенный, по кличе Геббельс. После нескольких тщетных попыток запрыгнуть Геббельсу на спину, начинающему наезднику удалось наконец утвердиться на остром, выпирающем из-под шкурки, хребте, но, как выяснилось, ненадолго. Доехав до первой же оливы, уважаемый депутат не сумел совершить объездной маневр, получил острой веткой промеж глаз и рухнул на опаленную зноем почву. В-группе более удачливых всадников послышались смешки, а супруга Алла — та и вовсе хохотала от всей души.
Саша Белов спрыгнул со своей Памелы и помог упавшему подняться, за что был удостоен злобного взгляда. Удодов с достоинством отряхнулся и, прихрамывая, пошел в сторону джипа, на котором организаторы «сафари» сопровождали экскурсантов: верховая езда на ком бы то ни было, очевидно, не была его сильной стороной. При этом он продолжал коситься в сторону кинокамеры в руках местного «папарацци», который фиксировал поэтапно все приключения отдыхающих.
Белов почувствовал прилив мужской солидарности и философски подумал о том, насколько в сущности серьезная взрослая жизнь напоминает детскую игру. «Мы все продолжаем играть, сидя в песочнице. И надеяться на благосклонный взгляд красивой соседской девочки, и подтаскивать в свою сторону побольше цветных кубиков. Только вот кубики выглядят несколько иначе: теперь они выглядят как счет в банке, депутатский мандат, дорогая машина или… те же вагону с глиноземом. Но суть при этом не меняется? И соседская девочка, несмотря на морщинки возле глаз и перстень с бриллиантом остается такой же врединой…»
Захватывающее «сафари» логически перетекло в застолье. В большой открытой и увитой цветами беседке было сервировано несколько длинных столов, за которыми, помимо русских отдыхающих, сидели вездесущие немцы и какие- то еще темнокожие туристы. Саша опять оказался рядом с Удодовым. За столом, где кроме них двоих были только женщины, депутат снова почувствовал себя «на коне». Он галантно подливал дамам вино и провозглашал тост за тостом типа «за державность», «за истинную веру» и «во славу родного отечества».
Нигде, кроме как за границей, русские не ощущают так остро своей национальной принадлежности. У большого народа в отличие от мелких, борющихся за выживание, национальная гордость подолгу сыто дремлет: мол, нас и так много, чего суетиться. Но стоит миновать полосатые пограничные столбы, как воспоминание о русских березках начинает бередить души, а пара слов, сказанная на родном языке, способна превратить в братьев кого угодно.
— Отчего же не пляшете? — насмешливо обратился к Белову именитый соотечественник, наблюдая за тем, как русские туристы под руководством киприота-затейника, путаясь в собственных ногах, разучивают сиртаки. — Покажите этим убогим, как умеют отдыхать настоящие русские олигархи.
— Боюсь, олигархи и вовсе не умеют отдыхать, — улыбнулся Саша. — Сижу вот тут, а сам прикидываю, удастся ли в этом году запустить производство на новой площадке. И как с кредитом рассчитаться…
— И как оффшорных дочек наплодить. Чтобы налогов в родной бюджет заплатить поменьше, а собственную, извините, мошну набить потуже! — Удодов обозначил тему «о наболевшем», хотя лицо его при этом обаятельно улыбалось. — Угадал?
— А как же без этого! Богатые заботятся о мошне, кто победнее — о мошонке, — ему не хотелось ссориться, но и терпеть эти подначки тоже не пристало. — А насчет налогов, это мы вас, законотворцев, должны благодарить. Это вы такие правила игры напридумывали, при которых, чтобы выжить, приходится из штанов выпрыгивать.
— Подлинный патриот добровольно отдаст последнее! Все возложит на алтарь отечества…
— Да вы хотя бы представляете себе, что пенсионный фонд установил пеню один процент в день! Никакие бандиты такой счетчик не выставят, как родное государство!
— Ладно, проехали. Как говориться, ешь ананасы, рябчиков жуй… Скоро в стране закончится этот бардак. Это я обещаю. Давай выпьем за Россию!
Выпили сначала за Россию, потом за святую Русь. Белов был рад наметившемуся перемирию: не для того он, в самом-то деле, приехал сюда на ослике, чтобы собачиться по пьяному делу.
— Мы здесь, на Кипре, между прочим, пропагандируем великую русскую культуру! — с пафосом произнес Удодов. — Величайшую из культур! За это, кстати, предлагаю отдельный тост. Сегодня в городском саду был открыт памятник…
— Пушкину, что ли? — поинтересовался Белов.
— Какому Пушкину? Пушкину уже здесь есть. Козьме Пруткову!
— Е-мое! — едва не подавился Белов. К тому же он почувствовал, как Алла босой ногой под столом дотянулась до его колена. — А на фига ж киприотам Прутков?
— Какой цинизм! — поморщился депутат, пытаясь занюхать душистое вино пресной национальной лепешкой. — Какая бездуховность!.. Вот вы с вашими деньгами хоть кого-нибудь сделали счастливей? Хоть одному сирому да убогому реально помогли? Небось пятак на паперти подать жалко… А? Жалко?
— Пятак, допустим, жалко, — Александр почувствовал, что опять заводится помимо собственной воли. — А вот ночлежку для бомжей на триста мест — да, организовал. Интернат для больных детей открыл. Дом престарелых, санаторий-профилакторий для рабочих комбината…
— Видал, по телевизору видал, — отмахнулся Удодов. — Шведский коммунизм в одном, отдельно взятом регионе, и все такое… Видел опухшие рожи бомжей из вашей образцовой ночлежки. И ихнего гуру Лукина! На наркомана похож, а вся контора — на тоталитарную секту!
Белов про себя выругался. Образцовая ночлежка была лично ему очень дорога, это была победа его и друга Федора, дело их чести и гордости. А святое уж точно не следует выносить на всеобщее обсуждение и трепать почем зря. Вовсе не для того они с Федором затевали это дело, чтобы снискать одобрение какого-то политического самодура. Александр усилием воли заставил себя промолчать и мысленно поклялся в дальнейшем не поддаваться на провокации.
Дамы за столиком заскучали. Алла, демонстративно зевнув, громко сказала:
— Мой, как напьется, ему только дай побазарить о судьбах отечества! А если слушателя не найдет, так сам с собою — перед зеркалом.
При этих словах Удодов так засверкал глазами и так заиграл желваками, что Саша всерьез приготовился стать свидетелем семейного мордобоя. И счел за меньшее зло согласиться на белый танец, к которому давно и страстно склоняла его жена депутата.
— Ненавижу его! — шептала Алла, стараясь приникнуть к партнеру всем своим созревшим, будто груша, телом. — Он меня игнорирует как личность. Не может простить, что я помню, каким ничтожеством он был… Я хочу ему отомстить.
