Андрей Дышев - Черный тюльпан
– Остановитесь! – зашептал я. – Не заставляйте меня…
– Геша! – крикнул полковник, не обращая на меня внимания. – Лаврентьев!
Офицер, которого звал Довгий, остановился, близоруко прищурился, улыбнулся и тоже взмахнул рукой.
– Здорово! – отозвался он. – Только вчера вспоминал тебя, да все никак не собрался позвонить. Какими судьбами в наши края? Хвораешь?
Они быстро шли друг к другу, и я начал отставать от полковника. Все, подумал я, судорожно стискивая рукоять пистолета под курткой, я его упустил. Хитрая крыса, он сделал так, чтобы машину не пропустили, и повел меня пешком по центральной аллее, где наверняка можно было встретить знакомого.
– Слушайте меня, полковник, – зашептал я Довгию со спины.– Я даю вам пять минут. После разговора останетесь на месте и будете ждать меня до тех пор, пока я сам не подойду к вам. Если попытаетесь уйти – я не промахнусь, даю вам слово. Наблюдаю за вами из кустов.
Я не был уверен, что это предупреждение изменило ситуацию в мою пользу, но, уходя, надо было что-то сказать. Довгий обнялся с Гешей, они похлопали друг друга по плечу, а я, не снижая темпа, свернул на тропу. Перед тем как скрыться за кустами, на мгновение оглянулся и поймал взгляд Довгия.
Даже если он сейчас поднимет тревогу, думал я, бегом пересекая лужайку, разделяющую главную аллею и хирургический корпус, то отыщет меня не сразу – я ведь ничего не говорил ему про морг, а сказал лишь, что мы едем в госпиталь.
Еще издали я увидел, что у входа в морг стоит автофургон с красным крестом на борту. Ни водителя, ни кого-либо другого рядом не было, и я зашел в двери незамеченным, закрыл их за собой и через ручку просунул доску, запирая, как на засов.
– Бленский! – крикнул я, и мой голос разнесся по коридору эхом. – Бленский, черт тебя возьми, куда ты пропал?
Начальника морга, повидавшего на своем веку многое, начальственный окрик не испугал. Он лишь вяло отозвался из своего кабинета, и я расслышал что-то вроде: «Кого еще там принесло?»
Я открыл дверь его кабинета ногой. Начальник морга сидел за столом и пил чай. Рядом со стаканом пестрела этикетками горка конфет. Увидев меня, Бленский сгреб конфеты в ящик стола, закинул черную прядь на лысину и разочарованным голосом сказал:
– А, это ты, Вакула. Громко очень. Чай будешь?
Я стремительно подошел к столу, смел с его поверхности на пол чашку, книги и журналы, схватил Бленского за горло и тотчас приставил к его голове ствол пистолета.
– Прощайся с жизнью, – сказал я голосом, не сулящим ничего хорошего. – Ты будешь восьмым, кого сегодня погрузят в «Черный тюльпан».
Бленский стал энергично дожевывать конфету. При этом он медленно вставал из-за стола. Чуб снова свалился с лысины и закрыл ему пол-лица. Я оттянул пальцем ударник, и «магнум» очень впечатляюще клацнул.
– Что я тебе сделал? – прохрипел Бленский. – Не надо стрелять, давай объяснимся…
– Давай! – Я оттолкнул его от себя, и Бленский ударился спиной о металлический сейф, стоящий позади него. – Где гробы?
– Какие гробы? – Бленский еще приходил в себя, крутил шеей, массировал ее рукой и не понимал, о чем я его спрашиваю.
– Которые будут отправлять «тюльпаном»!.. Быстро отвечать! – Я сунул ствол ему под нос. – Все делать быстро и четко, ты меня понял?
– Да, да, да! – закивал Бленский. – Гробы в преисподней.
– Где?!
– Ну, там, у входа, комнатушка. Я ее так называю.
– Веди!
Задевая угол стола, стулья, Бленский выскочил в коридор и, оглядываясь на меня, засеменил к входу.
– Где водитель фургона?
– Пошел за солдатами. Чтобы помогли загрузить… Вот здесь гробы.
– Открывай!
Он стал хлопать себя по карманам, будто отряхивался от пыли, вытащил ключи, дрожащей рукой долго ковырялся в замке и, наконец, открыл дверь. Я по-джентльменски пропустил его вперед и, закрыв за собой дверь, знаком показал ему, чтобы он заперся.
Мы стояли в маленькой комнате, в которой из мебели находился лишь стол. На единственном окне висели жалюзи, оттого в «преисподней» было сумрачно. На полу, перпендикулярно к стене, стояли одинаковые ящики, сколоченные из неотшлифованных и плохо подогнанных друг к другу досок. Сквозь щели проглядывал белый металл.
– Накладные!
Голос невольно стал тихим – почти шепот. Говорить громко в присутствии покойников было кощунственно.
Бленский метнулся к столу, сгреб с него бумаги и принес их мне.
– Тут накладные, разрешение и остальная документация.
Я опустил глаза и посмотрел на накладную, лежащую сверху. Груз, учетный номер, получатель, а ниже – наименование груза: «Локтев Владимир Данилович. Вскрытию не подлежит».
Я судорожно сглотнул. «Наименование груза»… Что ж это за дебил такой, окончательно отупевший бюрократ, которому пришло в голову оформлять на погибших – на войне или нет, неважно – такие накладные?
Следующий – Умаров, затем Марыч, Сапармуратов, Искренко… Двое последних, как и Локтев, адресованы на Москву. И гробы также не подлежат вскрытию. Значит, тела изуродованы сильно. Мальчишки, мальчишки, упаковали вас, пронумеровали, превратили в груз, и к вашим светлым именам цепляют «мертвые души».
Накладная на Гусева Анатолия Ивановича была последней. Учетный номер – 37/99. В графе «Получатель» – «Москва, Волзов Игнат Юрьевич (по требованию)».
Бленский заметил, что я долго рассматриваю накладную на Гусева, и стал волноваться. Его руки пришли в движение: он то почесывался, то теребил свои редкие волосы, то поправлял на себе рубашку. Я пошел вдоль ящиков, сверяя номер. Вот он, крайний справа, 37/99.
Если я ошибаюсь, подумал я, то душа этого мальчика меня до конца жизни в покое не оставит.
– Отрывай доски! – сказал я Бленскому, чувствуя, как у меня начинает предательски дрожать голос.
– Какие доски? – Глаза начальника морга наполнились ужасом.
Я кивнул на ящик.
– Зачем? – едва слышно произнес он.
Я не знал, что ему ответить, смог лишь взмахнуть пистолетом и произнести:
– Ну!
Бленский нерешительно подошел к ящику и встал над ним, не зная, за какую доску хвататься.
– Да проснись же ты! – взорвался я и толкнул его в спину.
Бленский рванул на себя одну доску, вторую. Они были прибиты короткими гвоздями и отдирались легко.
– Хватит? – спросил он.
– Весь верх отдирай! Время, Бленский, время!
В «преисподней» стоял жуткий треск и скрип, словно ожили все покойники и стали ломиться на волю. Меня трясло, как в лихорадке. Я начал ходить по комнате взад-вперед, поглядывая на согнувшегося Бленского, на обнажившееся нутро ящика, в котором матово поблескивала крышка цинкового гроба.
Он полностью разобрал верх ящика и, повернувшись ко мне, выпрямился. На его лбу выступили капельки пота, черная прядь налипла к румяной щеке, почти закрыв собой один глаз.
– Теперь открывай крышку гроба, – едва слышно сказал я.
Бленский судорожно сглотнул, машинально потянулся рукой к воротнику, но там пуговица была уже расстегнута, и тогда он начал нервными движениями зачесывать волосы на лысину.
– Тут дело… вот в чем, – произнес он. – Этот гроб вскрытию не подлежит.
– То есть? Что это значит?
Бленский развел руками в стороны.
– Там мало что осталось от человека. Труп обезображен… Надо щадить нервы родственников.
– А ты сам видел этот труп?
Бленский не совсем уверенно кивнул, точнее, просто склонил голову набок.
– Я подписал заключение паталогоанатомов… – начал было он, но я оборвал его:
– Бленский, я спрашиваю тебя, видел ли ты своими глазами этот труп?
– Н-н-нет, – с трудом выдавил он из себя.
Я глубоко вздохнул и на мгновение прикрыл глаза. Рука с пистолетом отяжелела, я уже с трудом держал «магнум», будто это была десятикилограммовая гантель.
– Значит, так, – сказал я, не скрывая угрозы в голосе. – Выбирай одно из двух: либо ты отправляешься на «Черный тюльпан» в этом ящике с дыркой в голове, либо рассказываешь все про этот гроб. Все, что тебе известно. Считаю до трех…
– Я расскажу! – охотно согласился Бленский, не сводя глаз с черного цилиндра глушителя. – Этот гроб я получил с завода, где их клепают. Пришла очередная партия гробов, а вместе с ними – этот.
– И тебе заплатили, чтобы ты отправил его в Москву?
– М-м-м… Да.
– Что в нем?
– Клянусь, я не знаю! Я его не пытался вскрыть, а окошко изнутри замазано известью.
– Ты даже не догадываешься, что там?
Бленский пожал плечами.
– Меньше знаешь, лучше спишь… Наверное, какая-нибудь контрабанда.
– А ты не боишься, что кто-нибудь проверит накладные? Откуда ты взял этого Гусева?
– Сделать липовую накладную несложно. В комендатуру аэропорта я отправляю заявку только на количество гробов, фамилии там никого не интересуют. А если меня проверит какая-нибудь комиссия из штаба миротворцев, я объясню, что Гусев погиб десять дней назад, но, так как долго выясняли личность погибшего, отправляем гроб только сейчас.
