Дмитрий Красько - Охота на охотников
— Не знаю, не знаю, — загадочно протянул Зуев. — Не срастается у меня что-то. Нехарактерное для вас поведение, вот что странно. Зато шеф ваш, вам несимпатичный, говорит, что это, скорее всего, именно вы навели на него грабителя.
Я хотел было упасть со стула от удивления, но даже на это сил у меня не хватило. Единственное, что я смог — это проблеять:
— Не понял…
— А чего тут непонятного? — Зуев зловеще усмехнулся. — О том, что Иванец будет перевозить деньги, знал очень ограниченный круг лиц. Но со всеми этими людьми он, как уверяет, знаком не один год, и доверяет, как самому себе. Будь они наводчиками, давно бы прокололись — не в первый раз при них крупные сумму перевозит. А вы в фирме проработали только три дня, и тут — бах! — ограбление. Забавное, как вы говорите, совпадение. Не находите?
— То есть я идиот, да? — уточнил я. — Не успел выйти на работу, как устроил ограбление, а после этого остался в городе, у всех на виду — берите меня еще тепленьким?
— Может быть, вы таким образом хотите отвести от себя подозрения? — парировал Зуев. — А может, действительно идиот. Вас же пару раз направляли в психушку.
— Я отбыл! — прорычал я. — Я на свободе с чистой совестью.
— А вот с этим мы и будем разбираться — какая у вас совесть. Видите ли, я почему-то больше склонен верить вашему директору. Очень странно, что на третий же день вашей работы произошло это ограбление. Еще более странно, что вы не захотели сразу вызвать милицию…
— Да я не умею с мобилы!
— Это о себе любой дурак сказать может. А вы не хотите подумать и сознаться во всем?
Я посмотрел на него, как на ненормального. Все равно, что у приговоренного к смерти спрашивать — может, сами себе башку отрубите?
— Нет уж, — проворчал я. — Если вас так приспичило что-то доказывать — доказывайте. А я погляжу, как у вас это получится. Если что-нибудь докажете — обязательно сообщите. А пока можно мне идти?
— Конечно, нет, — Зуев усмехнулся. — Видите ли, гражданин Мешковский. Мало того, что я окончательно и бесповоротно уверен в вашей виновности — в ближайшее время я постараюсь доказать, что это именно вы навели грабителей на вашего директора. А вам в связи с этим я предлагаю трое суток посидеть в ИВС. Что вы на это скажете?
Я ничего не сказал. Я просто охренел. От этого визита можно было ждать чего угодно, только не такого финала. Ни за что ни про что меня вдруг обвиняют непонятно в чем, и собираются закрыть на трое суток. Полный бред, но на данном этапе возразить было нечего. И я поднял руки:
— Сдаюсь. Все равно с тремя сутками ничего поделать не смогу.
— Это точно, — Зуев удовлетворенно кивнул. И, блюдя формальности, невинно поинтересовался: — Защитник у вас есть?
— А как же? У меня уйма защитников. В одном «Спартаке» человек шесть играет.
5
Сказать, что я был в шоке — ничего не сказать. Следователь Зуев с его иезуитской логикой буквально изнасиловал мои представления о справедливости и беспристрастности родных органов правопорядка. При том, что я и раньше-то от них был не в восторге. Но схлопотать ни за что, ни про что трое суток — это вообще нечто запредельное. Я, конечно, в свое время немало покуролесил, и это был далеко не первый мой визит в изолятор временного содержания. Но чтобы вот так, на ровном месте — такого со мной еще не случалось.
И директор. С какого перепуга он решил, что я — наводчик? Что ли, его просто загрызла тоска по безвременно ушедшим миллионам, и он решил сделать козлом отпущения первого попавшегося меня, на свою многострадальную голову умудрившегося оказаться на месте преступления? Их совместная со следователем аргументация — дескать, я работаю всего третий день, а кто-то уже умудрился наказать Иванца на два с половиной миллиона баксов — никакой критики не выдерживала. Хотя бы потому, что я и знать-то не знал о предстоящей перевозке денег. Не того калибра фигура, чтобы меня об этом в известность ставили. Почему не сказал об этом Зуеву? Да потому что в тот момент, когда он отправлял меня в каталажку, говорить ему о чем-то было бесполезно, я это по глазам видел. Все равно любые слова он воспринял бы просто как попытку уйти от ответственности. И пока не отсижу эти долбанные трое суток, нормального диалога с ним не получится, знаю я таких. Ему кровь из носу нужно было продемонстрировать свою власть, что он и сделал. В расчете на то, что моя психика не выдержит, и я покаюсь в том, что совершил, а заодно и в том, чего не совершал. Хотя, судя по всему, товарищ Зуев был на сто процентов уверен, что я таки что-то совершал. И собирался это каким-то образом доказать. Что ж, флаг в руки. Я надеялся, что у него ничего из этого не получится.
Народу в камере было не очень много — человек восемь, половина из которых, по случаю духоты, пребывали в полуголом виде. Меня запихнули внутрь, бросив: «Принимайте пополнение!», и с грохотом закрыли дверь за спиной. Отдыхайте, Михал Семеныч, а то за два с половиной трудовых дня умаялись, как лошадь.
Старожилы соловыми глазами уставились на меня. Молча. Если здесь и существовали какие-то традиции по прописке-выписке, то сегодня они не действовали. По случаю духоты, разумеется. Хотя контингент, судя по обилию наколок, подобрался бывалый. Как минимум пятеро из восьми имели за плечами опыт отсидки.
— Здорово, парни, — я шагнул вперед. — Которого шконаря вам тут не жалко?
— А ты надолго? — сидевший на койке под небольшим зарешеченным оконцем коротышка с замечательной русалкой на безволосой груди поскреб пятерней подбородок.
— Пока на трое суток.
— А за что?
— А чтобы следователю Зуеву приятное сделать, — я хохотнул. — Как все, ни за что.
— Зуеву? — понимающе протянул коротышка. — Ну все, браток. Тебе кранты. Зуев — бульдог. Если в кого вцепится — хрен отпустит. Так что губу закатай и готовься. Тремя сутками не отделаешься.
— Жизнь покажет, — отмахнулся я. — Что со шконарем?
— Да вон, у стены можешь кости кинуть. Балалая сегодня с утра на СИЗО перевели, так что свободна шконка. Тебя звать-то как?
— Кореша Мишком кличут. Я на это дело даже отзываюсь иногда. Приучили, гады, за десять лет. — Я осмотрел койку со скатанным матрацем. Жуткий антиквариат. Ну, да я на пуховые перины и не рассчитывал. Подошел и принялся возиться, обустраивая себе ложе.
Процедура прописки меня в хате началась примерно через час. Какой-то гарный бритоголовый хлопец созревал-созревал, и, наконец, созрел. Почему ждал столько времени — черт знает. Наверное, по жизни тормоз. Но — тормоз, не тормоз, — а через час он поднялся и, засунув руки в карманы, принялся бродить по хате туда-сюда, делая вид, что прогуливается.
Минут пять топтался, гадом буду. Потом остановился перед койкой, которая успела одарить меня полудремой, и слегка пнул ее. Я открыл глаза и удивленно посмотрел на него.
— Слышь, ты, как тебя… — гнусаво проговорил бритоголовый, глядя на меня сверху вниз все теми же соловыми глазами. — Мишок, что ли? А ты че — первоходок?
— А ты че — подраться хочешь? — уточнил я. — Так ты открытым текстом говори, не стесняйся.
Бритоголовый слегка подумал — с минуту, не больше, — и снова пнул койку. Опять несильно.
— А ты че быкуешь? Деловой, что ли?
— Сядь, Фофан, — лениво окликнул его коротышка от окна, которого, как уже успело выясниться, звали Тихоном.
— Не, а че он быкует? — Фофан даже не обернулся. — Я ему, как человеку, вопрос задал, а он пальцы гнет.
Я вздохнул. Фофан был совсем-совсем нестрашным. Если кого и следовало здесь опасаться, то невзрачного безволосого Тихона с русалкой во всю грудь. А таких, как Фофан, в любом жилом микрорайоне — что собак несъеденных. Называются где как, но в основном гопотой. Бегают по улицам и отжимают у нормальных граждан шапки, барсетки и мобилы. А потом лихо пропивают эти ништяки в тот же вечер. Если, конечно, их менты поймать и прикрыть не успевают. Фофана успели. Уж и не знаю — за отжим ли мобилы или за то, что он на стене несанкционированное слово из трех грубых букв нарисовал. Неважно. Важно, что в камеру он прихватил все свои понты. А это, между прочим, показывало, что первоходок — именно он, а не я, которого Фофан так старательно пытался уличить в этом (весьма сомнительном, между нами) грехе. И, в отличие от меня, сей вьюнош явно испытывал кайф от пребывания в камере. Не мешало бы слегка обломать ему этот кайф. Для профилактики, чтобы не зазнавался.
Поднявшись со шконки, я встал перед бритоголовым. И сразу оказался на полголовы выше. И пошире в плечах. Аккуратно положив свой лоб на его, выбритый, я широко, от всей души улыбнулся:
— Нет, Фофан, я не первоходок. Если тебе так приперло знать, то вот в этой хате я уже в третий раз. И что-то тебя здесь раньше не видел. Я и в других бывал, а тебя там тоже ни разу не водилось. У меня, правда, дальше СИЗО заходить не получалось — ну, не судьба. Выгоняли меня отовсюду. Не нужен я нигде. Ты меня за это бить не будешь?
