Андрей Воронин - След тигра
Вокруг по-прежнему ничего не происходило. Напряжение нарастало, и вскоре Глебу стало казаться, что даже воздух вибрирует, тихонько гудя, как будто прямо у него над головой проходила высоковольтная ЛЭП. «Ну что же ты тянешь? — мысленно обратился Сиверов к невидимому противнику. — Покажись, устрой пальбу, выскочи из кустов с тесаком в руке — сделай что угодно, только кончай эту игру в прятки! Я ведь тебя все равно найду, так зачем впустую тратить время?»
Ему подумалось, что маньяк мог давным-давно покинуть эти места, поняв, что игра зашла чересчур далеко. Логика, здравый смысл, целесообразность и последовательность поступков не всегда присущи даже нормальному, психически здоровому человеку, не говоря уже о маньяке. Но иногда и у клинических шизофреников случаются просветления: что-нибудь в этом роде могло произойти и с Андреем Горобцом. Проснулся однажды утром, огляделся по сторонам, понял, что натворил, и решил уносить ноги, пока цел. Россия — большая страна, и она не одна на свете, так что куда бежать — не такой уж сложный вопрос. «Хуже, если он решил сдаться и понести справедливое наказание, — подумал Глеб. — Или, того хлестче, попросить у суда оказать ему психиатрическую помощь… Что, спрашивается, я должен тогда делать с ним?»
Он представил себе, как Горобец спокойно выходит из зимовья с поднятыми над головой руками и кричит: «Не стреляйте, я сдаюсь!» Или сидит, скорчившись, в самом темном углу своей избушки на курьих ножках и, заливаясь слезами, ждет, когда за ним придут и отведут его, больного и несчастного, к доброму доктору. И как быть тогда? Стрелять? Вроде нельзя. Неловко как-то… Брать за руку и вести через тайгу к этому самому доктору? Опять не спать ночей, опасаясь, как бы этот бедный больной не вцепился кому-нибудь зубами в глотку? Нет уж, слуга покорный… Но нельзя же, в самом деле, просто взять и пристрелить безоружного человека на глазах у двоих свидетелей!
— О чем ты думаешь? — неожиданно спросила Евгения Игоревна, которая, оказывается, уже некоторое время шла почти рядом с ним, прямо за правым плечом, с карабином наперевес.
— О том, что проще всего мне сейчас было бы пристрелить вас обоих к дьяволу и спокойно отправиться восвояси, — честно ответил Глеб. — И никаких тайн, и никаких загадок, и никакой ответственности! Твой Корнеев даже не будет знать, жив я или умер вместе с вами. Вот зачем, скажи на милость, я с вами нянчусь? Меня жена дома ждет, скучает…
Он обернулся. Возчиков испуганно хлопал на него глазами, которые сквозь линзы очков казались непомерно большими. Евгения Игоревна задумчиво улыбалась.
— Жена ждет… — повторила она. — Ну, и как же ты явишься к жене, застрелив двоих ни в чем не повинных людей.
— Впервой, что ли? — огрызнулся Глеб. — И потом, на вас не написано, повинные вы или неповинные…
— Это факт, — согласилась Горобец.
Глеб снова покосился на Возчикова. Ему вдруг пришло в голову, что драматическое появление одичавшего за год скитаний по тайге доктора биологических наук могло быть хорошо разыгранным спектаклем. А вдруг они с Андреем Горобцом действуют заодно? В самом деле, неужто ловкий, решительный и жестокий маньяк, сумевший в одиночку отправить на тот свет целую кучу таких же решительных, неглупых, жестоких и притом хорошо вооруженных мужчин, не сумел отыскать и прибрать к ногтю хлипкого безоружного очкарика? Правда, очкарик, по его собственным словам, за этот год приобрел недурной опыт партизанской войны, да и раньше, как-никак, был специалистом по крупным хищникам, а не по английским дифтонгам или, к примеру, взаимодействию звезд и диффузной материи в открытом космосе. Кое-какие шансы выжить у него, конечно, были, но все-таки Глеб решил не спускать с него глаз, пока вся эта история не закончится. А то ведь треснет сзади по затылку, пока ты будешь выслеживать его напарника, и дело в шляпе — ужин доставлен прямо на дом, можно приступать к приему пищи…
По мере того как местность под их ногами постепенно выравнивалась, незаметно переходя в заросшее сочным молодым разнотравьем дно распадка, Глеб начинал ощущать запах этого нехорошего места. Поначалу почти незаметный, запах этот постепенно усиливался, становился гуще, отвратительнее, невыносимее, а вскоре к нему добавился звук — басовитое жужжание тысяч изумрудных и синих мух, густо облепивших торчавшие на шестах жуткие украшения. Тошнотворная вонь разложения достигла такой концентрации, что Глебу захотелось обернуть лицо носовым платком, К сожалению, отвлекаться на подобные «мелочи» он просто не имел права и потому ограничился тем, что прижал платок к носу левой рукой прямо поверх накомарника. Дышать стало немного легче, хотя эффект был скорее психологический: по крайней мере, исчезло неприятное ощущение, что при каждом вдохе в организм проникают частицы липкой, испускающей этот непереносимый смрад дряни.
Глеб снова обернулся. Даже сквозь накомарник лицо Горобец выглядело бледным с прозеленью, но она держалась вполне достойно. Зато Возчиков шел рядом с ней как ни в чем не бывало. Физиономия у него по вполне понятным причинам была встревоженная, и карабин он держал наизготовку, но запах его не беспокоил вовсе. Впрочем, это тоже ни о чем не говорило: эти двое были биологами. Им было не понаслышке известно, что мертвой плоти свойственно разлагаться и издавать неприятный запах, и они не стали бы теми, кем стали, если бы не умели преодолевать естественную человеческую брезгливость.
Чуть приоткрытая дверь зимовья с каждым шагом приближалась. От запаха начала кружиться голова, и Глеб стиснул зубы, мысленно приказав себе не отвлекаться на чепуху. Ему приходилось бывать в местах, которые пахли ничуть не лучше, и он знал, что справится. С запахом справится наверняка, а со всем остальным — как карта ляжет…
Чтобы подойти к двери, ему пришлось пройти между двумя шестами, поставленными на расстоянии метра друг от друга. Потревоженные его появлением мухи с сердитым жужжанием поднялись в воздух, на какое-то время приоткрыв то, на что Глеб бросил лишь мимолетный косой взгляд, и тут же вернулись к прерванной трапезе. Нервы у Слепого дрожали, как туго натянутые струны, — очевидно, сказывалось хроническое недосыпание в сочетании с обыкновенной физической усталостью. Когда от двери его отделяло каких-нибудь три метра, Слепой молнией метнулся вперед, пинком распахнул дверь и сразу же отпрянул в сторону, прижавшись спиной к трухлявым бревнам стены.
Выстрела не последовало. Краем глаза Глеб видел припавшую на одно колено в стороне от линии огня Евгению Игоревну и Возчикова, который вообще залег, заслонившись рюкзаком и выставив поверх него карабин, словно собирался вести нешуточный бой. Сиверов приподнял накомарник, поймал взгляд Горобец и кивнул в сторону Олега Ивановича: присмотри за ним. Горобец тоже кивнула и развернулась вполоборота, чтобы одновременно держать под наблюдением и дверь зимовья, и своего подозрительного коллегу. Тогда Глеб опустил накомарник, спрятал в карман носовой платок и ринулся очертя голову в темный дверной проем, выставив перед собой пистолет.
Ужасное зловоние, по сравнению с которым царившая на улице вонь была буквально ничем, едва не сбило его с ног. Мириады мух с гудением взметнулись в воздух, мгновенно заполнив своей клубящейся массой весь объем помещения. Это было так неожиданно, что Глеб едва не принялся палить наугад во все стороны. Справившись с собой, он сразу же вынул из кармана платок и прижал его к носу, жалея только о том, что одеколон, которым перед отправлением из Москвы спрыснула платок заботливая Ирина, давно выветрился.
— Здесь никого нет, — сдавленным голосом крикнул он через плечо, адресуясь к Горобец. — Держите подходы, мне надо осмотреться.
Внутри зимовья царил полумрак, разжиженный солнечным светом, падавшим через открытую дверь и прорехи в крыше. Косые солнечные лучи освещали жуткую и отвратительную картину, место которой было разве что в фильме ужасов. Глеб не понимал, каким образом человек, пусть даже сумасшедший, мог здесь жить. Да здесь, вероятнее всего, никто и не жил — по крайней мере, в течение последних недель.
Бревенчатые стены зимовья были причудливо размалеваны засохшей кровью. Здесь были грубо нарисованные каббалистические знаки, какие-то перекошенные зверские рожи, перевернутые кресты, любовно выведенные полуметровыми подтекающими буквами матерные ругательства и просто бессмысленные линии, пятна, кляксы, образовывавшие на стенах какой-то пестрый, безумный и бессистемный узор. Повсюду валялись кости — Глеб затруднился бы сказать, человеческие или звериные, — иные из них с кусками гниющего мяса, иные — обглоданные добела. В черном мясе копошились белые черви, с потолочной балки свисали чьи-то гниющие кишки. В дальнем углу, наполовину скрытые бурой от крови колченогой скамьей, штабелем стояли какие-то ящики — штуки три или четыре. Они были накрыты пятнистым от вездесущих кровавых брызг брезентом; там же, в углу, Глеб разглядел несколько прислоненных к стене карабинов и два автомата, оба без рожков, зато один — с примкнутым, испачканным чем-то темным штык-ножом. Грубый самодельный стол был густо усыпан костями и какими-то мерзкими огрызками, а прямо посередине, вонзенный в бурое от пропитавшей его крови дерево, торчал тяжелый нож с зазубренной спинкой — тот самый, что пропал у Тянитолкая в ночь смерти проводника. Под столом Глеб увидел небрежно брошенные лапти с когтями — те, следы которых видел у разрытой могилы Гриши и на краю болота.
