Александр Золотько - Под позолотой — кровь
– Обязательно.
– Вот и отлично, – Симоненко снова вытер лицо и пошел навстречу тяжело бредущему по песку пляжа сержанту.
– Я все передал. У них там все спокойно, а у наших – только синяки и ссадины.
– Синяки и ссадины. Ссадины и синяки. Где там моя машина?
– Там слева, возле дискотеки. Позвать?
– Ничего, сам пройдусь. – Симоненко ткнул пальцем за спину, – Передай – я поехал в больницу.
В больницу. Поспрашивать этих патрульных и выяснить что там с пострадавшей. Дарьей Владимировной Калининой, как следует из документов, найденных в ее гостиничном номере. И еще нужно будет внимательно посмотреть на руки всех ныне убиенных. Может, еще кто сегодня познакомился с наручниками.
Когда же эта ночь закончится? В такую ночь действительно хочется кого-нибудь убить.
Палач
Темнота приняла его. Палач не смог бы никому объяснить, что именно это значит. Просто он это чувствовал. Возможно, это зависело от его настроения, или от настроения темноты, но иногда темнота его принимала, и он чувствовал, что мрак, скрывающий его от окружающих, податливо расступается перед его взглядом. Даже не перед взглядом, а… Палач уже давно отбросил попытки описать хотя бы для себя то ощущение, которое охватывает его в такие моменты.
Дурацкая фраза «сливаться с темнотой» не передавала и сотой части этого ощущения. Он не становился частью темноты, и темнота не становилась частью его. Он не обладал искусством видеть в темноте. Может быть, темнота становилась продолжением его чувств.
Он начинал ощущать объем предметов, ощущать движение. В темноте к нему приходило даже не ощущение. Он просто знал, что впереди препятствие, что кто-то движется сбоку, или затаился сзади. И он не пытался анализировать происходящее. Он использовал это свое знание, чтобы выполнять работу. Чтобы убивать.
С той самой ночи, когда светлячки трассеров опрокинули его на песок, и мозг ему чуть не разорвало чувство одиночества, когда те, кого он считал своими, исчезли, а те, другие, пришли чтобы убить его, темнота впервые приняла его.
Он видел и слышал, как чужие ходили вокруг него, как коротко всхлипывали лезвия, рассекая плоть, он чувствовал, как запекается вокруг него смесь страха и смерти, и не боялся.
Страх и боль вытекали из него вместе с кровью, оставляя в душе только ненависть и одиночество. Он не пытался спрятаться. Он просто лежал на спине и смотрел на небо, изрешеченное пулями.
Утром его подобрали, но он уже не ощутил их своими. Они тоже были чужими, и он не мог испытывать к ним ничего кроме ненависти. У него было только одно желание – убивать и это быстро поняли окружающие.
С ним не любили ходить на задания, и он стал ходить в темноту один. Его часто оставляли как мину замедленного действия – невидимую, но смертоносную. Оставляли, думая, что навсегда, но он возвращался. И никогда не говорил, что именно с ним произошло.
Это злило, но потом к этому привыкли. Только врач госпиталя, в который он попал после очередного ранения, поговорив с ним, побледнел и сказал своему коллеге:
– Что он будет делать, когда попадет домой? Это же убийца, палач.
Он сам об этом не думал. Он просто убивал, пока была такая возможность, а потом ему предложили работу, он, даже не задумавшись, согласился и… Все решили, что, наконец, он не вернулся с задания.
Темнота или принимала его или не принимала. Если не принимала, то его охватывало чувство одиночества, и он все равно шел, продираясь сквозь черное месиво ночи, и все равно выполнял задание. Он всегда выполнял задания. Просто когда темнота в сообщниках – это всегда проще.
Хотя нынешнее задание было и без того простым. Двое, находившихся во дворе, даже не охраняли, они присутствовали, и от того, что в руках у них было оружие, ничего не менялось. Мебель.
Время от времени один из двоих обходил двухэтажное здание вокруг. Зачем? Может быть, этим двоим просто хотелось чувствовать себя при деле? Или они действительно полагали, что так они охраняют здание?
Палач несколько минут наблюдал. Никого. Кроме этих двоих – никого. Хорошо еще, что догадались охранники разместиться в разных концах веранды. Палач поморщился.
Странно, но люди, поставленные что-либо охранять, почти никогда не успевают отреагировать на нападение. Они не могут себе представить, что кто-то может возникнуть из темноты именно перед ним. Не заснуть, вот главная задача часового. Он так сосредотачивается на этом, что просто уже не в силах наблюдать за пространством вокруг себя.
Если охранник один – он напевает что-то про себя, если их двое – ведется разговор. И все. Бывали, конечно, случаи, когда Палач наталкивался на сопротивление, но это было исключение из правил.
Один из часовых встал со стула, что-то тихо сказал напарнику и, не торопясь, двинулся мимо высоких окон в сторону бассейна за домом. Он даже несколько раз останавливался, заглядывая под деревья. Двор освещался двумя прожекторами от дома. Охранник двигался вдоль стены, стараясь держаться тени.
Это он молодец, это правильно. Только бессмысленно. Палач коснулся ножа. Все очень просто. Достаточно просто шагнуть навстречу из-за угла и резко провести лезвием по горлу. Палач предпочитал широкий взмах уколу в сердце. При уколе – малейшая ошибка и противник мог вскрикнуть, а рассеченное горло не оставляло ни малейшего шанса. Жертва даже не напрягалась. Кровь выплескивалась наружу, мозг лишался воздуха, и человек засыпал, чтобы никогда не проснуться.
Уложив труп на землю, потом можно было бы спокойно закончить его маршрут и подойти к напарнику. И все.
Палач хорошо изучил планировку дома, обоих этажей. Он мог вообще закончить операцию, не привлекая внимания охранников. Утром бы их пришли сменять, и оказалось бы, что в доме три трупа – женщина и две девочки. Да, женщина и дети.
Он не чувствовал ни каких упреков или сомнений. У него есть приказ. И он выполнит его, даже если для его выполнения необходимо участие всей группы. Он выполнит приказ в одиночку. Он сможет.
Его не остановит даже то, что в этом случае он может погибнуть. Он сегодня чуть не убил Володю ради этого приказа. И он отказался спасать Дашу. Во имя приказа.
Мысль о Даше он торопливо отбросил, чтобы не обжечься. К Даше пошел Володя, она больше не одна. У них все будет хорошо. И даже если он не сможет уйти после акции, они немного подождут его на месте сбора, а потом исчезнут.
Палач бесшумно скользнул вдоль ограды. Сложенный из песчаника забор отсекал ущелье, отгораживал дом, небольшой сад и крохотный пляжик. Просто и со вкусом. За воротами дорога через двадцать метров сворачивала почти под прямым углом, потом через сто двадцать метров выходила на шоссе. А там, через два километра, начинался курорт, пленником которого вот уже две недели ощущал себя Палач.
Все это Палач знал по описанию. На карте было указано место расположения снайпера и место основного исполнителя. Только вот ему одному придется быть и снайпером и исполнителем.
Все должно получиться. Все получится. Палач поднялся на поросший соснами склон и сел, прислонившись спиной к стволу дерева. Автомат лежал на коленях. Теперь оставалось только ждать. На этот раз нужно было не просто убить, нужно было убить именно так, как того хотели люди, отдавшие приказ.
И Палач не задумывался над тем, почему все должно произойти так, а не по-другому. Оружие не должно думать. И тем более сомневаться.
Глава 14
Не открыла, падла. Вначале спросила кто пришел, сразу почти спросила, не спала, видать, а дверь не открыла.
– Что нужно? – спросила не открывая двери.
– Открой!
– Сейчас все брошу…
– Марина, открой! – Мусор попытался говорить спокойно, но злость продолжала распирать его, – Открой, блин.
– Что нужно?
– Мне нужно поговорить с тобой. – Только открой, а там…
– Утром.
– Нужно сейчас, – да открой же, сука.
– По делу или личный вопрос?
– Личный… – Мусор судорожно сглотнул.
– Днем, часов в двенадцать, не раньше.
– Открой сейчас же! – Мусор ударил кулаком по двери.
– Я же сказала, – голос Марины из-за двери доносился глухо и поэтому казался бесцветным.
– Открой, хуже будет.
– Кому будет хуже?
– Бля…
– Может, к супружнице своей пойдешь? Нехорошо женатому мужику по ночам с личными вопросами к незамужним женщинам ходить.
– Открой!
– Это ты так орешь, чтобы соседи проснулись? Они у меня любопытные. Сам знаешь.
Мусор замолчал. Пока он шел сюда, перед глазами стояла Марина, раздавленная и покорная. Он представлял, как после каждого его слова, лицо ее бледнеет, губы начинают дрожать, а потом всегда высокомерная шлюха должна была просить его о пощаде. Разговаривать об этом через дверь – Мусор понимал, что выглядит сейчас смешно и глупо. От этого злость стягивалась в ком, который делал его дыхание хриплым и тяжелым.
