Евгений Сартинов - Полет Стрижа
"Пускай ты выпита другим,
Но мне осталось, мне осталось
Твоих волос стеклянный дым
И глаз осенняя усталость…"
И она устало и благодарно улыбалась в ответ.
Ольга уснула в третьем часу, а он лежал рядом, смотрел на ее чистый профиль, прислушивался к безмятежному дыханию и думал: ну почему за десять лет он о ней почти не вспоминал? Многие ему грезились душными ночами, с кем и знаком-то был едва-едва и имени даже не помнил. А ее не вспоминал. Наверное, потому, что она была чужой женой. Хотя снились ему и чужие жены. Просто Ольга была чиста в его памяти, и он не мог представить ее, как сейчас, теплой и грешной.
12
Утром он проснулся в десять. Ольги уже не было, только рядом, на подушке, записка: "Я на работе, приду в пять. Завтрак на плите. Если куда пойдешь, ключ оставь под перилами. Целую."
Он удивился, что ничего не слышал: ни как она встала, ни как готовила завтрак. Обычно он спал очень чутко, что в зоне порой спасало жизнь. Но этот первый блаженный сон на воле, рядом с желанной женщиной, как бы отпустил его нервы от того напряжения, каким он жил последние годы. Лежа на спине и глядя в белый потолок, он как то по-особому остро вспомнил один день на зоне. Тюремная судьба забросила его тогда под
Владивосток. На вечерней перекличке он уловил внимательный острый взгляд высокого черноглазого парня, появившегося с последним конвоем. Перед отбоем к нему подошел один из блатных и, кивнув в сторону новенького, сказал:
— Вот тот пришел по твою душу.
Стриж ждать не стал, бросил подушку на кровать и двинулся к длинному. Подойдя в упор, глянул на того и спросил:
— Ну, говори, что против имеешь?
Тот усмехнулся, глянул с вызовом в холодные глаза Стрижа и сказал:
— Я брат Сома. Мы вокруг его могилы окурки загасили, понял?
— Кто это мы?
— Нас много. Мурай, например.
Анатолий слышал про этот воровской обычай. Собирались вокруг могилы, курили на корточках и потом гасили окурки по окружности. Это было что-то вроде клятвы — обета отомстить за убитого. А Сом был как раз один из двоих обысканных тем утром Стрижом.
"Молодой, глупый, рьяный. Мурай его как пешку использует, а он гордится, дурак!"
— Тебе сколько лет, салага?
— Ну, восемнадцать, а что?! — взъерепенился парень.
— Рановато курить начал, сопли еще до полу. — И Анатолий развернулся, чтобы уйти. Новенький схватил его за плечо. Стриж, не оборачиваясь, локтем резко ударил его в живот. Тот сразу убрал руку и, застонав, согнулся от боли.
— Как звать, вояка?
— Соменком кличут, — прохрипел новичок сквозь боль.
— Брат твой дурак из дураков был, а ты, видать, еще хлеще.
— Все равно я тебя пришью! — крикнул Соменыш вслед уходящему Стрижу.
— Ради Бога, только завтра, а то я спать хочу, как собака.
День был тяжелый, муторный. Он поудобнее устроился на жестком матрасе. Рядом присел Семен, сосед и друг из самых верных.
— Ты чего не ложишься, Сем?
— Спи, Стриж, я посижу немного.
— Хорошо, — и он провалился в яму черного сна.
Утром, после завтрака и развода, их повели на работу. На берегу океана стояли эллинги для ремонта атомных подводных лодок. В эти громадные металлические коробки высотой с семиэтажный дом целиком втаскивались огромные субмарины. Зэки сооружали рядом подсобные помещения: бытовки, котельную, здание конторы. Метрах в тридцати за эллингами плескался Великий, он же Тихий, океан. Вот только колючая проволока по самой кромке прибоя портила этот романтичный пейзаж.
Стриж дождался, пока контролер, сержант из старослужащих, обойдя весь периметр, удалится в каптерку к
Клыку, местному пахану, пить водку, и подошел к Соменышу.
— Ну что, не раздумал еще за ночь-то?
В глазах у того плеснулась ненависть.
— Нет, никогда!
Анатолий вздохнул. Парня было жалко, но и держать его рядом — опасно.
— Ну, тогда пошли. — И, не оборачиваясь больше, направился к эллингу.
Открыв тяжелую дверь, он вошел внутрь и начал подниматься вверх по грохочущим под их грубыми сапогами железным сетчатым маршевым лестницам. Дойдя до самого верха, он ступил на узкую, сантиметров тридцать, железную балку и пошел по ней прямо над бездонным ущельем эллинга. Соменыш глянул вниз, покачнулся, сглотнул слюну, но, собравшись с духом, двинулся следом. На середине Стриж обернулся.
— Ну давай, начнем. Только заточку выброси, по-честному будем. Не раздумал? — снова поинтересовался он.
Соменыш покачал головой. Он старался не смотреть вниз, но поневоле проследил полет выкинутой заточки, и снова как будто сотни громадных муравьев пробежали от пяток вверх по ногам. Ступни ног начали неметь, к горлу подступила дурнота, и страх под сердцем не давал легким дышать в полную силу.
Анатолий двинулся на него, соперник отступил, покачнулся, ударил сам. Стриж увернулся и из-под руки ткнул Соменыша левой в челюсть. Голова у того дернулась, он еще на шаг отступил назад. Страх за свою жизнь придавал какие-то новые силы. Парень заставил себя забыть про разверзшуюся рядом бездну, сам пошел в атаку, ударил раз, другой. Стриж легко, точно отпрыгнул. Казалось, он совсем не замечал высоты и был собран, спокоен. По многолетней привычке он не моргал во время ударов, нанося или принимая их, и Соменку казалось, что Стриж гипнотизирует его своим немигающим взглядом. А Анатолий просто контролировал каждое его движение, и порой маленький шажок вперед говорил все о том, что только еще задумывал его про- тивник. Свежий морской бриз обдувал их непокрытые стриженые головы, остро пахло йодом, небо блистало весенней синевой, но они не замечали всей этой красоты.
У парня оказались неплохая реакция и школа. Он сумел уйти от многих ударов Стрижа, а те, что проходили, гасил головой и телом, стараясь не покачнуться и не оступиться. Пару раз и он достал Стрижа, но не сильно.
Здесь было не до силы, сам бьющий, промахнувшись, мог запросто загреметь вниз, не рассчитав силы удара.
Оба тяжело дышали, нагрузка была страшной, скорее не физическая, а нервная.
— Ну что? Не надоело еще? Может, забудем про окурки? — выдохнув, миролюбиво спросил Стриж
Соменыша.
— Нет, ни за что! — упрямо качнул тот набыченной головой.
"Здорово его накачали, гады, не выбить".
— Ну ладно, пеняй на себя!
И Стриж пошел в атаку. Теперь он бил боковыми, не сильными, но точными ударами. Ноги стояли на месте, в стойке, работали только корпус и руки. Но сейчас любой из этих ударов мог стать последним. Он пару раз почти поймал Соменка на противоходах, когда тот, ожидая удара с левой стороны, наклонял корпус навстречу, а Стриж вдруг бил с правой. Соменыш каким-то звериным инстинктом, буквально на цыпочках удерживался на краю и отпрыгивал назад. "Пора с ним кончать!" — подумал Анатолий, дернулся вперед и ошибся. Парень удержался на краю и каким-то больше случайным, чем осмысленным движением подтолкнул Стрижа. Нога провалилась. Анатолий, уже срываясь, по-кошачьему вывернулся, пальцы царапнули по холодному металлу.
Его спасло чудо, фантастическое везение. Он намертво уцепился за скобу, одну-единственную на этой стороне балки. Кем и зачем она была приварена неизвестно и неважно, но именно на ней висел сейчас Стриж. Еще не веря в происшедшее, он на секунду перевел дух, силой воли погасил дурные мурашки на теле и тошноту в районе солнечного сплетения, а потом резко подтянулся и выбросил ногу на балку. Соменок, увидев, что враг карабкается наверх, подскочил, ударил ногой в голову. Он бил и бил, резко, с выдохом, со всей злостью, ненавистью. Но Стриж по сантиметру втягивал свое тело на спасительную твердь. Из носа хлестала кровь, губы и бровь были разбиты, левый глаз затягивался опухолью. Но он все-таки почувствовал опору и, найдя ритм, звездами рвущих его мозг ударов больше наугад, чем по расчету, поймал эту тяжелую ногу и, дернув на себя, заставил упасть врага на спину, а вторым резким и коротким движением сбросил его с балки. Отчаянный крик больно резанул по нервам и оборвался еле слышным мягким ударом и тишиной. Слышны были только крики чаек, шум прибоя, да где-то вдалеке забивали сваю в подтаявшую землю.
Первым лицо Стрижа увидел Семен. Среагировал он мгновенно — развернулся и врезал ближайшему к нему блатарю по морде. Вспыхнувшая грандиозная драка прикрыла синяки и ссадины Стрижа, а тело Соменыша списали на самоубийство.
Было это ровно пять лет назад. Так он отметил половину своего срока.
13
Зато не спалось этой ночью Мураю. Утром он собрал всех свободных от дежурств «кентавров» во дворе своего дома, сам вышел на крыльцо. С тех пор, как он снова сел на иглу, Мурай перестал обращать внимание на свой внешний вид. Буйная шевелюра была взлохмачена, ловко сшитый белый костюм словно пожевали коровы — он спал в нем уже три ночи, хорошая шерсть блестела пятнами — от вина и еды. Да и болтался костюм на нем, словно на вешалке, покупал его год назад, но с тех пор сильно похудел. Лицо, некогда красивое какой- то диковатой, хищной красотой, выглядело обрюзгшим, под глазами коричневели тени. Начинал сдавать его могучий организм. Мурай умудрялся сочетать наркотики с выпивкой, и не потому, что это ему нравилось.
