Эльмира Нетесова - Фартовые
— Он вышел из кабинета, вызвал меня, извинился. Мол, сегодня напрасно побеспокоил.
— А где ж ты, лярва, три часа кантовалась?
— Ждала.
— Ты баки не заливай. Не гаков он, чтобы, продержав три часа, домой отпустить. Либо враз отправил или допросил, коль ждала. Выкладывай, падла, что ботнула? О чем трехали?
— Говорю, отпустил он меня. Я причем, что пристопорил надолго! Может, на измор брал?
— Пришью, блядь! Душой чую, засветила, — кипел пахан.
— Зачем бы завтра вызывал, если бы ссучилась? — изворачивалась Оглобля.
— С кем он до тебя трехал? Кто из кабинета вышел?
— Баба какая-то. С бумагами. Она, видать, над ним паханит. Все чего-то гоношилась.
Дядя слушал, качая головой. Не веря ни одному слову Тоськи.
— Клепаешь, не мерекая, что этого фрайера я давно знаю. С ним не до гонору. Трандеть, родная, с другим будешь, — ударил коротко кулаком в грудь.
Оглобля взвыла негромко, сунулась лицом в скамью. Дыхание перехватило. Тонко зазвенело в ушах. И вдруг — сердце будто иглой пронзило.
— На хрен ты над нею куражишься? А вдруг не стемнила? — услышала Тоська голос Кабана. — Да и какой ее завтра в прокуратуре увидят? Враз допедрят, что мы ее поспрошали.
— Очухается, дай под сраку, чтобы домой на горячем хиляла. И трехни: коли завтра засветит, пришью блядищу, — пригрозил Дядя.
Кабан не просто пожалел Оглоблю, а вспомнил вовремя: клевые — не фартовые. Вздрючек не держат. Копыта откидывают. И тогда прокуратура на новый след «малины» выйдет, коль не явится Оглобля в положенное время. Потому на прощанье сказал тихо:
— Завтра сюда сама, без провожатых.
Глава третья ЗАКОН ВОРОВ ЛЮБВИ НЕ ЗНАЕТ…
В «малинах» города не знали, где живет Цапля. Он появлялся сам, когда и где хотел. Уходил, не прощаясь и не предупреждая, словно растворялся в городских кварталах. И, не считаясь ни с кем, отсутствовал. Нередко подолгу.
Никому из фартовых не удавалось найти Цаплю, если он того сам не желал. Даже Пахану было неизвестно, где затаился его кент. Где он приклеился. Выследить, где «канает» Цапля, не удалось никому.
А Цапля жил на самом бойком месте. На виду у всех. В десятке метров от железной дороги в домишке уборщицы.
Нет, не хотел он возвращаться сюда после того, как мать с дочерью притащили его, избитого, в убогую хибару.
Цапля, уходя, простился с ними в душе навсегда. Но судьба сыграла «оверкиль».[22]
Возвращался Цапля от пахана. Было уже темно. В парке музыка гремела. Цапля шел спокойно. И вдруг в стороне услышал крик:
— Помогите!
Фартового словно по пяткам стегнули. Нырнул в кусты. Милиция, заметив убегающего Цаплю, кинулась в погоню.
Вор мчался, обгоняя свистки и крики. Как оказался на железной дороге, сам того не знал. Огляделся. Перевести дух негде. Погоня приближалась. Вот тогда и нырнул в дом к уборщице с шепотом:
— Спрячьте меня.
Ивановна, не раздумывая, откинула половик, и Цапля нырнул в подвал. Крышка и половик едва легли на место, как в дверь загрохотали кулаки:
— Ивановна! Ты жива? К тебе никто не заходил?
— Да нет! Чего орете, как с цепи сорвались? Кто ко мне добровольно придет, разве только сумасшедший? Идите отсюда. Мы спать ложимся. Носит вас черт по ночам, — ругалась баба.
Когда погоня ушла и на улице стало тихо, открыла женщина подвал. Позвала Цаплю:
— Вылезай. Теперь никто не сунется.
Цапля рассказал, что случилось с ним в парке. Ивановна головой качала. Кормила фартового.
— Семья-то хоть у тебя имеется? — спросила бесхитростно.
— Нет. Не обзавелся, — отвел тот глаза от взгляда женщины.
— А крыша над головой есть?
— Тоже нет, — вздохнул Цапля.
— Значит, ханыга, — не спросила, скорее ответила сама на свой вопрос.
Цапля не ответил. Положил на стол кучу денег. Уходить собрался А Ивановна и говорит:
— Куда несет тебя, горе мое? Куда еще голову свою всунешь? Раздевайся. Да ложись спать. Пощади себя в этой жизни. Ее немного каждому из нас отведено.
Цапля ушам не поверил. Сама баба ему предложилась? А может, и не ляжет в одну постель? Может, постелит тюфяк па полу, предложит сучье место у дверей? От этого предположения обидно стало. Решил уйти. Но Ивановна у двери встала:
— Иди ложись. Дочка уже на диване спит. Я с ней. А ты — в постель живо.
Цапля погасил свет, раздеваться стал. В темноте нашарил диван, случайно коснулся плеча Ивановны. Та не вздрогнула, не отодвинулась. Цапля робко погладил плечо.
Не имел он дела с обычными бабами. Потому и терялся, не знал, как вести себя.
С проститутками все просто. Там думать и беспокоиться не о чем. Деньги искупают недостатки, сглаживают грубость. Да и как иначе должен вести себя мужик, если самой природой отведена верхняя полка?
Да, но не с Ивановной. Не он, она ему помогла, укрыла. Не он, она приютила его. И, конечно, не ради денег. Это Цапля чувствовал всей шкурой.
Фартовый ткнулся коленкой в диван. Ивановна погладила его руку:
— Ложись, отдыхай.
— Приди ко мне, — наклонился к уху…
Всю ночь не мог уснуть потрясенный Цапля. Дерзкий, отчаянный вор чуть не плакал от обиды: фортуна едва не обделила его бесхитростным человеческим счастьем. Не отнятым и не купленным, не украденным.
Душа слилась с телом и улыбка блаженства не сходила с его лица. Не шлюха, не похотливая искательница острых ощущений, — баба вошла в сердце фартового, доверчиво прикорнув на его груди.
Фартовый гладил плечи, руки, голову женщины. Вздыхал. Впервые в жизни ему не хотелось уходить.
«Кто назвал тебя Ивановной, записав из девчонки сразу в старухи? Ведь вон как красива ты. Я ж за шлюх башли давал. А ты — чистая, как облачко, как цветок, в стуже зимней жила. От тебя глаз оторвать нельзя. Радость ты моя первая, припоздалая. Счастьем моим стала невзначай. От всего готов я отказаться. Даже от жизни, лишь бы ты была со мной. Словно самый большой навар сорвал в деле — тебя нашел. И уж не выпущу, никому не уступлю», — думал Цапля.
Ему было жаль, что долгие годы, гоняясь за удачей, упускал счастье, которое невозможно ни украсть, ни отнять…
Вспомнилось фартовому в эту ночь свое детство. В нем — пьяный отчим, избивающий мать уже который год. Не выдержал однажды и в сарае воткнул в него вилы. Потом со страху из дома убежал. Отчима спасли. Заштопали врачи. Но после больницы — поутих. Боялся на мать руку поднимать. Знал, может пасынок объявиться и прикончить.
Но через год умерла мать. И Цапля больше не интересовался домом. Связался с такими же, как сам. Воровал, кочевал. Ни о чем не заботился. Любил ли он кого? Пожалуй, кроме матери, никого. Да и недостойным любви считалось среди воров, что можно спереть, отнять или купить. Нельзя было купить мать. И все воры любой «малины» поднимали за них первый
тост. За здоровье матерей или за память о них! Каждый в этот момент видел только свою — единственную, никогда не забываемую, самую несчастную и лучшую на свете.
Ее одну любили безгранично и светло. И пусть порою не хватало слов, чтоб сказать о том достойно, но, даже умирая, звали воры к себе не кентов, не проституток, не пахана, а ее — свою родную…
И вдруг полюбил! Цапля понял, что не сможет и дня прожить без этой женщины. Но жить как? Кто он, чтобы она любила его?
Может, припекло бабу одиночество и взяла в ней верх природа в эту ночь? Не случись такого совпадения, близко к себе не подпустила бы. Стоит ему раздеться при белом свете — из хибары голиком выкинет.
Цаплю еще пацаны дразнили за длинные тонкие ноги. И кличку «малина» приклеила соответственно, на всю жизнь.
В зонах она шагала за ним, стуча мослатыми коленками. И кенты не раз смеялись над уродливым сложением. Мол, там, где у порядочных воров спина, у Цапли — ноги. А потому рубаха ему не нужна. Ведь у него, не как у всех, сразу из задницы шея растет. Ее шарфом обернуть — и готов пижон.
Ноги у Цапли и впрямь были несоразмерные Казалось, голова сразу из них росла. Грудь была мала и худа-.
Но сегодня Цапля понял, что и у него есть сердце.
А остальному откуда взяться, если всю жизнь, почти с детства, спасали вора быстрые ноги да цепкие, как тиски, пальцы. Уж они свою судьбу не выпустят.
Фартовый прижал к себе Ивановну. Та проснулась от необычного ощущения. Обняла мужика. Расцеловала нежно. И, выскользнув из-под одеяла, начала вскоре готовить завтрак.
Проснувшаяся дочка не удивилась. Пожелав доброго утра, поцеловала мать и Цаплю. Поев, засобиралась в школу.
— Конфет себе купи, — достал фартовый из кармана червонец.
— Я не люблю конфеты, — не жеманничая, ответила девчонка.
— Не балуй, — посоветовала Ивановна.
А когда девчонка ушла, села женщина рядом с фартовым. Долго говорили они о жизни. Рассказала Ивановна о себе. Цапля слушал. Впервые в душе его мела пурга.
