Петр Катериничев - Повелитель снов
…Спустился вечер. Мы сидели с Сашей Гнатюком в его кабинете и прихлебывали крепчайший чай, сдобренный коньяком. Я пересказал ему все события, случившиеся после нашей дневной встречи. И душой особо не кривил: я действительно не видел, как Аскер убрал охранников или застрелил Боброва и Алефа; пистолеты были в руках покойных. Так что… ни подтвердить, ни опровергнуть.
После долгого молчания Гнат спросил:
– Методика… Я думал о чем-то подобном… Но на Альбу не грешил… В городе все ее считали тихой шизоидной стервой, и не больше того… – Генерал вздохнул. – Подмял меня стереотип. Старею. Ты уверен, что методика уничтожена?
– Да.
– И под «полиграфом» все, что мне нарассказывал, повторишь? Это я к тому – чтобы не задерживаться у нас… надолго.
Слово «надолго» прозвучало с интонацией «навсегда».
– Легко. «Полиграф» моя любимая машинка с юности. И поиграться с ней – одно удовольствие.
Гнат покачал головой:
– Кому удовольствие, кому работа. Аскер уже пообщался.
– И что выдала умная техника? – невинно осведомился я.
– Такое впечатление, никаких у него эмоций. И мыслей – тоже.
– Анекдот хочешь? Короткий. Восторженный Моня – бухгалтеру Рабиновичу: «Рабинович, посмотрите, какие звезды!» – «Да… Они это могут».
– Они это могут… – раздумчиво повторил Гнатюк. – Ладно, вопросов к тебе больше нет. Вот только… Рисунки вы действительно сожгли?
– Да.
– Жаль. Я бы одним глазком глянул.
– Как сказано у Сираха – что дано тебе, о том размышляй, ибо не нужно тебе то, что сокрыто.
– Мудро.
Мы курили и молчали. Жизнь разбрасывает людей, и, пересекаясь на время в той или иной ситуации с каким-то человеком, не понимаешь даже – чувствуешь, как вы похожи… Или – были похожи – давно, в том прошлом, какое истаяло золой… И становится жалко… или этого прошлого, или того, что вы сделались другими. Бог знает.
– Эжена нашли? – спросил я.
– Да. Он напился и уехал к Гоше. Чем он был напуган и отчего – объяснить не мог. Впрочем, спьяну так бывает. Короче, спал он в собачьей будке под охраной огромного волкодава по кличке Орган. Символично. Ладно, разбежались. Ты – птица вольная, а мне еще работать и работать. И – хочешь совет? Уходя со сцены – не забывай выйти из роли.
Глава 95
…Я брел через опустевший ночной город, сам не зная куда. Идти в особняк на набережной мне не хотелось – было как-то неловко появиться там сейчас… А больше пристанища в этом городе у меня не было.
Сначала я вышел на пустую площадь, на которой некогда играл Эжен еще ребенком… И обрывки мелодий бродили в усталой моей памяти… «Музыка лучше всего. Можно закрыть глаза и улететь далеко-далеко, в прекрасные страны, где все счастливы и беззаботны. Если бы я только смог… сделать так, чтобы люди оказались в своих снах, самых красивых, где все их близкие живы, и там, где много тепла и солнца…»
Потом спустился к морю… Прилег на копну высохших водорослей… И вереницы событий, так и не состоявшихся в разметанной моей жизни, обступили явью, а ушедшее виделось иллюзией, призраком, миражом из чужой, словно никогда и не существовавшей жизни… И еще – были видения жизни иной, вымышленной, мнимой, какую мы бережно храним в душах, но так и не решаемся прожить… И это неслучившееся минувшее с годами становится ярче и зримее, часто придавая нашей жизни тот смысл, какого она без этого вымысла была бы лишена… И человек высвобождается из гнетущего настоящего и интуитивно, озарением, находит новое свое будущее… Не то, что было предопределено обстоятельствами и всем его прошлым – иное, насыщенное, яркое, о каком он мечтал и к какому боялся не то что прикоснуться – приблизиться… Смысл… Не предавать прошлое, не потерять настоящее и – обрести будущее.
И еще – мне снова было страшно умереть, так ничего не создав и не воплотив, даже не попытавшись это сделать, так никого и не согрев, и чувствовать, что душа моя истлевает угольями во влажной и стылой нездешней ночи… А я… Я словно мчался сквозь сонное марево, и мне начинало казаться, что того, что случилось в этот день, что того, что случилось прежде, что того, что случилось за всю мою жизнь, – не было вовсе…
…А потом я видел снег, и опустившийся на город вечер был мутным и непроглядным, и напитанное тяжестью небо делало мир беспокойно-растерянным, а люди метались под этим небом – ломкие, уязвимые, и искали покоя, и – не находили… И видел, как мир постепенно мутнеет, обращаясь в сумерки, и жизнь словно бредет к закату… И закат этот был смутен за пеленою, и хотелось бежать, но бежать было некуда – слишком малы пространства усыпанных снегом улиц, слишком черны зеркальные провалы окон… И душа мечется и летит, и, не в силах взмыть и оторваться от земли, падает в мягкое, уже подтаявшее месиво, и кажется, – это ангел с изломанными крыльями, и он бредет, прикрываясь ими, будто серым мокрым плащом, и путь его укутывает мгла, и та, что позади, и та, что вокруг, и та, что будет…
И видел, как острые стрелы поземки несутся по ночным, заиндевевшим, отполированным слюдяной коркой льда улицам, а на площади – вихрятся смерчами у ног каменного истукана на высоком гранитном постаменте. Словно статуя Командора, он застыл перед темным зданием, безлично взирающим на подвластный город и неподвластный снег пустыми провалами черных окон… И видел, как в этой мгле ангел вышел на высокий берег, и, отбросив вымокшие крылья, оставил коченеющий город, и взмыл в прозрачно-строгое ночное небо.
И слышал, как где-то играет мелодия, и еще – голос… И он говорил о том, что мир ломает и гнет нас всех под себя и что не терпит несоответствия себе – серому, строгому, рациональному либо, напротив, – карнавально праздному… И о том, что в этой вымученной карнавальности люди пытаются проиграть то, что не дано им, как дар… И – проигрывают. И мир таков, что все готовы развлекаться, так ничем и не увлеченные, а потому – лишенные действия, деяния, веры… Веры в то, что можно сдвинуть этот заплесневелый шарик, изменить время, найти свое и – себя в нем! И о том, что все мы – потерянные и потерявшиеся на этой земле. И все мечтаем быть найденными и хоть кому-то нужными… И о том, что только действие, делание, деяние позволяет изменить будущее и сделать его настоящим.
И потом шел по тропке в гору, и не было уже снега, и стояло лето, пусть еще прохладное, юное, но ветерок уже приносил запах трав и порой замирал на мгновение, упоенный их ароматами… И я смотрел на небо, и видел впереди залитый солнцем берег, и до него оставалось немного… И я шептал слова молитвы или те, что каждая женщина слышит, как молитву, и идти становилось легко, и дорога шла в гору, все выше и выше, и травы ласкались к ногам, и солнце заливало все пространство вокруг, и мне сделалось совсем тепло… И я поднялся на холм, и прошел мост, и еще один, и еще… И на душе стало спокойно, как бывало лишь в далеком-далеком детстве…
– Я тебя нашла. И ты – снова ушел. И – вернулся. И я сидела в этом темном городе, и боялась, и чувствовала, что ты вот-вот пропадешь… Совсем пропадешь, как пропадает скрытый водой берег, как начертанное на песке слово «люблю», столь важное для двоих, вмещающее в себя все прежнее, случившееся с людьми, и все, что будет или не будет с ними, – смывается случайной волной, и нет уже ничего, кроме воды и песка… И остается только верить, что и земля, и небо, и море запомнили это слово и сумеют повторить его другим – в плеске волн, в шелесте трав, в шепоте ветра… И жизнь не окончится никогда.
…И я – открыл глаза. Надо мною склонилась Аня, она гладила мои щеки и повторяла бесконечно:
– Я тебя нашла. Я снова тебя нашла! И я тебя люблю!
Стояло ясное солнечное утро. Оказывается, я проспал на побережье всю ночь.
– Почему ты не пришел вчера?
– Мне не хотелось вам мешать.
– Глупый… Да и я тоже… Вчера встретилась с папой и с братом… И не было только тебя… Но я отчего-то подумала, что ты вернешься только утром… И сама уснула… А сегодня пошла тебя разыскивать. И – нашла. И не сразу тебя разбудила. Мне было жалко тебя будить. Ты улыбался во сне. Почему ты уснул здесь?
– Наверное, так решил Повелитель снов…
– Повелитель снов? Я помню… Это добрый Оле Лукойе. Над непослушными и дурными девочками и мальчиками он раскрывает черный зонтик, и они ничего не видят в своих снах. А хороших – отправляет на прекрасные балы, в цветущие сады и великолепные парки… Наверное, я раньше в чем-то провинилась, и мне часто виделось плохое… Но теперь я чувствую себя так легко и спокойно, как не чувствовала никогда… Пойдем домой?
– Пойдем.
Три недели я провел с семейством Дэниэлс; тем временем Дэвид с помощью генерала Гнатюка довольно быстро выправил необходимые документы и улетел с сыном в Австралию. А мы с Аней остались. У нас впереди было целое лето. И еще – много-много лет.
И город – словно преобразился. С каждым днем он становился приветливее и теплее, и на лицах людей я замечал все больше улыбок, и мы гуляли праздно, а ночами…
