Вячеслав антонов - курьер.ru
— Скажите, Ши-фу, вы даос?
Шинкарев сам не заметил, как стал называть китайца Мастером — Ши-фу.
— Что значит «даос»? — спросил тот.
— Тот, кто следует Дао.
— Каждый следует своему Дао. Своему Пути. Ты тоже.
— Но для вас это Учение.
— Разве здесь нужно Учение? Как сказал триста лет назад Юань Хундао: «Все люди изначально имеют мудрость трех учений. Есть, когда голоден, спать, когда устал — вот даосское «сбережение жизни». Быть вежливым в общении, не впадать в суету — вот конфуцианский «ритуал». Отзываться, когда окликнут, идти, куда поведут — вот буддийская «непривязанность». Истина в нас самих, нужно ли искать ее на стороне?»
— Но есть же даосы?
— Есть «настоящие люди» — «чжэнь жень». Если хочешь, называй меня даосом, почему нет? Но ты спросил не просто так.
— Да, вы правы. Я слышал о даосских сексуальных техниках...
— Что ж, есть и такие. Хочешь узнать о них? — без всякой усмешки спросил китаец.
— Не о них, — покачал головой Шинкарев, — о Патриции.
Он сделал попытку продолжить разговор, начатый им на яхте.
— Да, о Патриции. Она ведь ваша ученица. Вы и этому ее учили?
— Не слишком деликатный вопрос. Тебе не кажется? Да, я многому ее учил. Как писал Ли Юй, умение красавицы быть очаровательной сродни «искусству Дао»: «Умная женщина каждое утро обозревает небеса и укладывает волосы по подобию облаков. Так она может меняться, никогда не достигая предела своих превращений». А ведь дорога к собственному пределу суть приближение к Великому пределу, или тайцзи...
— Извините, что-то не сходится.
— Не сходится? — удивился Ши-фу.
— Именно. Когда мы с ней были близки, — вы понимаете, о чем я говорю, — я не заметил, что она...
— Что?
— Ну... Скажем так, что она умеет что-то особенное... Необычное.
— Гм-м... Вот, значит, как... Даже и не знаю, что сказать. Ты занимаешься медитацией?
— Так, через пень-колоду.
— Испытал ты что-нибудь необычное во время занятий?
— Не знаю, считать ли это необычным. Несколько раз у меня были «выходы».
— Куда именно?
— В какое-то пустое пространство. То ли просто темное, то ли заполненное какими-то дымными клубами, трудно сказать.
— Вот! — поднял палец Ши-фу. — Видишь! Таков уровень твоей «просветленности», ясности и чистоты твоего сознания. Темный туман. Дымные клубы. Так чего же ты хочешь от женщины? Каков ты, такая и она.
— Ясно. Спасибо, Мастер.
Пассажиры, сидевшие на солнечной стороне лайнера, опустили на иллюминаторах затемняющие щитки. В салоне стоял смутно-золотистый полумрак, переходящий в холодный голубой свет, который лился с теневой стороны. Самолет начал снижение, над кабиной загорелась предупреждающая надпись. Раненая рука мешала китайцу пристегнуть ремень, Шинкарев помог.
Облака рассеялись, самолет быстро прошел сквозь их разреженные полосы. Внизу до горизонта раскинулось море; кое-где по нему скользили тени облаков. На подлетном курсе, на границе моря и пестрой суши, из туманно-голубой дымки появилась группа небоскребов, которые становились все рельефнее, все разнообразнее в своих очертаниях. Между скоплениями зданий извивалась лента коричневой реки Хуанг-Пу, заполненной большими и малыми судами.
— Шанхай, — сказал китаец. — Ты был здесь?
— Нет.
— Вот и побываешь.
— Я что, выхожу? С вами?
— Выходишь, но не со мной. На поле и в аэропорту ко мне не приближайся. Иди в зал ожидания, тебя встретит Чен. Покажет Шанхай, Сучжоу и монастырь Шаолинь.
— Спасибо... но почему?
— Ты спросил, как становятся учениками. Я сказал — «здесь и сейчас». Так что? — Китаец пристально посмотрел в глаза Андрею.
— Сэ, Ши-фу! Спасибо, Мастер! — чуть склонил голову тот.
Посвящение состоялось — русский курьер Андрей Николаевич Шинкарев стал учеником китайского Мастера.
Потом был раскаленный, окутанный смогом Шанхай, а за ним — город императорских парков, «благословенный» Сучжоу. Перелет в Пекин, и там знаменитая площадь Тяньанмэнь, или «Ворота небесного спокойствия», — просторная, вымощенная квадратными светло-серыми плитами. Сами ворота массивные, розовато-красные, с портретом председателя Мао под свесом черепичной кровли. Из Пекина — одиннадцать часов на поезде до города Чжень-Чжоу, затем местный поезд до деревушки Дэнфен. Автобус, ползущий по горной дороге, обсаженной каштанами. И наконец, стена серого камня, массивные темные ворота, над ними три иероглифа: «Шао-Линь-Сы»—Шаолиньский монастырь, или «Обитель Молодого леса»...
Тот суточный путь — от моря до авиабазы — был ли он «приемным экзаменом»? Вступительным испытанием ученика? Кто знает...
А кто знает? — да кому надо, тот и знает!
Знает, да не скажет...
Глава тридцать первая
Спустя неделю
В Шанхае зной накалял улочку старого города — узкий коридор между плотно стоящими домами, на стенах которых, из-под осыпавшейся серой штукатурки, виднелся темно-красный кирпич. На каменных плитках лежали пятна жаркого солнца и зубчатые полосы теней, падающих от черепичных карнизов. Стояли ящики с овощами, лавировал велосипедист; важно переваливаясь, шли куда-то толстые желтоносые утки. Пропустив уток, по улочке двинулась пара — скромно одетый пожилой китаец и с ним под руку молодая европейская женщина. Завернув за угол, они вошли в небольшую калитку, прорезанную в глухой высокой стене.
Во дворе их уже ждали — там собралась группа китайских мужчин с черными повязками на головах. Чена среди них не было. Недовольно поискав его глазами, Ши-фу подтолкнул Патрицию к дому. Через несколько минут она вышла, одетая в военные брюки, рубашку и кепи с длинным козырьком; на лице черные очки.
Мужчины образовали круг. С другой стороны двора навстречу Крысе вытолкнули американского сержанта, недавно завербованного в члены «Фалунгуна». У него была крепкая голова с короткой военной стрижкой, круглое скуластое лицо, светлые выгоревшие брови. Маленькие серо-зеленые глаза с выгоревшими ресницами напряженно разглядывали женщину.
Оценив ситуацию, он встал в боксерскую стойку, сжимая крепкие кулаки. Лицо Патриции осталось бесстрастным. Правую руку она подняла над головой, шевеля пальцами; кисть отведенной назад левой руки чуть отогнула вниз — в ней был зажат стилет. Пристально глядя в глаза фалунгуновцу, Крыса сделала шаг вперед...
***
Здесь в Шанхае, в служебной квартире американского Красного Креста, узкие лучи света прорывались сквозь закрытые жалюзи. Светлые полосы разлиновали подушки и одеяло, шли по женскому телу, словно одетому в тельняшку, выгибались на плотно сжатых ягодицах, на спине, на плечах.
— Опустоши меня, Чен, опустоши! — просила женщина. — Еще! Еще! Только на лицо не смотри!
Лицо ее распухло, один глаз заплыл, на верхней губе — корочка засохшей крови. Мужчина — крупный китаец, — подмяв под себя женщину, поцеловал ее в эту корочку. Когда все закончилось, Элизабет полежала с закрытыми глазами, потом поднялась, села к столу, запустила ноутбук и продолжила главу своей диссертации, посвященной роли биоэнергетики в учении Зигмунда Фрейда.
***
Где-то на городской окраине невысокий крепкий китаец Джекки был занят обычным мирным трудом. В его комнату только что втолкнули невысокую филиппинку, предназначенную для публичного дома. Перекатив потухшую сигарету в угол рта, не говоря ни слова, Джекки отвесил девушке тяжелую пощечину. От удара та упала спиной на кровать и зажала ладони между судорожно сведенными ногами. Заведя ей руки за голову и держа одной рукой обе ее кисти, другой рукой китаец стянул с филиппинки узкие синие джинсы и белые трусики. «Нет!» — дернув головой вбок, филиппинка зажмурила глаза. Джекки раздвинул локтем гладкие смуглые бедра, а затем, двумя пальцами, осторожно расширил вагину. «Целка, точно!» — поставил он галочку в какой-то ведомости. «Одевайся!» — приказал филиппинке, швырнув ей джинсы и щелкнув зажигалкой. «Давай следующую!» — крикнул он в приотворенную дверь.
***
Группа русских мужчин собралась на баке японского сухогруза «Асахи-мару», идущего в Иокогаму с заходом во Владивосток.
— Джекки сказал, тут люди нужны — в горы идти, чурок выбивать. Говорит, если приеду, взвод дадут, бабки, как местному летёхе, платить будут, — сказал здоровый светлобородый мужик.
— Поедешь?
— В Москве водки попью, а там поглядим. Слышь, Рахим, а ты-то поедешь?
— Поеду. В Таджикистане плохо, совсем работы нет, понимаете.
— Ты ж мусульман. Как по своим-то палить будешь?
— Ишак им свой! Чья очередь палубу мыть? А то капитан сказал, если работать не будем, всех в Пусане высадит.
— Я ему, блин, высажу! — Борода лениво поднялся и принялся разматывать шланг. Среди его вещей была припрятана посылка от Джекки — деревянный ярко раскрашенный Будда, в круглом животе которого пряталось несколько полиэтиленовых пакетов с первосортным героином.
