Эдриан Маккинти - Миг - и нет меня
— Откуда он знает, что я убил Боба? — насторожился я.
— Рамон многое знает, Майкл. Один человек видел, как ты выбросил пистолет. Ну а в каких случаях лучше избавиться от ствола, известно, наверное, и малым детям. Кроме того, Рамон прочитал нам заметку в «Ньюсдей». А еще он сказал, что… в общем, не важно.
— Что же он сказал? — спросил я.
— Прямо не знаю, можно ли мне…
— Рамон не велел тебе говорить?
— Нет, он ничего такого не сказал, но я все равно не знаю, должен ли я рассказывать…
— Скажи, что он сказал! — не отступал я. Кастро явно было не по себе от того, что он проболтался. Стоя в дверях, он переминался с ноги на ногу; чувствовалось, что ему очень хочется уйти.
Взяв Кастро за рукав, я втащил его обратно в квартиру. Не грубо, но все-таки…
— Присядь-ка на минутку, — сказал я.
Он послушно сел. Больше он не сопротивлялся, успокаивая свою совесть тем, что попытка сопротивления с его стороны была.
— Ну? — спросил я.
— В общем, Рамон сказал, что он в тебе не ошибся и что ты — именно такой человек, который был ему нужен. Еще он добавил, что теперь ты займешься Бланко[67] и остальными. Мы, мол, сами увидим… Рамон сказал — ты уберешь их всех одного за другим и к Новому году весь Бродвей от Северного Гарлема до Инвуда будет нашим. Бланко будет крышка. Конечно, он сказал это другими словами, но в целом смысл был такой. Даже не знаю, Майкл, быть может, мне все-таки не следовало тебе это говорить, но… Скажи, ты и правда убил того парня?
Я кивнул.
Кастро тоже кивнул.
— И он действительно был твоим другом?
— Да. Когда-то…
— О'кей, приятель, пожалуй, я лучше пойду. Курицу принесу завтра, если ты не против.
Я снова кивнул, и Кастро ушел, а я вернулся на свой футоновый матрасик и стал ждать. Не прошло и получаса, как в дверь постучали.
Я открыл.
Это был Рамон. Он был в кроссовках «Эйр Джорданс», черных хлопчатобумажных брюках и голубой рубашке-поло, которая была мала ему как минимум на один размер. Поверх рубашки он надел черную куртку. На шее Рамона болталась толстая золотая цепь. Он протянул мне руку, я пожал ее, и мы вместе отправились на кухню. На улице совсем стемнело, и над Нью-Джерси и мостом Вашингтона зажглись многочисленные огни. Туман рассеялся, и я почувствовал сожаление.
Рамон привез бутылку «Бушмиллза».
— Ирландское виски, — сказал он.
— Спасибо за внимание, Рамон, но я, честно говоря, не большой любитель виски, — с улыбкой сказал я, изо всех сил стараясь его не обидеть. По правде говоря, я немного покривил душой: не любил я только ирландское виски, в тех же случаях, когда я все-таки его пил, я предпочитал темное, как торф, виски с Айлея или Джуры, которое чуть заметно отдавало запахом торфа.
Рамон пожал плечами и достал из кармана кубинскую сигару. Он собственноручно обрезал кончик, закурил сигару и протянул мне. Я затянулся — и едва не слетел с кухонного табурета, до того она оказалась крепкой.
— Черт побери, Рамон, это что — сигара с «травкой»? — спросил я, прокашлявшись.
— Нет, это просто хорошая сигара, — ответил он и добавил: — Я хочу, чтобы ты меня понял, Майкл, мы ничего не празднуем и я пришел не для того, чтобы поздравить тебя с успехом. Не скрою: я рад, что ты сделал то, что сделал, но я понимаю — это твои дела, которые не имеют ко мне никакого отношения.
— Да, пожалуй, — согласился я.
— Но с другой стороны, и цели наши совпадают, и, следовательно, ты невольно помогаешь мне. Поэтому не сердись, если я тоже захочу тебе помочь.
— Я вовсе не сержусь, Рамон.
Он кивнул и едва заметно улыбнулся.
— Ладно, плесни мне немного, — сказал я. — Только без льда.
Рамон налил нам по полному стакану, и мы перешли в гостиную, где могли смотреть в окно и разговаривать.
— Мне не нравится другое, — продолжил я. — То, что ты разговариваешь обо мне со своими парнями, обсуждаешь мои дела. Они — не ты, и я им не доверяю. Кастро и Хосе, быть может, неплохие ребята, но остальные… Словом, мне не хочется, чтобы ты говорил обо мне с кем бы то ни было.
Лицо у Района сделалось недовольное и одновременно расстроенное.
— Извини, Майкл, это была моя ошибка. Но пойми и ты: мне нужно было сказать им что-то, чтобы они не думали, будто я совершил глупость, когда взял тебя на работу. Ты прав, порой они действительно ведут себя несдержанно, но я им полностью доверяю, потому что они — семья. Кузены, троюродные братья и так далее… Не беспокойся, они будут молчать.
— Уж ты позаботься, чтобы они молчали, Рамон, — сказал я, пристально глядя на него. — Позаботься как следует.
— О'кей, — ответил он после небольшой паузы.
— О'кей? — повторил я. — Я должен раствориться в этом городе, исчезнуть, и мне совершенно ни к чему, чтобы десятки людей… — Не договорив, я сделал глоток из своего стакана.
— Ты действовал очень хорошо, — мягко сказал Рамон. — Честно говоря, я не думал, что ты возьмешься за дело так круто, но… Это действительно было хорошее начало.
— Хотел бы я знать, как много ты знаешь… — проговорил я.
— Я знаю достаточно, Майкл. Знаю, что наши пути пересеклись лишь на время, потом ты снова пойдешь своей дорогой. Еще я знаю, что ты поможешь мне и ничего за это не попросишь. Но я сам хочу помочь тебе, Майкл, и вовсе не за твои услуги, не за хорошо выполненную работу, а по-дружески. Хочу поддержать тебя и дать тебе денег, чтобы потом ты мог отправиться куда пожелаешь…
— Спасибо.
— Времена меняются, Майкл, и я это чувствую. Перемены буквально носятся в воздухе. Теперь, чтобы выжить, придется действовать во много раз хитрее и осторожнее. Попомни мои слова: еще до конца девяностых все изменится, все будет другим, новым. Я это знаю, и ты тоже знаешь… Билл Клинтон как раз такой человек, что…
— Кто это — Билл Клинтон?
— Черт побери, Майкл, что с тобой?! Клинтон — это президент.
— Соединенных Штатов?
Рамон уставился на меня. Похоже, он никак не мог поверить, что я не шучу, а говорю серьезно.
Мы еще немного посидели у окна, потягивая виски и глядя в темноту за окном. На улице было холодно и дул резкий ветер, от которого стекла в рамах дрожали. Почему-то я чувствовал раздражение.
— Вот что, Рамон, — сказал я наконец, — давай договоримся раз и навсегда: я тебе не лакей и не мальчик на побегушках, и ты не должен говорить твоей шпане, твоим долбаным доминиканским молокососам, будто я на тебя работаю, потому что это не так, понял?
— Майкл, я думал…
— Понял или нет, черт возьми? — перебил я, повысив голос.
— Да, — грустно сказал Рамон.
Он поставил стакан и провел ладонью по макушке. Макушка его была почти что лысой, и жест этот, по-видимому, сохранился у Рамона с прежних времен, когда волосы у него на голове еще росли. Потом Рамон глубоко вздохнул, явно собираясь произнести речь. Я откинулся в кресле и расслабился.
— Я вот что хотел сказать, Майкл: я ничего не знаю о твоем прошлом, а ты ничего не знаешь о моем, но уверяю тебя: моя жизнь — не банальная история о мальчике, который убежал из дома и приехал в Нью-Йорк, чтобы торговать на улицах кокаином. Я — не какой-нибудь бандит с большой дороги. Меня воспитывал дядя, а он был образованным человеком. Правда, было время, когда я делал что хотел и никто мне был не указ, но к шестнадцати годам я уже твердо знал, что на черном рынке сумею заработать гораздо больше, чем любым законным способом. Я занялся контрабандой, наркотиками… Но для меня наркотики только средство для достижения цели, способ накопить первоначальный капитал, не больше. Когда у меня будет действительно много денег, я займусь чем-нибудь доходным: недвижимостью, строительством и так далее. Вот увидишь — у меня все будет как сейчас у Бланко…
— Мы называли его Темным, — сказал я, чтобы прервать поток его красноречия. У меня не было настроения выслушивать исповедь Рамона.
— Почему? — удивился он.
— Так… Просто кличка.
— В общем, я буду как он — уважаемый человек без единого пятнышка на репутации. У меня будут дома, земельные участки… Может быть, буду баллотироваться на выборах в законодательное собрание штата. Видишь ли, я хотел бы принести пользу своим землякам, городу. Не знаю, что ты обо мне думаешь, Майкл, но самому себе я кажусь неплохим человеком. Ей-богу, неплохим! Во всяком случае, я не эгоист, который все гребет под себя.
— Да ты крэк продаешь тем, кто дошел до точки.
Рамон поморщился и слегка отпрянул:
— Я же объяснил: это только средство… А как говорили иезуиты, если цель хороша, то для нее и все средства хороши.
— Не стоит себя обманывать, Рамон.
— Я и не обманываю. Я все продумал, все рассчитал… Конечно, могут быть и жертвы, но это, так сказать, неизбежное зло.
— Когда я служил в армии, там было несколько человек, похожих на тебя. Сержантов, инструкторов… Разыгрывали из себя добряков и тоже сокрушались о жертвах… Чушь все это.
