Наталья Троицкая - Сиверсия
– Что-то нехорошо мне…
Он рванул ворот пуловера.
– Выпей.
Тасманов подал ему коньяк, зажал рюмку в его непослушных пальцах.
– Выпей… – еще раз повторил он и подтолкнул руку Хабарова.
Хабаров вылил содержимое в рот, облокотился о столешницу, запустил пальцы в волосы. Тасманов не трогал его. Он виновато сидел рядом. Просто сидел, коснувшись плеча Хабарова своим плечом, и ждал.
– Леш, это совсем не лечится? – тоном человека, не надеющегося на положительный ответ, спросил Хабаров.
– В твоем случае – нет. Время упущено. Прости.
Хабаров обернулся к нему, грустно улыбнулся.
– Ах, доктор-доктор… Как ты меня…
Он усмехнулся, надолго замолчал.
Внешне Хабаров был абсолютно спокоен, разве что была легкая дрожь в руках, которую мог заметить только внимательный наблюдатель.
– Любезнейший! – наконец, крикнул он бармену.
– Слушаю вас! – мгновенно отозвался тот.
– Плесни-ка нам коньячку по стакану. И пожрать чего-нибудь… Леш, – Хабаров обернулся к Тасманову, – а что с нею будет?
– О себе ты думать не хочешь?
– Что тут думать… Как она это переживет? Как я ей скажу? – он склонил голову к сложенным на столешнице рукам. – Ума не приложу… Легче… – он запнулся.
– Даже думать забудь! Тяжкий грех это!
– Грехом больше, грехом меньше… Алине не говори. Я сам.
– Обещаю.
Бармен поставил перед ними коньяк, мясную нарезку, фрукты.
– Давай выпьем, – Хабаров поднял свой стакан. – Будь здоров, док!
Коньяк растекался приятным теплом по каждой жилочке, только мозги он не отключал. На них он сегодня не действовал совершенно.
– Леш, сколько мне осталось?
– Саша, я не Господь Бог.
– Прости. Вопрос звучит некорректно. Я спрошу по-другому. Сколько обычно остается у подобных больных. Я «больных» правильно употребил?
– Правильно. Только я не буду тебе отвечать. Это бывает по-разному.
Хабаров нервно рассмеялся.
– Тебе придется мне ответить. Поверь! Прямо в лоб! Без сантиментов.
Тасманов украдкой вытер глаза.
– Сколько?
Взгляд Хабарова был жестким. Тон вопроса не допускал возражений.
– Месяца два. Смотря, какое сердце. Бывает, живут дольше. Черт! Это преступление!
– Спасибо!
Хабаров посмотрел на часы.
– Прости, мне ехать пора. У меня встреча, которую ни пропустить, ни отменить я не имею права.
Из-за пробок на похороны Василия Найденова он опоздал. Когда Хабаров подъехал к кладбищу, процессия уже разъезжалась. Люди в погонах, люди в штатском садились в автобус и в припаркованные у ворот кладбища на расчищенной от снега площадке машины.
Шум моторов всполошил окрестных ворон. С пронзительными криками они кружили над головами. Это действовало на нервы.
По главной аллее он пошел вглубь кладбища.
– Хабаров! Подождите.
Он обернулся и увидел Гамова.
– Здравствуйте, генерал.
– Здравствуйте. Я думал, вы приедете раньше.
– Обстоятельства.
– Да. Да…
– У вас дело ко мне?
– Вы были другом Василия. Он вас очень ценил и…
Хабаров не дослушал.
– Какая теперь разница?
Он отвернулся и пошел по заснеженной главной аллее в конец кладбища. Он был совершенно один. Он шел медленно, сосредоточенно глядя куда-то вдаль, слушая шепот ветра в кронах берез и мерный скрип снега под ногами.
Свежую могилу Хабаров увидел издали. Увидел и сбавил шаг. Мерзлые комья рыжей глины, то маленькие, то большие, были свалены продолговатой горкой – рыжей кляксой на белом снегу. Горка была неуклюже прикрыта четырьмя венками и еловыми ветками. Между венков стояла серая металлическая табличка с написанными коряво черной краской номером и фамилией.
Хабаров достал телефон, набрал номер.
– Реваз? Хабаров. Приветствую тебя, дорогой! Я тут вспомнил, у тебя мастерская по изготовлению памятников есть. Заказ срочный. Черный гранит: памятник, гробница. Реваз, и чтобы установить. Здесь глина, так что песку придется подвезти. Я завтра заеду, привезу фотографию и текст, рассчитаюсь. Спасибо. Увидимся.
Он опустился на колени перед могилой.
«А у меня планида до девяносто одного дожить. Цыганка нагадала… Не дрейфь, командир, прорвемся! Никто, как Бог и маленькие боженятки…» – улыбающееся лицо друга стояло перед глазами.
– Что ж они тебя, подполковник Найденов, как бомжа-то…
Защипало глаза. Он поднял взгляд к небу.
Низкие серые облака, гонимые ветром, бесконечной вереницей все плыли и плыли за горизонт. Неспешно падал снег, укрывая белым саваном замерзшую без тепла землю. Крепчал мороз, отчего воздух делался легким и прозрачным. Вдалеке, через поле, черной стеной шумел лес, а справа пестрой лентой четырьмя потоками вливалось в город перегруженное шоссе. В городе бурлила жизнь: суета, дела, события… Люди не перестали любить и ненавидеть, страдать и мстить, маяться и окунаться в страсти, не перестали надеяться, не перестали предавать, искать легких путей, они не стали лучше или хуже. Все было, как всегда. Все и дальше пойдет заведенным порядком. День по-прежнему сменит ночь, за зимой обязательно придет весна, за молодостью наступят зрелость и старость. Оттого, что его не стало, ничего в этом мире не изменилось.
«Не изменилось? Неправда…» – подумал Хабаров.
Найденов был сложным. Иногда трогательно нелепым, иногда чересчур правильным, иногда непростительно жестким, даже жестоким, и всегда – непонятым.
Когда он ушел, Хабаров ощутил себя осиротевшим. Это ощущение сиротства накрыло его впервые еще там, в Джелалабаде, и он безуспешно глушил его водкой, а сейчас оно возникло еще явственнее. Он чувствовал, что часть его прошлого ушла вместе с Найденовым, а вместе с прошлым отломился и ускользнул кусочек души. Погасло, оборвалось внутри что-то. Безысходность накрыла его. Так бывает, когда живешь надеждой что-то исправить и не успеваешь. Время по-прежнему течет для тебя. Просто у него его уже нет, этого времени. У него теперь другие категории.
«Время… – Хабаров судорожно провел рукой по волосам, растрепанным ветром. – Как быстро и безвозвратно уходит время, делая нашу жизнь кладбищем упущенных возможностей и несбывшихся надежд…»
К машине Хабаров вернулся, когда почти стемнело. Он запустил мотор. Нужно было возвращаться домой, к ней. Он коснулся подбородком сомкнутых на рулевом колесе рук. Впервые в жизни он не знал, как быть дальше.
Входная дверь с шумом распахнулась, и на пороге появился мертвецки пьяный Хабаров. Чтобы не упасть, он ухватился за стоявшую в углу вешалку, но не удержался и рухнул на пол вместе с этой шаткой конструкцией. Когда Алина вбежала в прихожую, Хабаров лежал на полу, укрытый упавшей с вешалки одеждой.
– Не ругайся, – едва выговорил он.
– Святая Мадонна! – Алина всплеснула руками.
– Так меня еще никто не называл.
– Поднимайся. Пойдем на диванчик. Пойдем. Вставай.
Она с трудом доволокла его до дивана в гостиной, сняла дубленку, ботинки.
– Ложись на бочок. Тебе надо поспать.
Она укрыла его пледом, поцеловала в щеку.
– А скандал? – он попытался удержать ее.
– Завтра. Все завтра.
Она выключила свет и, стоя в прихожей, долго прислушивалась к его тяжелому дыханию.
Настенные часы пробили восемь.
Хабаров открыл глаза. В комнате было тихо. Укрывшись пледом, она дремала в кресле рядом. Он попытался тихонько встать, но, услышав легкое поскрипывание кожаной обивки, Алина проснулась и, улыбнувшись ему, тут же умчалась на кухню. Вернулась она уже со стаканом брусничного компота.
– Давай, по глоточку, кисленького…
Он с наслаждением выпил компот и попросил еще. Алина послушно принесла кувшин.
– Спасибо.
Напившись вдоволь, Хабаров сказал:
– Линка, мне так хреново…
– Саша, приходи в себя. Вчера вечером принесли телеграмму. Вот она.
Лина подала ему свернутый вдвое листок.
Текст был коротким: «Приезжай меня хоронить. Митрич».
Хабаров закрыл лицо ладонями и какое-то время сидел так, не шевелясь. Алина обняла его за плечи.
– Саш, это тот старик, из таежной избушки?
Он кивнул и пошел в спальню, плотно прикрыв за собою дверь. Помедлив в нерешительности, Алина пошла следом.
Хабаров лежал на кровати, прикрыв глаза тыльной стороной ладони, точно защищаясь от яркого электрического света.
– Ты полетишь?
– У него никого нет, кроме меня… – он усмехнулся. – Да, остается одно: опять нажраться до поросячьего визга.
Поджав губы, Алина с укором смотрела на него.
– Не смотри на меня так. Лучше накричи.
– Как ты, света белого не видя, мог сесть за руль? Это безответственно! Мне страшно, как подумаю, что было бы, если…
Он прикрыл ее губы указательным пальцем.
– А вы думали, мы такие пушистые, аж шерсть клоками валится… Вас никто здесь насильно не держит!
Она оттолкнула его руку.
– Поговорим, когда ты проспишься.
