Евгений Покровский - Тот, кто стоит за спиной
Когда немного успокоенная и удовлетворенная разговором «супружница» укатила домой, Половцев подумал, что спешить на самом деле не стоит.
Он вполне может встретить Андрея и, скажем, пробыть с ним до самого вечера на рыбалке, пока не прикатит мамаша. «Думаю, она, — размышлял Половцев, — не станет кричать, если застанет меня еще на даче. А потом я быстренько смоюсь, чтобы только не слышать ее ангельского голоска…»
Жена Половцева, Елена Максимовна, была полной противоположностью своему вяловатому и задумчивому мужу. Она была ответственным работником компетентных органов. С утра до ночи Елена Максимовна пропадала на работе, где неудержимо, как июльский боровик после теплого дождичка, росла, пробираясь все выше по служебной лестнице к зияющим вершинам власти и материального достатка.
О своем муже с сослуживцами Елена Максимовна говорить не любила, но когда ее о нем спрашивали, сверкнув глазами (всегда аккуратно подкрашенными), отправляла любопытствующих к журналам «Урал» и «Волга», где, кажется, в восьмидесятых годах у ее мужа-литератора печатались повести для юношества.
Но не только говорить о своем муже не любила Елена Максимовна, она вообще не любила Половцева. Половцев был ее девической ошибкой, наваждением, заблуждением…
Как раз когда в начале восьмидесятых годов писатель для простого советского человека еще был настоящим пророком, жившим на соседней улице, любимым и мудрым наставником, а также полубогом в самых обыкновенных скороходовских башмаках (Боже, неужели и он ел жареную картошку и пил «сучок» по три шестьдесят две?), Елена Максимовна и совершила эту трагическую ошибку.
Едва только познакомившись с этим пророком областного масштаба на вечере, посвященном Дню милиции, она, молодой лейтенант, даже не приглядевшись к инженеру человеческих душ, тут же попросилась у него замуж. Ведь пророк-то был покамест никем не занят!
Молодая Елена Максимовна втайне питала надежду на неизбежный в таких случаях собственный взлет (хотя бы на крыльях мужа-пророка!).
Но Половцев оказался совсем не орел, и она возненавидела тихоню мужа, который в самый ответственный момент убоялся обыкновенной человеческой славы и спрятался в тину семейного болота…
Осознав свой стратегический просчет, жена Половцева после некоторых мучительных раздумий решительно, как генерал Монштейн на Курской дуге, в одиночку начала свое почти отвесное восхождение. О, сил для этого было предостаточно в этой миниатюрной, даже хрупкой, но тщеславной девушке!
Но тут неожиданно (Половцев и сам себе удивился: неужели получилось?) у Половцевых родился сын Андрей. И, естественно, сын стал для нее помехой. Правда, не такой досадной, как это могло показаться сначала, поскольку все «воспитание», то есть стирание, пеленание и выгуливание, за исключением, конечно, кормления грудью, смиренно принял на себя тишайший толстячок от среднерусской литературы.
Если принимать как должное естественный ход событий и следовать природе человеческих страстей, то можно сделать справедливый, хотя и не очень приятный вывод, что когда ослепительная красота деловой женщины блекнет, она — так и быть уж! — готова наконец стать матерью своим детям, даже если является на данный момент важным государственным человеком. Посему на пороге своего сорокалетнего рубежа — что же теперь поделаешь?! — жена Половцева, уже зрелая и волевая руководительница, вдруг ощутила, что у нее растет сын.
Удивляясь себе, она стала сначала робко интересоваться его уроками, а потом брать с собой в загородные поездки, предлагая ему сложную компанию капризных детей сослуживцев с шашлыками и разговорами «чей пахан круче».
Ну а Половцева-воспитателя отправили в ссылку на дачу в Васкелово.
* * *
Лавина боли ударилась в НЕГО и повлекла куда-то вниз, бешено закрутив, как в мельнице, вместе с песком, обломками скал и тяжелыми валунами. Но боль ОН чувствовал лишь мгновение. Потом боли не стало, и ОН погрузился в кромешную тьму…
И вдруг тяжелое, как якорь, собственное тело, словно толстая железная кора, отвалилась от НЕГО, и ОН, набирая скорость, помчался вверх, рассекая густую тьму и ощущая при этом невиданную легкость. Но самым удивительным было то, что ОН чувствовал при этом: ОН чувствовал, что летит к выходу из тьмы. Где-то высоко впереди должен был хлынуть свет.
ЕМУ стало спокойно и радостно. Радостно настолько, что ОН забыл все: родителей, друзей, предыдущую жизнь и даже собственное имя. И еще: ОН потерял всякий интерес к себе. Странно, но ОН даже не знал, что ОН такое?
Без сомнения, ОН был существом разумным, чувствующим, но был ли ОН при этом человеком?
ОН летел в каком-то полумраке вверх, и чьи-то черные крючковатые клочья — что-то вроде перепончатых лап с острыми когтями и членистые хвосты с чешуей, извивавшиеся как осьминожьи щупальца, — пытались остановить ЕГО в этом отвесном туннеле, не пустить наверх, к свету… Эти лапы и хвосты были агрессивны. Они растягивались и разрывались пополам, но действительно несколько замедляли его стремительное восхождение. Возможно, они и задержали бы ЕГО, если бы не ЕГО воля к свету и мольба о чуде, которые переполняли ЕГО.
Наконец впереди показался свет — сначала маленькой точкой, потом ослепительным диском, который быстро возрастал, превращаясь в солнце, которое и было новым Небом.
Свет уже затопил весь мир, и огромные золотые ворота медленно отворились перед НИМ, приглашая войти. Кто-то впервые увиденный ИМ и все же очень знакомый стоял вместе с ним перед золотыми воротами и терпеливо ждал. То, что открывалось там впереди, передать словами было невозможно. ОН невольно потянулся туда, в эти волшебные сады, напоенные светом и сладким пением, где — ОН теперь знал это! — и была абсолютная, всепобеждающая любовь.
Но там, внизу, на Земле каждую минуту, каждый миг, строка за строкой, нота за нотой гениальный по замыслу спектакль шел к своей кровавой развязке…
И вдруг ОН услышал внутри себя голос: «Сделай это, тогда войдешь…»
ОН еще не знал, что именно ОН должен сделать. ЕМУ было трудно, ведь ни зла, ни добра для него уже не существовало. Пропала та тонкая грань между добром и злом, которая проходит через человеческое сердце.
Внезапно подъем прекратился. Тело вновь обрело вес. ОН медленно опустил голову и посмотрел вниз: под НИМ в голубоватой медленно ползущей над поверхностью дымке в черной яме космоса плыла огромная Земля.
«Вот она, Скандинавия! А вот Балтика…» И тут ОН увидел то, что искал. Увидел и весь превратился в зрение. «Туда, еще правее… Да, здесь!»
Земля начала медленно приближаться к НЕМУ, затопляя серо-голубым мерцанием черноту космоса. Сначала ОН видел только лесные массивы и моря с озерами (горы лежали где-то ниже, у него под ногами, и ОН даже боялся смотреть на них), потом начал различать реки, каналы, пестрое лоскутное одеяло полей.
Города лежали перед НИМ, как игрушечные, под оранжевыми и сизыми туманами. ОН увидел ТОТ город: кварталы с золотыми шпилями и куполами, проспекты с ползущими вдоль них автомобилями…
Но ЕМУ нужно было не сюда, а чуть левей и выше — к затерянному в сосновом лесу поселку, разбросавшему свои деревянные строения вдоль берега озера с извилистыми берегами, к дому, стоящему на берегу озера.
И вдруг ЕМУ стало ясно, что именно должно произойти здесь.
* * *
Половцев выглянул в окно и посмотрел на небо: солнце уже взобралось на самую вершину и теперь щедро изливало полуденный зной.
Старенькая «Спидола» врала что-то об ожидаемом урожае в стране и террористических актах на Ближнем Востоке. Сельское хозяйство не интересовало Половцева, который добывал хлеб и молоко магазинах, зато террористические акты, если только вдуматься в них, вызывали мурашки на коже.
Без унизительной дрожи в коленях литератор просто не мог представить себя в роли заложника некоего полоумного террориста или — хуже того! — несчастной обезображенной жертвы террористического акта. Как это его, такого тихого, толстого и совсем безобидного человека, потащат, держа за горло, через всю площадь к автомобилю, приставив к виску дуло пистолета, царапая и сдирая им кожу над ухом и крича, что если они (они — это группа захвата) только тронутся с места, он вышибет ему (то есть бедненькому толстячку Половцеву!) мозги? И, конечно, найдется какой-нибудь двадцатилетний сорвиголова, который захочет сейчас же прославиться и под прикрытием своих товарищей бросится спасать заложника. А террорист, сам не меньше, чем заложник, испуганный, снесет заложнику, то есть ему, невинному толстячку, полголовы, разбрызгав по банальному асфальту столь возвышенное содержание черепной коробки людоведа!…
Скривившись, как от зубной боли, Половцев выключил приемник…
— Ну что, проглядели Хромова? Почему никто из вас с ним не поехал? — едва сдерживаясь, чтобы не перейти на крик, прорычал полковник, сверкая глазами на своих подчиненных — троих плечистых ребят с покаянно опущенными головами, нерешительно переминающихся с ноги на ногу на пороге кабинета полковника.
