Илья Рясной - Наше дело — табак
Ушаков положил перед собой фотографию Арнольда Колпашина и задумчиво посмотрел на нее. А куда положить ее? К живым? Или к мертвым?
Арнольда продержали в изоляторе временного содержания УВД десять суток. Еще пару раз Ушаков беседовал с ним, но без особого толку. Табачник уперся.
— Неужели вы не понимаете, что я не буду писать явку с повинной? Не буду биться головой о стену и кричать — виноват, люди, судите… Вы не понимаете этого? — Улыбка у Арнольда была какая-то каменная, глаза пустые.
— Почему? — поинтересовался Ушаков.
— А потому, что я уже побывал на том свете. А после этого люди меняются.
Начальник уголовного розыска кивнул. Он отлично знал это по себе.
— И мне ваши угрозы не страшны. А ваши увещевания просто смешны… Мне вообще плевать на вас.
— Так все равно мы тебе все докажем, — вяло давил на него Ушаков, понимая, что все без толку.
— Ничего вы не докажете. Потому что у меня деньги. А у вас ничего, кроме дурного желания меня посадить.
— Не обольщайся. И не с такими деньгами за спиной сажали. Не тебе чета люди были.
— Поглядим.
Вот и поглядели. Через трое суток районный прокурор посчитал, что основания для дальнейшего задержания гражданина Колпашина не усматривается.
— Хотя бы на десять суток продли! — сказал Гринев надзирающему прокурору. — Ты же нас под корень рубишь.
— Валентин Михайлович, а законные основания есть? — спросил строго прокурор, из молодых, любящих поговорить про верховенство закона.
— Есть информация. Мы знаем, что это он.
— Информация где? В деле?
— В оперативном деле.
— А это не считается.
— Понятно. Убийца на воле, а мы в грязи, — произнес язвительно Гринев. — И никому, кроме уголовного розыска, ничего не нужно… Да вы с ними одним миром мазаны.
— Что вы говорите? Я ведь тоже долг выполняю на своем месте, — возмутился прокурор.
— Да на каком ты месте? — не выдержал Гринев. — Ты еще в детсаду был, когда я убийц голыми руками брал! А сейчас вы все умные такие! Щенок!..
Через областного прокурора Ушакову удалось добиться, чтобы Арнольду продлили срок содержания в изоляторе до десяти суток.
Прокуратуру тоже можно было понять. Исполнитель убийств мертв. На заказчика нет ничего, кроме признания умирающего Пробитого, да и то не подшитого к делу. По поручению через Интерпол немцы работают, чтобы вскрыть, куда делись те пять миллионов, но получается это плоховато, тем более вину Колпашинав в этом доказать тяжело. И выходит, что он чист…
Так Арнольд и сказал, когда его выпускали по истечении десяти суток:
— Чист я перед законом.
В нем горело темное ликование. Издевательски смотря на начальника уголовного розыска, к которому его привели на разговор, он осведомился:
— И чья взяла?
— Твоя взяла, — развел руками Ушаков.
— Поймите, я не хитрый. Просто я не виноватый. — В глазах Арнольда была насмешка, ему хотелось поизмываться. — Но все равно, приятно было с вами пообщаться. Вы занимательный человек. Осколок прошлого.
— Да нет, Арнольд. За нами будущее. Это у вас, нуворишей, будущего нет. А здесь Россия. И по-вашему никогда не будет.
— Нашли нувориша, — хмыкнул Арнольд. — Кстати, мои адвокаты заявление в суд написали. Незаконное задержание. И все такое. Так что отвечать придется.
— Ответим, — кивнул Ушаков. — За все ответим. Только ты рано радуешься, Арнольд. Уже весь город знает, куда пять миллионов делись. И кто облапошил всех.
Победная улыбка стала сползать с лица Арнольда.
— Ты считаешь, конечно, что сможешь отбрехаться, доказать, что все это не так, что не ты людей по миру пустил… Только не сможешь. Поскольку я кое-кому представил убедительные доказательства… Так что у тебя будет множество проблем помимо того, чтобы судиться с УВД.
— Это… Это же беспредел… Ты чего… Вот суки, — покачал Арнольд головой. — Вот менты клятые!
— Я бы на твоем месте все-таки задержался еще в тюрьме. Признался бы в каком-нибудь преступлении на выбор. Посидел бы в комфортабельной камере. Тут тебя не достанут.
— Ну, сочтемся когда-нибудь, — произнес Арнольд, с ненавистью глядя на Ушакова.
— Ты знаешь, сколько я этих глупостей слышал… Ну что, поколешься на что-нибудь? Чисто символически — на пару лет лишения свободы.
— Да пошли вы все!
— Ну, тогда скатертью дорога, Арнольд. Тяжело придется — приходи. Мы поможем. Мы обязаны гражданам помогать…
Глава 22
СЕМЕЙНЫЕ СЦЕНЫ
— Это все-таки ты… ты… — Лена всхлипнула. Она сидела на диване в просторной, метров шестидесяти, гостиной — когда делали евроремонт, сломали перегородки между тремя комнатами и теперь здесь можно было устраивать танцы. Помещение было выполнено в пастельных тонах, только ярко-красные диван и кресло били по глазам и сейчас напоминали Лене освежеванные туши.
— Что я? — спросил Арнольд. Он был бледен.
— Ты заказал Глушака… Ты, Арнольд. — Она посмотрела на него с болью, в ее глазах блестели слезы.
— Кто тебе эту дурь внушил? — спросил он жестко.
— Да об этом все говорят.
— Сплетни это, понимаешь! — крикнул он, проваливаясь в глубокое кресло. — Ментам надо было на кого-то повесить это дело. Решили повесить на меня. И теперь они, а не я в полной заднице. У них ничего не получилось!
— Ты же врешь, Арнольд. Ты врешь. — Она зябко обняла свои плечи. Ее трясло.
— Как же вы все остохренели! Ты еще будешь мне мозги полоскать!
— Как же так?.. Что же с вами делается? Вы же друзья были.
— Что? Друзья? — Он засмеялся. — Нет, вы послушайте ее. Друзья!.. Не было у меня друзей. Был самообман, что они есть. Нужно прожить больше трех десятков лет, чтобы понять, кто такие старые друзья. Предатели, завистники. Однажды они начинают относиться к тебе как к лоху, в карман которого неплохо бы лазить, как в собственный. А на все твои возражения отвечают: мы же друзья…
Он ударил себя кулаком по колену:
— Все это чепуха! Глушак был редкий ублюдок, которому самое место на том свете!
— Ты не должен был. Не должен…
— Не должен? Он был кретин. Непроходимый кретин… Бешеный. Я думал, он мне вцепится зубами в глотку, когда налетел тогда в офисе из-за тех двух фур сигарет… Предположим, только предположим, что я заказал его… Ну и что? Он не заслужил этого? Он сто раз заслужил худшего. Понимаешь, худшего.
— Что же вы делаете? — ежась еще сильнее, негромко произнесла Лена.
— Что делаем? Деньги делаем. Понимаешь. Деньги. Из пустоты. Из воздуха. Из ничего. Деньги. Деньги большие . И тут не место для сентиментальных дур!
— Боже мой! — Ей становилось все холоднее, будто все вокруг покрылось коркой льда. Слова его падали на ее душу тяжело, отзываясь почти физической болью.
— Вот что, Лена. Ты с Викой, помнится, собиралась на отдых. Так езжай. И побыстрее…
— Арнольд… — Она подняла на него наполненные страданием глаза.
У нее будто почва уходила из-под ног. Ей казалось, что между ними росла холодная стена. А еще казалось, что это вовсе не тот человек, которого она знала не первый десяток лет, которого любила, которому многое прощала и за которым готова была идти на край света. Или она просто не знала его, или он так изменился…
— Ну что, что ты так смотришь? Осуждаешь, да? Посмотри на себя — воплощенная укоризна… Ты же дура, Лена… Ты дура. Ты хоть сама подумай, чего ты от меня хочешь… Хочешь, чтобы я раскаялся, посыпал голову пеплом? После того, по каким счетам заплачено за все…
Она не ответила, отвела глаза.
— Не бывать этому! Я был прав, — наигранно бодро воскликнул он. — Прав. Во всем.
— Тебя убьют, Арнольд. Они тебя убьют. Тебе не простят…
— Меня убьют? — саркастически осведомился он. — Ты серьезно? Да мне на охрану все скинутся, чтобы волосок с головы не упал. Потому что они считают, будто мне известно, где эти пять миллионов. Так что за свою неприкосновенность я спокоен… А там — выкрутимся… Обязательно выкрутимся, — как заклинание повторял он.
Следующим вечером Лена с Викой улетели в Москву. Переночевав в гостинице «Россия», утром они были в Шереметьево-2.
Началась предполетная суета — очередь перед таможенной зоной, очередь перед линией, за которой начинались будки со строгими пограничницами. А дальше — свободная зона с магазинами «дьюти-фри» — уже и не Россия, и еще не Запад, в здании аэропорта. Там шатались по коридору, нервно расслаблялись на черных мягких сиденьях, приценивались к товарам во множестве магазинчиков, пили кофе и ели бутерброды дети разных народов — китайцы, малайцы, европейцы, коротающие время перед тем, как самолеты поглотят их и разнесут в разные концы земного шара, связывая нитками самые отдаленные точки, уничтожая магию больших расстояний и прозаично сужая для людей Землю до размеров школьного глобуса.
— Амстердам. Рейс 229. Седьмой вход, — прочитала Вика появившуюся на табло надпись. — Направо, подруга.
