Андрей Таманцев - Их было семеро…
— Коллега! — обрадовался врач. — Как очень кстати! Просто большая повезуха!
Он объяснил: два часа назад привезли молодого человека с тремя огнестрельными ранениями, с трассы, примерно оттуда же, откуда и тех пятерых. Русский, был без сознания, большая потеря крови. С двумя пулями — в предплечье и в грудине — ему все ясно, а вот третья застряла в районе селезенки, у него сомнения по тактике операции, не согласится ли коллега провести небольшой консилиум?
Док, понятное дело, охотно согласился. Русский, огнестрельные ранения, с того же места. И примерно в то же время. Я и сам принял бы участие в консилиуме, но с моей стороны это было бы просто нахальством. Неуважением к медицине. А я ее уважал. Особенно хирургию.
Больница была маленькая, уютная и почти пустая. Всего четверо или пятеро ходячих больных сидели в креслах в холле и смотрели телевизор. Минут через тридцать Док и местный хирург вышли из палаты с кипой рентгеновских снимков в руках, заканчивая обсуждать тактику предстоящей операции. Прямо военная терминология. Потом Док снял с себя белый халат, накинул мне на плечи и кивнул на дверь палаты:
— Зайди поговори.
— О чем? — удивился я.
— Поймешь. Я сказал коллеге, что ты хочешь расспросить соотечественника, откуда он. Может, нужно что родным передать. Коллега дал любезное разрешение поговорить с ним.
— Только недолговременно, — предупредил врач. — Болной в сознании, но очен слабоватый.
— Три минуты, — пообещал я и вошел в палату.
На высокой белой кровати лежал под капельницей рыжий водила — тот самый, что встречал нас в аэропорту в Никосии.
Твою мать. Только этого поворота сюжета нам и недоставало в нашей и без того донельзя запутанной пьесе!
Я придвинул к кровати стул, сел, как Некрасов у постели больного Белинского, и спросил:
— Узнаешь?
Рыжий кивнул.
— Это ты грузовиком перекрыл нам дорогу? Он снова кивнул.
— Кто в тебя стрелял?
— Не знаю. Из машины. С ходу.
— Из джипа?
— Нет. Из спортивной, красной.
— Из темно-вишневой «альфа-ромео»?
— Да. Она выскочила, когда джип взорвался.
— Кто был в джипе?
— Люди Хруста. Он был в деле с Паном.
— Хруста арестовал Интерпол.
— Дело осталось.
— Какое дело?
Он не ответил. Лишь на его бледном лице с проступившими сквозь бледность веснушками появилась как бы обиженная усмешка.
— Какое дело? — повторил я.
— Ладно дуру гнать… А то ты не знаешь.
Я не стал настаивать на ответе. Было неясно, на сколько ему хватит сил говорить, а у меня были вопросы поважней, чем дела этих бандюг.
— Почему ты не сидел в Нови Дворе, как было приказано?
— Мы сидели. Они нас нашли. По мерсовскому микроавтобусу. По билетам. Еще в Варшаве засекли. И вели до Нови Двора.
— Они не могли успеть перехватить вас в Варшаве.
— Мы… это… в Афинах погуляли немного.
— Сколько?
— Ну… два дня.
— Понятно. Акрополь посмотрели. Погуляли-то хоть хорошо?
Он промолчал, но его ответ меня интересовал, как вчерашняя погода на Кубе.
— Зачем они вас искали?
— Выйти на вас… Они сначала думали — мы. Потом поверили.
— Они вас пытали? — догадался я.
Он молча кивнул. Честное слово, мне его даже стало жалко. И куда их черт несет, этих придурков? Сидел бы себе в своих Люберцах или Химках, крутил бы баранку какого-нибудь «зилка» или такси, подался бы, наконец, в «челноки»! Так нет же, в крутые потянуло. Вот и стал крутым.
— Отец у тебя есть?
— Ну!
— А мать?
— Есть.
— Братья? Сестры?
— Сеструха… младшая. А что?
— Ничего. Хороший у нее брат. Защита и опора. Ладно, продолжим. Что было дальше?
— Они отвезли меня… в Ларнаку. Чтобы я показал вас.
— И ты показал?
— Да… вы как раз уезжали на «ситроене».
— Откуда они нас пасли?
— От турецкой границы. Хозяин «Эр-вояжа» рассказал, что вы в Стамбул за товаром, а потом домой через Болгарию и Румынию.
— Где они взяли оружие?
— Не знаю. Когда джип пришел в Малко Тырново, там уже все было. Сначала мы шли за вами. Потом обогнали… А потом…
— Что было потом, я и сам знаю… В палату заглянул Док:
— Сережа, закругляйся.
— Все, еще только пара вопросов… Где остальные двое твоих корешей? — спросил я, когда дверь за Доком закрылась.
— Там, в Нови Дворе.
— В мотеле?
— Нет. Их держат в старой сыроварне, с километр от мотеля.
— Под охраной?
— Да.
— Сколько человек в охране?
— Трое или четверо, точно не знаю.
— Чего они там ждут?
— Ну, чего… вас, конечно.
— Зачем?
— Кончай, а? — попросил рыжий. — Чего ты из меня жилы тянешь? «Зачем!» Вы же всю дурь забрали! «Зачем!..» Я тебе все сказал. Как есть. Что мне теперь делать?
— Это ты у меня спрашиваешь? — удивился я. Он снова помолчал, потом как-то безнадежно вздохнул и ответил:
— Мне больше не у кого спросить.
Н-да. Такие признания обязывают. Я даже разозлился. Да что я ему, Макаренко? Папа с мамой? Справочная «09»? Но…
— Ладно, — сказал я. — Первое: выздоравливать. Второе: когда будут допрашивать болгарские полицейские, отвечать четко. Был на Кипре, деньги пропил, возвращаешься домой автостопом. Проголосовал перед джипом, оттуда выстрелили. Никакого «строена» не видел, взрыва не видел. Ничего не видел — потерял сознание. Очнулся уже в больнице. Понял?
Он кивнул.
— Паспорт есть? — продолжал я.
— Да. Отдали — чтобы билеты мог брать.
— Тем лучше. Из больницы смоешься, не дожидаясь выписки. Как только оклемаешься. Доберешься до Варны, там сядешь на теплоход до Одессы.
— А Интерпол?
— Забудь. Никто про тебя в Интерпол не сообщал.
— Но… Бабок у меня нет, все забрали.
— Как тебя зовут? — спросил я.
— Вася.
— Сука ты, Вася! Понял? На паперти стоять — вот к чему у тебя есть талант. Запоминай. В пятидесяти километрах отсюда — поворот к морю. Поселок Череша. Хозяин мотеля Петро Петров. У него будет конверт для тебя. Васе от Сережи. В нем будет триста баксов. И ни в чем себе не отказывай, понял?
— Спасибо, — сказал он.
— Хотел бы я знать, когда ты последний раз произносил это слово!
Он подумал и признался:
— Не помню.
— Верю. Похоже, ты умеешь быть честным. Это позволяет с оптимизмом смотреть в твое будущее. Как говорят дипломаты — с осторожным оптимизмом.
Вошел местный хирург и решительно заявил:
— Доволно, доволно! Волной должен отдыхивать, завтра у него труден операция.
— Доктор, я умру? — спросил рыжий.
— А как же? — ответил я вместо хирурга. — Ты что, рассчитываешь жить вечно? Обязательно умрешь. Весь вопрос: когда, где и при каких обстоятельствах. Будь здоров, Вася!
— У вашего приятел странная привычка шутить, — заметил местный хирург, провожая нас с Доком к машине, возле которой уже истомился Петро Петров.
— У него много странных привычек, — отозвался Док.
— Каких? — заинтересовался хирург.
— Ну, например, у него есть привычка оказываться в самом неподходящем месте в самое неподходящее время и при самых неподходящих обстоятельствах.
— Это не привычка, — подумав, возразил хирург. — Это характер. А характер — это судба.
В этом он, пожалуй, был прав.
Я втиснулся на заднее сиденье «жука» рядом с Доком, рассчитывая обсудить с ним по дороге полученную от рыжего информацию. Но разговаривать в машине не рискнул — Петров даже музыку не включил. Он сидел за рулем с сосредоточенным и, как мне показалось, хмурым видом. Может, был недоволен непредвиденной задержкой в больнице?
Но один вопрос я задать Доку все же рискнул:
— Что может означать фраза: «Вы же всю дурь забрали»?
— В каком контексте?
— Ну, в каком? В нашем. Начиная с виллы «Креон» и кончая золотой цепью в морге.
— От кого ты ее услышал?
— От рыжего.
Док подумал и уверенно сказал:
— Героин.
В точку. Вот теперь все стало понятно. «Дурь». Килограммов пять героина. Те самые, что неподалеку от виллы «Креон» бестрепетной рукой датского принца Гамлета, не обремененного вопросом «быть или не быть», вытряхнул в ручей Артист. Вот, значит, в каком деле были Хруст и Пан. И хотя первый сидит в комфортабельном СИЗО Интерпола, а второй хотелось мне верить, в котле с кипящей серой, дело осталось. И верные соратники Хруста исполнены решимости довести его до конца.
С их точки зрения, происшествие на вилле «Креон» было ясней ясного: какие-то отморозки (мы то есть), получив от кого-то наводку, что товар у Пана, решились на откровенный беспредел. Пана и его братву замочили, товар забрали, а этих троих отправили в Польшу, чтобы перевести стрелки.
