Константин Хохряков - Ассенизаторы. Расплата
Разговор за ужином как-то сам собой перетек на сегодняшние события. Причем начала его любимая. Ее можно понять. Впервые не по телевизору, а наяву видела захват, произведенный бойцами СОБРа. Много ли на экране покажут?
— Даже лучше, чем в кино, папа! — с восторгом рассказывала она. — А Жора мне еще и рукой помахал с высоты. Как будто специально для меня все это делал! Так легко это у них все получилось и здóрово! А взрывы — прямо как на войне!
Василий Игнатьевич понимающе кивал в ответ, а Нина Федоровна, опершись локтями на стол, внимательно слушала.
Знала бы ты, милая, как это на самом деле тяжело. Когда на плечи давит «броня», снаряжение — дополнительный вес больше двадцати килограммов, а нужно столько, сколько требуется, выжидать перед началом заключительной, решающей фазы. Руки же предательски слабнут в напряжении. Так и кажется — вот-вот пальцы разожмутся сами собой, а под тобой — бездна. Такова цена этой призрачной красоты. Но об этом я, естественно, рассказывать тебе не стану. В твоих глазах я всегда должен быть уверенным, сильным и безупречным в своих действиях и решениях.
А война? Как хорошо, что ты о ней тоже ничего не знаешь! Особенно об ее изнаночной стороне: лжи, ненависти, предательстве, бездушии. Когда искалеченному пацану, еще вчерашнему школьнику, но с взглядом умудренного опытом старика, прошедшему Афган или Чечню, какой-нибудь чинуша, от которого и не зависит-то, по сути, ничего, нагло глядя в глаза, заявляет: «Я тебя туда не посылал»! Своего-то сынка тот всеми правдами-неправдами от армии отмажет. Ни за что не допустит отправки в этот ад. Потому и отношение такое скотское.
Но ты-то у меня точно к таким не относишься! Просто ты… ты у меня светлая, с чистой душой… И временами еще совсем наивная… Тебя можно только любить… и… беречь…
— Жора! А что это вы совсем ничего не едите? Не нравится что-то?
— Что вы, Нина Федоровна! Все изумительно вкусно! Просто в меня уже не лезет. Наелся деликатесов ваших — неделю можно к столу не подходить! И называйте меня, пожалуйста, на «ты», как Владимир Игнатьевич. Так намного проще и лучше. Договорились?
— Конечно! Но ты все равно поешь еще что-нибудь.
— Большое спасибо, но я хоть немного отдышусь. Такими темпами в одежду скоро влезать не буду…
— Ну передохни! А что просто так-то сидеть? Может, телевизор включим?
— Не надо, Нина, — вмешался Владимир Игнатьевич. — Давай отдохнем от этой болтологии. На работе наслушался. Жора, может сегодня споешь? Праздника нет, так что настроение никому не испортишь. Что скажешь?
И действительно, что сказать? Снова отказаться? Пожалуй, нет. Сегодня можно!
— Хорошо! Спою. Только артист из меня не очень. Для себя и друзей всегда только пел.
— Ну и что? Мы же не в консерватории. Нинуль, неси гитару…
Взяв инструмент, привычно пробежался по струнам. Нормально, не успели ослабнуть.
— А что сыграть-то, Владимир Игнатьевич?
Тот посмотрел на жену.
— Что-нибудь свое, Жора, — ответила она. — Остальное по радио или телевизору можно послушать.
Что бы такое выдать-то? Душевное что-то надо… О! Придумал! Еще в начале чеченской войны, в Грозном сочинил…
В памяти сразу всплыли новогодние события с девяносто четвертого на девяносто пятый год. Штурм Грозного… В аду, наверно, лучше, чем здесь. Грязные, обовшивевшие, замерзшие бойцы, закопченные в выхлопах солярки лица которых по цвету напоминали кирзовый сапог… На темном фоне лиц светятся усталые, много повидавшие глаза… Горит подбитая «броня», которую какой-то умник сунул в город без пехотного прикрытия… Выскакивающие из нее молодые пацаны, тут же попадающие под перекрестный огонь многочисленных снайперов…
Мастерство этих наемников вызывало уважение — на ходу умудрялись антенны радиостанций на бронетехнике отстреливать. Преимущественно женщины. Биатлонистки, в основном из Прибалтики… Потому и называли их «белыми колготками»[5], а вовсе не из-за того, что колготки у них были действительно белыми… Какие там, к черту, колготки? Камуфляж…
Довелось недавно посмотреть фильм Невзорова «Чистилище». Приблизительно так все оно и было. Даже натура подобрана исключительно! Очень похоже… Только действительность еще страшнее… Недаром кто-то неподалеку от железнодорожного вокзала, где в действительности погибла бившаяся двое с половиной суток в полном окружении сто тридцать первая Майкопская бригада, повесил самодельный плакат, на котором было написано черными буквами по белому: «Добро пожаловать в Ад!». Причем, «Ад» — красным, как кровью…
Вновь пробежал пальцами по струнам… Песня полилась как бы сама собой:
Ну конечно же, это не срок,
И кому-то покажется мало.
Но порой не хватает тех строк
Рассказать то, что нам выпадало.
И я думаю, что не сразу
Осознает иной депутат
То, что шли мы сюда по приказу.
Генерал, офицер и солдат.
…А перед глазами все тот же зимний Грозный. Грязь, слякоть и снег. Вот так вот: все вместе. Низкая облачность. Авиация бездействует. В радиоэфире бардак: наши, «чехи» — все перемешалось. Стоит сплошной мат, из которого удается вычленить не более десяти процентов значимой информации. Командование не в курсе кто и где находится, следствием чего нередко причиной потерь являются даже не «духи», а «дружественный» огонь…
И пускай о нас пишут сурово,
Не понять, где там правда, где ложь.
Ох, как ранит обидное слово,
Мы-то знаем: больнее, чем нож.
И я думаю, что не сразу
Осознает иной депутат
То, что шли мы сюда по приказу.
Генерал, офицер и солдат.
Нина Федоровна задумчиво сидит, подперев щеку рукой. В глазах грусть. Похоже, вспомнила что-то свое… У Владимира Игнатьевича желваки на скулах вздулись. Тоже о чем-то думает…
Мы солдаты. Тем сказано чисто.
И не каждому это понять,
Как солдатские наши дороги
С зовом сердца расходятся вспять.
И я думаю, что не сразу
Осознает иной депутат
То, что шли мы сюда по приказу.
Генерал, офицер и солдат.
У Марины глаза на мокром месте. До чего же она все-таки впечатлительная. А душа и вправду чистая, незапятнанная, способная сопереживать. Складывается ощущение, что она мысленно сейчас тоже вместе со мной. В Грозном…
Пусть история всех нас рассудит
И оценку каждому даст.
Пусть о павших никто не забудет
Пусть хоть кто-то расскажет о нас.
И я думаю, что не сразу
Осознает иной депутат
То, что шли мы сюда по приказу.
Генерал, офицер и солдат.
То, что шли мы сюда по приказу.
Генерал… офицер… и солдат…[6]
Еще раз перебрал струны и замолк… Некоторое время стояла ничем не прерываемая тишина. Нарушил ее отец Марины:
— Хорошая песня, Жора! Главное, правдивая. Этим депутатам и иже с ними… А! — только махнул рукой. — Сразу видно, через себя, через душу все прошло. С чужих слов так не напишешь. Что, пришлось столкнуться?
— И не один раз, Владимир Игнатьевич! А самое главное, что облить армию грязью готовы были многие, да и сейчас тоже, особенно политики. Но вот реально помочь чем-то — считанные единицы, да и те — просто порядочные люди, практически не связанные с властью.
Память сразу же, как бы в подтверждение сказанному, услужливо подсунула события, произошедшие почти сразу после моего возвращения из плена.
По какой-то надобности посетил отдел социальной защиты. Все как обычно: толпа бабулек в очереди, переговаривающихся о чем-то своем. Свободных сидячих мест для ожидания практически нет. Заняв очередь, примостился с краю довольно неудобной скамейки. Следом за мной вошел молодой паренек, приблизительно лет двадцати. Одноногий, на костылях. Худющий…
— Кто крайний?
— За мной держитесь, — ответил, уступая ему место.
Про себя машинально отметил: «крайний» сказал, а не «последний». Случайность, скорее всего… Разговорились с ним. Чем еще заниматься в ожидании? Тем более, очередь не особо живо продвигается. Выяснилось, что Андрей, как зовут паренька, не первый раз уже посещает сие заведение. Вечно находится какая-то причина, чтобы отправить за новыми справками. Как будто нельзя сразу объяснить, чего конкретно не хватает. Ногу потерял под Аргуном в девяносто пятом — осколком оторвало. В общем, побеседовать было о чем… Наконец, подошла моя очередь.
— Проходи, я пропущу, — предложил Андрею.
Тот, поблагодарив, не отказался. Спустя некоторое время вышел очередной посетитель. Вежливо постучав, открываю дверь, прохожу и присаживаюсь к освободившейся сотруднице. Решая с ней свой вопрос, уловил разговор на повышенных тонах. Обернувшись, увидел, как клерк — мужик, на котором пахать надо — что-то втолковывает Андрею, отправляя его за новыми справками. Причем все в выражениях, которые я бы и произносить-то в такой ситуации постеснялся. Паренек же прямо съежился под словесным напором, не зная, что на это ответить.
