Олег Маркеев - Угроза вторжения
Пришлось перестраиваться по ходу дела и свести активность к минимуму. Несколько раз засветил ложные контакты и плотно засел в гостинице. Не хотелось думать, что номер в гостинице ему подсунули «крестовый», нашпигованный аппаратурой, но и такого оборота исключать было нельзя. Всю черновую работу взял на себя Белов, хотя по первоначальному плану, разработанному в Москве, ему отводилась роль страхующего. Ребята в местном отделе КГБ были, в принципе, неплохими, но Журавлев решил не рисковать и встречу с Рованузо организовал на явке, все две недели заботливо опекаемой Беловым.
Между собой эту квартирку называли «Прибой». На балансе КГБ как явочная квартира она никогда не стояла. Ее по своим связям организовал Белов. Балагур и любимец замужних женщин, он периодически получал втык за чересчур вольное отношение к жизни. Но от его многочисленных пассий шла первосортная информация, и начальство скрипело зубами, но смотрело на недостатки в моральном облике сотрудника сквозь пальцы, как говорится, «живи до первого залета, вот тогда и ответишь за все разом».
Как Белову удалось организовать свободную квартиру в пик сезона, да еще в двух шагах от набережной, осталось тайной. Судя по всему, дело не обошлось без участия очередной дамы сердца, а интимные тайны Белов хранил еще надежнее, чем служебные. Явка носила все признаки любовного гнездышка. Журавлев, впервые войдя в квартиру, только крякнул, увидев огромную, в полкомнаты кровать. Судя по довольной загорелой роже Белова и батарее пустых бутылок на кухне, «сексодром» всю неделю использовался на полную катушку. Белов добросовестно отрабатывал легенду о пехотном майоре-отпускнике, прожигающем жизнь и накопленное за годы безупречной службы жалованье.
За полчаса до прихода того, за кем они охотились, удалось с грехом пополам навести видимость порядка. Журавлев, оценив обстановку, решил, что разговаривать придется на кухне. Кровать, размерами и истоптанностью напоминавшая борцовский ковер, нужному настрою на разговор никак не способствовала. Предстояло сломать давнего агента, тихо и без особого вреда для своих делишек стучавшего на всех своих знакомых. В личном деле агента были проставлены настоящая фамилия, имя, отчество — Ашкенази Александр Исаакович. Но Журавлев как-то попривык называть его Рованузо, кличку прилепили подельники Ашкенази, посмотрев недавно вышедший фильм «Спрут». Ашкенази был бухгалтером по образованию и расхитителем по призванию, итальянский тезка ему не годился в подметки. Рованузо со школьной скамьи промышлял мелкой спекуляцией, с годами остепенился и поднялся до валютных операций в особо крупных размерах, связи у него были практически повсюду. Но сейчас из него, кровь из носа, нужно было выбить наводку на человека, за произнесение одного имени которого, как предупреждали Журавлева, деловые попросту отрезали язык.
— Рованузо, хочешь, я тебя посажу? — Журавлев уже еле ворочал языком, от подпрыгнувшего давления в глазах рябили яркие светлячки. Ночь выдалась на редкость душной, дело шло к грозе. На столе стояла полупустая бутылка «Нарзана». Журавлев периодически прикладывался к ней, с брезгливостью ощущая, как все выпитое тут же выступало потом.
— Кирилл Алексеевич, мы же с вами не первый день знакомы. Какие у бедного Ашкенази могут быть дела, спросите вы? Так я вам, положа руку на сердце, отвечу — только незаконные! И никаких других. Так за что меня сажать? За все сразу — такого закона нет, мы же, увы, не в Америке. За что-то одно? Вы не находите, что это несколько нелогично, нет? — Ашкенази оттянул воротник рубашки и со свистом выдохнул струю воздуха на липкую от пота грудь. — И охота вам в такую жару мучить себя и порядочного человека? Меня не жалко, так себя бы пожалели. Сгорите же на работе, Кирилл Алексеевич. — Его черные навыкате глаза смотрели с такой печалью, словно он сидел у постели умирающего родственника, а не за расшатанным столом перед приехавшим по его душу опером.
Журавлев до дна выпил стакан воды, с трудом отдышался.
— Все, Рованузо, мое терпение лопнуло. — Ладонью растер липкую испарину по голым рукам, потом вытер пальцы о брюки. — Собирайся на нары.
— Кирилл Алексеевич, я вас не узнаю. К чему эти дешевые приемы? Что надо, я и так вам рассказываю. Кстати, не прошу наград. Рассказывали тут про одного чудика. — Круглое лицо Рованузо, тоже липкое от пота, расплылось в широкой улыбке. — Уж не знаю, чем на него воздействовали, наверно, гипнозом. Заключил сделку: он всех подельников топит, а ему за заслуги на ниве борьбы с преступностью — орден Красного Знамени. Нет, есть еще такие люди! Вы представляете? А почему сразу не Звезду Героя? Суд его и наградил. — Рованузо тяжко вздохнул. — Всем по «червонцу», а орденоносцу — семь. Жена три года по всем инстанциям бегала, требовала освободить героя невидимого фронта. Добегалась. Поделилась горем с подружкой. Весточка дошла до лагеря. Там ее сердечного наградили по всем правилам. — Он стал вдруг серьезным, потер большой нос, чуть скосив глаза на дверь. — Я вас ни о чем никогда не просил, Кирилл Алексеевич. А сейчас, хотите, на колени стану! Не давите, не скажу. Жить хочу. Лютой же смертью умру, неужели не понимаете?!
Журавлев поморщился, от азартной жестикуляции Рованузо рябило в глазах. Хотел было заорать, но то ли от жары, то ли вспомнив, что дом «хрущевский», слышимость запредельная, сплошной акустический коммунизм, передумал и, понизив голос, дожал:
— Нет, Рованузо. Или ты сейчас говоришь имя, адрес и на чем можно взять этого человека, или сядешь. По нехорошей статье.
— И можно поинтересоваться, какую гадость вы мне сосватаете за мой многолетний и безвозмездный, подчеркну, труд?
— Растление несовершеннолетних, — по слогам произнес Журавлев. В горле опять пересохло, голос хрипел, срывался на фальцет.
— Бог ты мой! — Рованузо обхватил горящие щеки. — И это шьют мне, отцу семейства. Двух семейств, если честно… И почти деду! У Раечки же будет выкидыш, если узнает. Креста на вас нет, Кирилл Алексеевич. Хотя о чем это я! У вас же вместо креста — партбилет.
— Лапшу будешь вешать в камере, Рованузо. Там народ от скуки пухнет, вот им там свои еврейские хохмочки и вкручивай. — Журавлев повернулся и дважды бухнул кулаком в стену. — Сегодня и начнешь.
Дверь сразу же распахнулась, и на пороге возник улыбающийся Белов. Голубая милицейская рубаха с капитанскими погонами, специально для этого случая захваченная из Москвы, была расстегнута до пупа. За неделю он успел хорошо загореть и видом был не хуже местных ментов, вечно полусонных от жары и кислого винца. Журавлев отметил, как мелко, по-птичьи задрожали веки у Рованузо. Первый по сценарию акт под названием «Явление мента народу» они выиграли вчистую.
— Привет, Рованузо Исаакович! — Белов на радостях крепко приложился к шее Ашкенази, тот только дрогнул всем телом, но промолчал. — Привет, говорю, старый греховодник!
— Не имею чести… — прохрипел Рованузо, сморщившись от второго дружеского шлепка.
— Это-то мы знаем. Уф! — Белов сел на колченогий стул. — Замаялся я за тобой бегать. Из Москвы давно вестей не получал?
— Я газетки читаю. «В „Правде“ пишут правду, в „Известиях“ — известия», так, кажется, у Маяковского? — Рованузо кисло улыбнулся. — Там про меня ничего не написали.
— Ну, на зоне у тебя будет время газетки читать. Сколько ни оторвешь, все на параше и прочитаешь. — Белов сделал грустное лицо. — Новости у меня для тебя такие, Рованузо. Бардачок Лизки Шу-шу погорел. Лизочка, на вас, старых извращенцев, не надеясь, строчит показания, только бумагу подноси. Так что, милый, приплыл ты. — Он тяжело вздохнул и участливо посмотрел на Рованузо. — Такие дела… У Лизки мы целый гроссбух конфисковали. С заказами. Что же тебя, старого хрена, на малолеток потянуло, а? На нормальной бабе надорваться боишься?
— Доказать еще надо! — прошипел Рованузо.
— Нет, от изнасилования тебя адвокаты отмажут, денег хватит. А вот растление несовершеннолетней я тебе обещаю, как с куста.
— Слушайте, капитан! — Рованузо повернулся к Белову. — Давайте не усугублять и без того нелепое положение. Когда я вижу человека в соответствующей форме и погонах, у меня сразу же возникает вопрос — сколько?
— Понятно-о! — протянул Белов. Встал во весь рост, как скала нависнув над маленьким, пухленьким Ашкенази. — Это ты мне? Секи, коллега! Эта тварь муровца купить решила! — Косил под народного любимца Жеглова. Выходило похоже. Журавлев зажмурился от удовольствия. — Вонь ты камерная… Муровца купить! — Белов, как козырным тузом, шлепнул об стол красными муровскими корочками. — Усохни, плесень, МУР по твою душу пожаловал, понял!
Муровские корочки в отделе имели только Белов и еще один опер. В ход они шли, если требовалось сыграть милиционеров. Журавлев тайно завидовал обладателям «мурок»: кроме конспиративных возможностей, они давали право бесплатного проезда на городском транспорте. На кагэбэшные удостоверения эта привилегия почему-то не распространялась.
