Владислав Крапивин - Алые перья стрел
Мысли начали безнадежно путаться. Нестерпимо саднило руку. И тут он услышал из ельника голос:
– Слушай меня, Казимир!..
Он в ужасе выстрелил на звук: это не был голос Дубовика – так кто же еще мог знать здесь его имя? Выходит, новый призрак? Ну, давайте, окружайте, я вот только пистоль сменю, и посмотрим, берут ли пули привидения!
Голос продолжал:
– Да не попадешь ты в меня, я из-под земли говорю, то есть из старого окопчика, и пули сюда сроду не залетят. А сам ты в ельник не влезешь, у тебя рука вывихнута. Знаешь, кто говорит? Лешка Вершинин, ты такого помнишь? Ну, хлопец из Сибири, мы с тобой наперегонки плавали в Немане. Вспомнил? Я тебе еще пинка дал за вранье, помнишь? Так вот…
«…Таких пинков тебе я надаю, забудешь ты песенку свою», – снова влезли в голову слова того патефонного шлягера. Как там дальше – «Вернись попробуй, дорогой, дорогой…». Ага, вот еще вспомнил: «…тебя я встречу кочергой, кочергой». Кочерги у меня нет, а бесшумка имеется. Вот она… о-о! Черт возьми, я достать не могу пистоль, правая рука совсем не подчиняется.
– …Слушай, Казимир, сдавайся! Ты не убил парнишку, он жив. А нас уже четверо, вон Михась подошел, все равно не уйти тебе далеко, а уйдешь, так ненадолго!
…Все правильно, вот уже и Лешка-сибиряк появился, кого же еще не хватает? Ага, контуженного Стасика, так я его, кажется, тоже видел в городе – значит, полный комплект привидений собрался. Что ж, пора к ним присоединяться! О холера! Голова болит хуже руки, не повернуть ее к воротнику. И ампула, наверное, горькая, как вино в Шотландии. «Вино там стоит пятачок, пятачок». Почему этот Лешка кричит – уйдешь ненадолго?! А я вот сейчас всем вам докажу, что надолго. Как там в песне?.. …У кромки ельника вдруг в рост поднялась светлосерая фигура. Пошатываясь, размахивая одной рукой с зажатым пистолетом, человек побрел навстречу преследователям, распевая во все горло:
Я надолго уезжаю,
и когда вернусь – не знаю,
а пока прощай!..
Сержант подскочил и выбил пистолет. Одновременно Юра с силой оторвал воротник от его рубашки. Казимир никак не реагировал. Он продолжал горланить:
Прощай, и друга не заб-у-дь,
твой друг уходит в дальний пу-у-ть!..
Агент Интеллидженс сервис Голл – Шпилевский сошел с ума.
Шофер с «Победы» сказал еще короче: «Спятил!» – и на всякий случай привязал здоровую руку Казимира к туловищу. Потом при свете фонарика осмотрел царапину на бедре Юры, пошарил вокруг и залепил ее обычным подорожником: «Будете танцевать, товарищ лейтенант». Нашел он лекарство и для Михася, которого сильно тошнило: удар в живот, хотя и ослабленный, все же дал себя знать. Шофер достал из заднего кармана флягу и сказал предельно ясно:
– Употреби.
Таким квинтетом они и появились у машины, стоявшей рядом с танцплощадкой. Казимир все еще орал свой «Кабачок».
«Пьяного ведут», – так прокомментировали событие танцующие.
Без десяти одиннадцать Харламов, хромая, вошел в кабинет начальника:
– Товарищ подполковник, вражеский агент арестован и доставлен. Но не в форме…
– Как это? Помяли? Ранили?
– Никак нет. То есть почти нет. Он свихнулся. То есть сбрендил. Ой, простите, Василий Кондратьевич, у меня самого немного голова…
– Та-ак! Агент спятил… то есть сошел с ума. Буйно?
– Вроде да, – горестно сказал Юра. – Песни орет и зубами щелкает.
Подполковник облегченно откинулся в кресле:
– Ну, тогда вылечат. Заговорит. Это тихие в ум не возвращаются.
Он взялся за телефонную трубку…
А в это время Михась входил в квартиру Вершининых.
– Нагулялись! – отметила Софья Борисовна. – Коньячком от тебя несет, вот отцу нажалуюсь… А где Алексей?
Михась ответил по порядку:
– Именно нагулялись. Это не коньяк, а спирт. Алексей у Паши застрял – там ее братишка приболел.
Врачи ошибаются редко
Врач сказал, что растяжение мышц шеи не столько опасно, сколько болезненно. Тут главное – соблюдать полную неподвижность данной части тела. Плюс компрессы и жаропонижающие средства.
Варфоломей и лежал неподвижно с туго забинтованной шеей. Что касается удара коленом в живот, который он тоже получил от нападавшего, то, по мнению врача, мальчишку спас от серьезной травмы чрезвычайно развитой брюшной пресс.
– Похоже, что больной систематически занимается тяжелой атлетикой или, во всяком случае, специальной гимнастикой, – сказал врач.
– Систематически. Специальной, – подтвердила Паша совершенно безжизненным голосом: брата принесли домой без сознания и двадцать минут приводили в чувство. – Он ведь как занимается: за день вытягивает из колодца и приносит домой ведер пятнадцать воды. Столько же выносит грязной. Зимой разиков пятьсот ежедневно тюкнет топором, а тот чуть полегче штанги или гири. Каждый день чистит лопатой дорожки от снега – тоже нелегкая… атлетика.
– Реку забыла, – просопел в подушку Варфоломей.
– Вот, и река… Я раз попробовала подержать эту его жердину с крючком, так руки отвалились через пять минут. А мальчишки – это же надо: по часу стоят, как цапли в воде, и на весу держат этакую оглоблю. Тут не только брюшной, а и спинной пресс разовьется.
Врач посмеялся и заверил, что непосредственной опасности нет, а потому он считает возможным удалиться. Однако в случае температурной вспышки пусть муж за ним обязательно придет.
Паша только начала распахивать глаза, как Варька пробубнил:
– Он еще не муж. Студенты не женятся.
– Господи! – охнула девушка. – Да о ком вы?!
– А это разве не супруг ваш сидит на крыльце? Ну, извините старика.
На крыльце сидел, конечно, Алексей. Гнаться безо всего за вооруженным Казимиром он не боялся, а сейчас трусил зайти в дом. Конечно же Варфоломей рассказал сестре, что именно Алексей послал его следить за Шпилевским. Значит, он больше всего и виноват в случившейся беде. А ведь могло быть еще хуже, если бы не подстраховал Михась. Всю жизнь лежала бы тогда на его совести гибель Варьки. Алексей чуть не вслух застонал при такой мысли.
Нет, Варфоломей был железный друг. Паша знала только то, что Варька сам «увидел на улице типа с ямочкой и рванул за ним». Когда Алексей все-таки зашел после врача в комнату, Паша принялась оглядывать его со всех боков, почти как братишку. Не найдя ран или царапин, спросила:
– Страшно было?
– Нас же четверо там оказалось. А вообще-то действительно страшно стало, когда он вдруг запел и вышел. Бр-р!
По нечаянности Паша и его принялась гладить по голове, как брата. Варька фыркнул и сказал:
– Вы когда поженитесь, сейчас или в другой раз? А то вон уже люди запутались в ваших делах.
Паша убежала в кухню, а Алексей погрозил ему пальцем. Потом повесил на гвоздь над кроватью валявшийся у порога лук и долго сидел рядом с Варькой. Когда Варфоломей уснул, они с Пашей сели, по обыкновению, на крыльцо…
Уже попадали с неба все августовские звезды, когда Паша сказала:
– Ты иди, Лешенька, домой, а то совсем потеряют.
– Пойду. Завтра… сегодня то есть, все равно целый день будем вместе.
– Как это? Разве ты не поедешь к Ивану?!
– Ну чего зря говоришь-то? Куда я вас одних оставлю! Вдруг у Варфоломея температура подскочит и понадобится бежать к врачу по обязанности мужа…
Паша только вздохнула:
– Ох, не шути этим, Лешенька…
– Не сердись. Я шучу, но не очень. А Ивану Соня нарасскажет, что Варфоломей простудился на рыбалке… Ну и все прочее.
Утром Софья Борисовна собиралась на колхозный праздник словно на торжественное заседание. Надела строгий синий костюм. «Жарко будет», – скептически заметил Дмитрий Петрович, облачившись всего лишь в свежую вышитую рубашку.
– Жарче было бы, не поймай вчера ребята диверсанта! – парировала Соня и стала размещать на жакете награды.
Лялька подносила коробочки, а мать устанавливала их очередность:
– Подавай на правую сторону. Сначала «Отечественной войны» первой степени. Сейчас – второй. Теперь «Звездочку» давай. Так, умница. Начали на левую. «Красное знамя». «За отвагу». Опять ты путаешь с «Боевыми заслугами»! Вторую «За отвагу». Теперь мою самую любимую – «Партизану Великой Отечественной войны» первой степени. Дима, а ты чего скромничаешь?!
– Куда уж моим регалиям рядом с твоими, срамиться только, – шмыгнул носом Дмитрий. – Мы уж как-нибудь в сторонке от вашей сиятельности постоим.
– Не юродствуй, а надевай китель!
– Сонька, я закиплю от жары и взбешусь: вместо парадных речей начну критику произносить. Не срывай людям праздник!
– Ну, как знаешь, а я считаю своим долгом быть в Красовщине при полном параде: я там воевала, колхоз создавала, и люди запросто могут сказать: так-то ты, голубушка, выходит, действовала, что ничем тебя и не отметили. Это же будет парадокс.
