Геннадий Прашкевич - Пятый сон Веры Павловны
Зато Мориц увидел нежную тень.
Она, как бабочка, трепетала над Азямом.
Это было очень красиво, но все же до Морица каким-то образом дошло, что это, наверное, к Азяму прилетела Смерть. А еще до Морица дошло, что долго она порхать над посиневшим Азямом не будет. «Дай помучиться старому дрозофилу», – добродушно попросил он, но Смерть Морицу не ответила. Тогда он принялся за дело: колотил Азяма по узким посиневшим щекам, лил на него холодную воду, как умел, делал искусственное дыхание. Сам умотался и мертвого Азяма умотал.
Но Азям очнулся.
Он даже начал хитрить.
То вздохнет, значит, то всхлипнет – совсем не те звуки, что подобает издавать настоящему покойнику. При всем этом, если Мориц хоть на полминуты прекращал свою адскую работу, Азям переставал хитрить и противно синел. И сразу появлялась над Азямом, ласково трепеща крылышками, нежная эфирная тень, похожая на бабочку.
Мориц отчаялся. Не хочу в тюрьму, трезво думал он. Вынесу Азяма из общаги и посажу на лавочку, пусть сидит. А сам вызову скорую с углового автомата. Может, врачи прогонят Смерть? А потом мне добрые люди сказали что Оля блядь да и Ляля блядь… Мориц так устал отгонять эфирную бабочку, что даже не обрадовался, когда Азям приоткрыл один глаз, и странно, по-поросячьи, хрюкнул. И как мне быть теперь я не знаю смеяться или же хохотать… Смерть, конечно, внимательно приглядывалась к Азяму, но в тот день Азям ей все-таки не понадобился.
Ушла искать кого получше.
Я отправил ее в одиссею по грязным подъездам,
где от холода полумертвы батареи,
где облезлые двери молчат от отъезда к приезду,
где пружины визжат, словно жертвы пиратов на рее;
где чрез два этажа скупо светят столетние лампы
(истерички – то вспыхнут, то вновь затаятся),
где ночами орут свои песни таланты,
а жильцы их не гонят – прогнали б, да выйти боятся;
где талантов сменяют безмолвные тени:
наркоман, алкоголик и вор, их застенчивый спутник,
и журчит в пищеводах «Агдам» пополам с нототенией,
а на лестнице школьницу пялит распутник…
Черновик я закончил, медлительно думал Мориц, втягивая в себя запах гари, затопивший тайгу. Весь мир горит. Попросить бы Коровенкова помолиться о чуде, да поздно. Мир так горит, что уже ничего не надо. Разве только жару подбавить. Наверное, когда заканчиваешь настоящий черновик, так и должно быть, подумал он, ведь черновик включает в себя больше, чем книга. Настоящий черновик включает в себя весь мир, не только основной текст. Вообще весь! А значит, пусть горит. Отработанные материалы сжигают. Обычная история.
Сумрачные ели расступились и Мориц увидел заимку.
Над кирпичной потрескавшейся трубой, высветленной сухим воздухом, стеклянно трепетало мерцание, совсем как бабочка над умиравшим Азямом. Значит, так и должно быть, подумал Мориц, пропуская мимо сознания нарастающий рев вертолета, наклонно боком, выставив в сторону хвост, по кругу проходящего над рекой. Коровенков даже в жаркий день любит истопить печку, вспомнил Мориц. У Коровенкова черновик тоже готов, раз он так энергично сжигает отработанные материалы.
Подняв голову, он вновь увидел нежную эфирную тень.
Наверное, это тень Смерти трепетала над сизой тайгой в душном подрагивающем воздухе.
Бум, бум, бум!
Дыша металлическим жаром и ужасом, громадная машина под свистящими, грохочущими, почти невидимыми, как бы стеклянными, винтами прошла невысоко над Морицом, и он увидел, как впереди с деревянной крыши пихтоварки вдруг полетели сухие осколки дерева.
Бум, бум, бум!
И вот я вырос а мотороллеры сгнили
болонья не в моде «Червону руту» не поют
бог знает живы ли Том Джонс и Энгельберт Хампердинк
никто не слушает с огромным вниманием Леонида Ильича
пятилетка качества оказалась периодом застоя
а Мандельштам и Бухарин вовсе не враги народа
можно носить длинные волосы танцевать рок-н-ролл
и отрицать принцип партийности в искусстве
можно торговать на рынке Высоцким вразнос
и смотреть по видео фильмы о соблазнительных лесбиянках
Все можно.
Но черновик закончен.
Не слушающейся рукой Мориц выловил из кармана зажигалку.
Раз черновик готов, значит, материалы отработаны. Значит, в мире не осталось ничего существенного, ничего такого, что могло бы пополнить основной текст. А раз весь мир вошел в будущую книгу, значит я сам, как отработанный материал, могу быть сокращен. Могу перестать быть Морицом. Теперь мои руки могут лежать там, где им хочется лежать. Теперь я могу видеть один и тот же сон с любым рядом уснувшим человеком.
Он поднял алюминиевую канистру с бензином, оставленную Кобельковым на деревянном крылечке, и подержал ее на весу.
Канистра оказалась тяжелая.
Не выпуская ее из руки, Мориц деловито толкнул дверь избы.
Внутри никого не оказалось, но сильно пахло бензином. На полу валялись грязные тряпки, какая-то посуда, будто люди выскакивали на крылечко сломя голову. Еще одна канистра с бензином валялась возле печки, бензин из нее растекся, пропитав рассохшиеся плахи пола.
Судя по усилившемуся реву, вертолет снова прошел над избой, и снова послышалось
бум, бум, бум!
Плахи пола пропитались бензином. Растоптанные кроссовки Морица пропитались бензином. От жуткой жары Мориц таял, как медуза, выброшенная на раскаленный песок. Задрав продранную на локтях рубашку, не снимая очков, он вытер мокрое от пота лицо.
Оплодотворения тараканов неплодотворны:
я настигаю их раньше, чем смерть.
На их последний оплот, ванную и уборную,
мне теперь самому больно смотреть.
Наверное, Мориц многое еще успел увидеть.
С обрыва (позже обгоревшее тело Морица нашли на обрыве, он там упал, обгорев до неузнаваемости) он, наверное, еще успел увидеть Сергея, отчаянно бегущего вниз, к реке, и Коляна, столь же отчаянно машущего рукой неожиданно появившемуся гражданину начальнику, зачем-то по колено зайдя в зеркально прозрачную воду. Наверное, Мориц еще успел увидеть таинственный блеск перекатывающейся через камни плотной прозрачной воды, и понять, что именно вода всегда составляла и продолжает составлять одну из самых загадочных и прекрасных заметок в законченном им черновике. Вода на реке напоена смородиной, наверное, успел подумать Мориц, увидев на берегу смородиновые кусты. А рыбам что? Рыбы не чувствуют гари. Им плевать на фонтаны огня и ярких искр, ужасно вздымающихся над черной тайгой. Пока вода не превратится в кипяток, рыбам плевать на все, даже на ревущую тень зеленого вертолета, заходящего на Морица и извергающего из себя огонь…
Бум, бум, бум!
Дымные облака плыли куда-то за реку.
Облака светились.
Все такие же в небе движутся облака
и меняются времена года…
Возможно, в какой-то момент Морицу показалось, что все вокруг него горит.
Весь мир горит.
Но он не боялся этого.
Возможно, он специально плеснул бензином из алюминиевой канистры на странные блики и отсветы, играющие на крылечке, на траве, на его насквозь промоченной бензином рубашке. Возможно, он специально обильно плескал бензином из канистры на все, что попадалось ему на глаза. Он уже сам давно с ног до головы облился бензином, но бензина в алюминиевой канистре все еще оставалось много. Наверное, в тот момент он не понимал, что на самом деле бензина всегда много больше, чем людям кажется. Наверное, он в тот момент не понимал, что сколько бы ни оставалось в канистре бензина, пусть совсем мало, его все равно хватит, чтобы поджечь отработанные материалы – низкое сизое небо, поблескивающую реку, темную загадочную тайгу, затопленную клубами едкого дыма, и, наконец, грохочущий, ревущий, обдающий металлическим жаром и ужасом зеленый вертолет, теперь несущийся почему-то поперек зеркальной реки прямо на Морица.
Рыло вертолета было опущено.
Бум, бум, бум!
Возможно, Мориц еще успел увидеть, как невидимыми ударами бросило в воду орущего от страха Коляна, и как странно упал лицом на голые камни рыжий Сергей Третьяков. Но главное, он успеть чиркнуть зажигалкой. Ведь главное, подпалить отработанные материалы – ползущий над тайгой дым, звенящие от сухости ели, черное зарево, вставшее над тайгой.
Бензин вспыхнул, и Мориц завопил.
Наверное, раньше Морицу никогда не приходило в голову, что, сгорая, отработанные материалы могут причинять такую ужасную боль. На Морице, шипя, лопалась кожа. Он вопил, катаясь по сухой, воспламеняющейся под ним траве. Он, наверное, уже не видел мгновенно вспыхнувшую тайгу и прозрачные спиртовые языки пламени, вдруг вымахнувшие над нею. И он уже, наверное, не видел, как в той стороне, куда развернулся и ушел отстрелявшийся вертолет, вдруг бесшумно и страшно поднялся в сизое раскаленное небо исполинский клубящийся гриб черного дыма. Небо было низким и плотным, но клубящийся черный гриб сразу продавил его, и, расширяясь, осветил весь горизонт, и без того светлый.
