Большая игра - Сапожников Борис Владимирович

Развить успех не удалось – на меня летел черный с хопешами, уже занесенными для смертельного удара. Я прыгнул вперед, перекатываясь через правое плечо, и тут же вскинул секач, защищаясь от возможной атаки. Однако оказалось, что я не совсем верно оценил намерения черного. Он целил не в меня, а в Эбернети. Британец сумел каким-то чудом отбить один хопеш, приняв его на широкий клинок своего меча, однако второй в тот же миг глубоко вошел ему в правый бок. Остро отточенное лезвие вспороло брюшину. Черный почти тут же освободил оружие. Из раны на боку Эбернети хлестал поток темной крови. Она выливалась мощными толчками, что не оставляло сомнений – рана смертельная.

Сейчас нас с черным разделял лишь умирающий британец, и я решил, что не воспользоваться такой возможностью глупо. Смертельно глупо! Не поднимаясь с колена, прыгнул на врага. Однако даже секач для удара заносить не стал – моей целью было уже мертвое тело Эбернети. Я врезался в него плечом, толкнув изо всех сил на черного. Тот отскочил назад, чтобы не попасть под падающий труп, но правая рука его оказалась слишком далеко от тела – это было единственным выходом из сложившейся для него ситуации, ведь зажатый в ней хопеш все еще был скован вражеским клинком. Тяжелый двуручник, выпавший из стремительно слабеющих рук Эбернети, так и норовил увлечь за собой и зацепившееся за него оружие черного. Продолжением движения я сделал глубокий выпад секачом – ведь им можно не только рубить, но весьма эффективно колоть.

Острый угол клинка распорол руку черного – на темной ткани его плаща появился сначала длинный разрез, а после показалась и кровь. Я умудрился достать до подмышки, судя по тому, как рука черного повисла плетью, а рукоять хопеша выпала из пальцев.

И почти тут же он кинулся в стремительную атаку. Черный бил быстро, в этом ему не откажешь. Атака его была расчетливой, а отнюдь не отчаянной. Я не успел бы отразить ее мечом или иным оружием, но у меня в руках был мой секач, и вряд ли черный мог предвидеть, что против него выйдут с чем-то таким. До схватки с Лэйрдом мне не доводилось сталкиваться ни с чем подобным. Видимо, как и черному. Я принял удар его хопеша на стальную рукоять секача и тут же рванул его к себе, зажимая вражеский клинок между нею и обратной стороной моего клинка. И тут же, используя инерцию собственного движения, сделал короткий выпад. Широкий конец клинка врезался в живот черного, заставляя того переломиться почти пополам. Он вошел в тело глубоко, почти не встречая сопротивления. Я тут же шагнул назад, рывком попытавшись обезоружить врага, и мне это удалось. Хопеш вырвался из пальцев черного и упал к моим ногам. Почти одновременно с ним на песок арены опустился и сам черный, поникнув прикрытой капюшоном головой. Левую руку он прижимал к глубокой смертельной ране на животе.

Я замер на несколько мгновений, отчетливо слыша за спиной скрип кожаной брони бьющегося в последних судорогах агонии Эбернети, шелест песка, загребаемого сапогами. Черный же не издавал ни звука, он за всю схватку не проронил ни слова, не было ни единого боевого клича или стона боли. Даже плащ его «говорил» больше – хлопал при стремительных движениях одетого в него человека. Черный и сейчас стоял передо мной на коленях молча, склонив голову в капюшоне, признавая поражение. Только на играх в Бухаре это может означать одно – смерть. Никакого иного исхода эмир не примет – это я понимал со всей отчетливостью.

Нет, не испытывал никаких угрызений совести по поводу убийства беззащитного уже противника. Он был врагом и должен умереть – таков закон для всех вышедших на арену. Непреложный закон для любого игрока. Если ты не готов принять его, то тебе нечего делать в нашей профессии, жестокой и кровавой. А самое главное, не терпящей слюнтяев и любителей порассуждать о ценности всякой человеческой жизни.

В этот момент я просто тянул паузу – чисто театральный эффект, без них в нашем деле тоже никак. Убивать и умирать надо уметь красиво, и черный это отлично понимал. Я эффектно взмахнул секачом и опустил его на левое плечо черного, разрубив его почти до середины груди. Уверен, он умер мгновенно. В отличие от капитана Эбернети, добивать которого не стал, а просто перешагнул через конвульсивно подергивающееся тело и направился к ближайшему выходу с арены.

Лишь когда сделал третий шаг, публика на трибунах разразилась овацией. И это стало мне лучшей наградой.

Эпилог

– А он у вас крепкий парень, – вместо приветствия сказал Али, когда мы с Корнем на следующий день вернулись в его дом.

– Как он? – спросил я, также решив обойтись без словесной шелухи. Сын Авиценны был не из тех, кому важны светские условности, в то время как забота о пациенте была для него близка и понятна.

– Неплохо, никаких следов заражения. Даже удивительно, учитывая какие травмы он получил. Теперь ему главное не тревожить руку примерно три-четыре месяца и наведываться к докторам. Ну а после уже можно будет разрабатывать ее снова.

– И я буду стрелять? – неожиданно раздался голос Армаса.

Мишин лежал на носилках, которые осторожно несли двое слуг. Очевидно, лекарь видел, что мы прибыли к его дому на просторном паланкине, и отдал распоряжение принести нашего друга еще до того, как спустился к нам. Из-за кровопотери стрелок выглядел очень бледным, с темными кругами под глазами. Перевязанная рука его была заключена в конструкцию из шин, крепившихся к телу, так что Армас не смог бы ей пошевелить при всем желании. В обычном непроницаемо спокойном голосе Мишина сейчас слышались отчаянные, просящие нотки. Он не был готов закончить свою карьеру игрока, сколько бы денег ни скопил на разных счетах.

– Ничуть не хуже прежнего, – заверил его Али, – но лишь при условии, что первые месяцы будете беречь руку. Плечевой сустав у вас держится на моем честном слове.

Отчего-то я не сомневался, что честное слово доктора Али по прозвищу Сын Ибн Сины весьма и весьма крепко.

– Я сам прослежу, чтобы Армас берег руку, – заверил врача, стискивая его ладонь. – Вы спасли мне бойца, и я ценю это. Знайте, что теперь я у вас в долгу.

– Не попадайте ко мне на стол, – решил отшутиться Али, – это будет вполне достаточной благодарностью.

– Обещать не могу, – в том же тоне ответил я. – К вам, конечно, вряд ли, но в моей профессии без ран и травм редко обходится.

Слуги лекаря отнесли носилки с Армасом во двор к паланкину, и рабы понесли его к караван-сараю. Мы же решили проделать этот путь пешком. Хоть таким образом отодвинуть время перед возвращением во дворец и необходимостью проводить вечер на очередном пиру.

Вчера на выходе с арены меня перехватили граф Игнатьев с ротмистром Обличинским, лишь немного не обогнав крайне обрадованного тем, что я жив, Корня. Граф сиял будто новенький империал. Он заверил меня, что миссия наша полностью удалась, и мы отлично утерли британцам нос, и что на грядущем пиру он лично будет беседовать с Музаффаром о нормальном посольстве в Бухару. А следом обрадовал меня тем, что эмир желает видеть игроков немедленно. Встреча эта, к счастью, оказалась короткой, и я смог наконец нормально отдохнуть. Прямо во дворце я завалился на знакомую тахту и провалился в сон.

Теперь же нужно было идти на упомянутый графом пир, в очередной раз олицетворяя военную мощь Российской империи. Ей-богу, чувствую себя свадебным генералом или китайским болванчиком.

Отсрочку в этом вопросе нам подарил маркиз Лафайет. Он появился на улице перед домом доктора Али, как раз когда мы прощались с врачом. Не сказать что в этот раз я был рад видеть рыцаря, и виной тому был очередной крымский сон. Усталость стала причиной или пережитое во время схватки напряжение, но вчера я узнал о себе нечто по-настоящему важное. Особенно в свете моих отношений с Орденом.

– Завтра я покидаю Бухару, – сообщил нам маркиз, – и хочу поблагодарить вас за свое спасение и то, что помогли мне в моей миссии здесь.

– Разве вы не будете сегодня на пиру?