Эльмира Нетесова - Последняя охота
Михаил увидел искры, вспыхнувшие в глазах. Не поверил. В эту минуту вошел Сашка:
— Валь! Нина Ивановна разрешила на тракторе домой поехать. В понедельник на рыбокомбинате нужно получить икру для мальков. Сразу загрузимся и сюда, чтоб времени зря не терять. Я уже заправился, пошли, — поторопил сестру и, подав руку Михаилу, вышел во двор.
— Миша! Прости за беспокойство. Не думай про меня хуже, чем я есть. Наболтала тут всякого. Сам разберешься, где нужное, а что обидело, забудь. Просто тогда в пургу я увидела в твоих глазах больше, чем жалость и страх. Видно, мне показалось. А я поверила в свою глупую сказку. Прости меня, пожалуйста. Забудь этот разговор. Живи спокойно. Пусть ничто не смутит твою душу. — Оделась наспех и выскочила за дверь, на ходу застегивая куртку.
Михаил лишь через минуту понял все, о чем сказала и чего недоговорила она. «Валя?! Не может быть! Валя! Какой я дурак!» — выскочил на крыльцо, но трактор уже был далеко.
Смирнов вернулся домой расстроенный. Только он мог не понять, не увидеть и не поверить самому себе. «Валя! Ты совсем не знаешь меня, а узнав, и вовсе отвернешься! Я — старый идиот! — ругал себя нещадно. — А может, и лучше, что все вот так повернулось? Ну кто я для нее? Папашка! Жених из зоны. Старый черт! Девчонка в любви объяснилась, я же, что придурок, нес полоумное. Ей в пурге показался мужчина, а на самом деле — гнилой пень! Но что она могла видеть или запомнить тогда? Лежала в санях, закрыв глаза. Я лишь смотрел, чтобы она не вывалилась… Не ври! Не прикидывайся! Ведь и любовался ею откровенно и боялся за нее! И злился на Власа там на лежанке, когда тот предлагался в мужья. О том никто не узнает, но себя не проведешь», — курит у стола молча.
Взгляд Михаила уставился в одну точку в перегородке, отделившей его от Власа. «Что это такое там? Как снова появилась дырка, через которую не только подслушать, но и подсмотреть при желании можно. — Михаил затыкает дыру носовым платком. — Если Дамир ее сделал, носовой платок не выскочит из дыры. Если же Влас, то нужно быть настороже. — Наблюдает за платком, тот не шевелится. — Выходит, Влас весь разговор с Валюхой слышал? Ну, теперь не даст проходу. За свою отставку оторвется! Хотя я при чем? Ему отказала, имея все основания. Он не только родителям Валентины, даже собаке и коту рассказал, за что получил срок. Воровским прошлым, как наградой, хвалится. Забыл, что на Севере воров не терпят и не верят им. Ему о том много раз говорили. А у него словно понос на язык, так и прорывает. Пусть на себя обижается. Услышу что-нибудь в адрес девчонки, получит от меня!» — сдавил Михаил стакан.
Вдруг видит, как носовой платок в дыре зашевелился. Вот он начал вылезать и выскочил, на секунду в дыре мелькнул палец Власа с широким ногтем. «Понятно, чья работа! И тебя одиночество достало. Хоть задом, но рядом хочешь быть? То-то и оно, средь людей зверь добряком станет. И тебе одному не выжить. Как ни тужься, жизнь свое берет. Меня тебе не сломать. Зря стараешься. Свой лоб расшибешь», — думает Смирнов и не без улыбки следит за дырой в перегородке. Но, кроме выпавшего платка, ничего не увидел.
«Этот, конечно, на материк вернется, когда закончится «химия», вот ведь прозвали зэки условку по-научному. А что Власу здесь делать? На Сахалине с ворами расправляются быстро. Он о том наслышан. И не таким шеи сворачивали. Тут, как рассказывали зэки, умеют убивать без следов. Убитого никто не отыщет, а если и найдут, никто не сможет доказать, что покойник был убит кем-то из людей». И поневоле вспомнилось, как из зоны пропал бабкарь. Ушел и не вернулся к назначенному времени. Его, а это знали все зэки зоны, искали больше месяца. Каждую кочку разбросали, все коряги вывернули, но никаких намеков на бабкаря. Собаки бесполезно обнюхивали тайгу, все деревья и кусты пообоссали, а человека не нашли. Словно и не было его никогда. В зоне может и забросили б искать, но не хотелось насмешки местных получать: мол, куда вам найти беглых, если своего сыскать не в силах. И начальник зоны дал для поиска бабкаря свою собаку, ротвейлера. Ох и здоровый был кобель! Понюхал сапоги, одежду бабкаря и вышел из зоны. Долго ходил по морскому берегу, нюхал мусор, выброшенный приливами, а потом свернул в тайгу. И как попер в гущу бамбуковых зарослей, через лопухи в человеческий рост, через коряги. Вывел к муравьиной куче. Она чуть не в пояс березке, стоявшей рядом. Облаял, обоссал пес ту кучу, а люди в нее не хотят лезть. Пес сам разгребать стал и выгреб: сапоги показались наружу, а дальше один скелет. Лишь по форме узнали бабкаря, номер остался. Оставили его муравьи людям, а вот как оказался у них человек, сам умер или помогли, когда и за что, так и не узнали.
С тех пор всякие легенды о сахалинской тайге поползли по зоне. «Мне ее бояться нечего. Уеду на материк. Там свои леса, родные и привычные, где все знакомо. Уеду к нашим рекам и озерам, пусть наша рыбешка мелковата и не столь вкусна, как лососевые, зато она своя. И уха из нее отменная», — задумался Михаил, представив, как он поедет в свой город. И вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Он сразу посмотрел на дыру, но там темно.
«Может, показалось?» Решил лечь спать, но долго не мог отделаться от неприятного ощущения.
А за окном снова назревала пурга.
Смирнов, заслышав первые ее завывания, принес воды про запас, натаскал дров в коридор и на кухню. Достал лопату и примостил ее у двери, отыскал свечи. Вдруг понял, как своевременно успел: ветер уже бил в окна, кричал в трубе, грохотал по крыше, грозя разнести дом по бревну.
«Завтра выходной, а Валя с Сашкой давно успели приехать в поселок. Скоро полночь. Никто из заводских никуда не уезжал. Все на месте, можно спать спокойно», — думал Смирнов. Снова вспомнил разговор с Валей. «Наивная девчонка. Думает, что я способен потерять из-за нее голову и на всю жизнь застрять в этой глуши возле ее юбки? Нет, это глупо. Неужели она так самонадеянна? Значит, дал повод так думать о себе. Хотя никто из местных даже не поверит, что смогу тут остаться. Вон тот же Федор говорит, что здесь жить во много раз сложнее, чем в поселке. Но сумел же вжиться Дмитрий? Ему и пурга нипочем! Ничего не боится, хотя сам — приезжий, из Ленинграда. — Начал дремать, сквозь сон услышал, как хлопнула входная дверь у Власа. — Закатился зверюга в берлогу! Выключил свою керосинку!»
Михаил загнал поглубже в дыру рваный носок Дамира. Вскоре услышал:
— Ты, пидер, какое говно тут воткнул мне под шнобель, что дыхалку заклинило? Чтоб тебе этим катяхом ожмуриться, козел! Вонючка мохножопая! Лохмоногая гнида! Размажу в твоей хазе, засранец! — Влас вопил, ругая Мишку последними словами.
Он давно выбил из дырки носок Дамира, но никак не мог отплеваться и успокоиться:
— Чтоб у тебя хрен на пятке вырос, чтоб как ссать, так разуваться приходилось! Чтоб ты на нынешний заработок пенсию поимел и канал бы на нее до погоста! Пусть у тебя теща появится, и дышать тебе с ней в одной комнате до ожмурения! А баба рога станет ставить всякий день, и на твоей тыкве пусть оленьи появятся! Чтоб тебя в парашу затолкали и хавал бы из нее через соломинку!
Смирнов сначала злился, потом заткнул дыру тряпкой и, не услышав больше воплей соседа, вскоре заснул под стоны и грохот бури.
Влас не мог уснуть. С того дня, как уехал стукач, ему никто из кентов не писал писем. Не было вестей и от пахана. Меченый понимал, как удивились фартовые, увидев Дамира живым и здоровым. Не просто вышел из зоны и минул расправы зэков, даже Влас не смог урыть его.
«Да чтоб я успел? Узнал о том лишь перед самым отъездом. Бабы его в кольцо взяли, лизали в очередь. Иль мне сквозь них пробиваться? Так стукач не пальцем делан, сообразил бы, зачем к нему возник. Так стреканул бы! Догнать его, конечно, мог и придушил бы в сугробе. Да и сам не смылся бы! Кодла стукача признавала, вот и пришей суку! Сколько раз стремачил гада. Он, зараза, как чувствовал. Даже на Новый год приморился за столом так, что не пролезть и не достать падлу. На речку по воду возникал лишь засветло, да и то, когда я в дизельной канал. Прижучь в его хазе, самого приморили бы. Но как все это докажешь «малине»? Кто поверит? Самого пришьют за то, что живым выпустил. А что смог бы? — сетует Влас. — Потому Шкворень не чешется, не думает меня доставать отсюда. Кенты ему все уши прозудели, что не они, а я — падла! Стукача упустил, с мусорилой не разобрался. За себя, мол, стоять разучился. Зачем такой в кентах? На разборку его за проколы!» Меченый зажмурил глаза и представил себя средь шпаны, которой отдали его на расправу. У них воображение богатое, никто живым не выскочит из кодлы. Вон осколки стекла в клешнях. Иглы, которые вгонят под ногти, арматура и клещи, железные листы, на них, раскаленных, Колыма подарком покажется, не самым худшим наказанием». Влас вздрогнул. Ему стало не по себе от воспоминаний, а ведь Шкворень уже и в письме намекнул, если не пришьет лягавого, самого ожмурят…
