Каникулы строгого режима - Кивинов Андрей Владимирович

– Бухой я был… Не помню ни хрена.

Положенец, ухмыляясь, посмотрел ему в глаза:

– А тебя ж вчера поимели, Казбек… Ты теперь у нас петушок…

– Ты чего, Сумрак?! Не было такого!!

– Значит, кое-что помнишь?..

– Не путай рамсы! – Шаман попытался перейти в нападение. – Мужик пургу гонит!

– Пока ты гонишь… Не баклань…

Витя подошел к понурившемуся Казбеку и отвесил ему звонкую оплеуху. Оскорбление – дальше некуда. Ответить Шаман не посмел, его бы тут же, на месте, приговорили и привели приговор в исполнение. Но обиду смертельную на положенца он затаил. И теперь активно подыскивал момент для свержения обидчика с трона. А момент настанет, когда Сумрак сам совершит какой-нибудь позорный косяк и лишится власти. И к этому надо стремиться. Этому надо поспособствовать. Но в открытую войну пока не вступать. «Мы по-прежнему кореша, Сумрак. За тебя и в огонь, и в воду! Мамой клянусь!»

Прежний кум аккуратно подшил подписку Казбека в личное дело, которое впоследствии было передано Федору Васильевичу по наследству. Гладких, как человек творческий и практичный, тут же наладил со смотрящим за карантином контакт. И тоже намекал на условно-досрочное освобождение и возвращение подписки. Казбек был вынужден контачить. Не сказать, что с особой радостью. Правда, общий интерес с кумом у него имелся. Начальник оперчасти также не испытывал нежных чувств к Вите Сумарокову и грозился со дня на день лишить того воровской власти. Каковы причины этой неприязни, Казбек не знал, но ему это было и не важно. Важно, что он сумеет рассчитаться с положенцем за обиду.

Сейчас его узкие глаза не светились счастьем. Был же договор с кумом – не встречаться в кабинете. Объясняй потом братве, что ты тут делал.

– Заходи, Казбек.

Гладких закурил, но угощать сигареткой помощника, в отличие от Кольцова, уже не стал – на всех табака не напасешься. Шамаев остановился рядом со стулом, но без разрешения не садился.

– Присаживайся… Как дела?

– Как на Марсе. – Смотрящий за карантином сел. – Следы есть, а жизни никакой. Начальник, мы ж договаривались, чтоб не в кабинете… Братва не поймет.

– Будут спрашивать, скажешь, что вызывал по поводу этапа… Собственно, так оно и есть. Короче, на этапе мент бывший. – Кум протянул Шамаеву фотографию. – Десять лет отмолотил в погонах. Сел по сто одиннадцатой, четвертой. Борзеет, однако. Сейчас он на карантине. Карантин – твоя грядка. Вечерком сходи, проведай. Объясни, что здесь не санаторий МВД… Только не перестарайся.

– Может, под хвост [5] его?

– На твой вкус, – ухмыльнулся кум, прикинув, что рано или поздно мента все равно отпетушат. – Главное, без тяжелых юридических последствий.

– Понял, сделаю…

– Характеристику на тебя я подготовил. Комиссия через месяц. Если все будет хорошо, в июле приедешь домой.

– Спасибо… Хотя у меня в сентябре – и так «звонок».

– Не понял, тебе УДО не надо?!

– Не-не, надо…

Шаман вернул фотографию Кольцова и, понизив голос, поинтересовался:

– Что с Сумраком? Когда уберешь?

– Когда ты узнаешь, где общак.

– Пока не могу… Сумрак осторожный.

– Так ты старайся. Надеюсь, к приезду комиссии он проколется.

Речь шла об общаке – воровской казне. Паша Клык, выходя на волю, оставил его положенцу, и только тот знал, где он хранится. А зоновский общак – это не мешок семечек. Это масса положительных эмоций, иногда с шестью нулями. И заполучить его – мечта любого практичного человека. Гладких не был исключением, как и все нормальные люди, мечтал о домике в деревне и об отдыхе на Канарах. Но выбивать из Сумрака координаты тайника с помощью проверенного резинового средства он не рисковал. Во-первых, даже под дулом пистолета тот ничего не скажет: общак для блатных – священный Грааль. А во-вторых, прессовать положенца не позволит Вышкин. Его Сумрак вполне устраивал. Мол, раз уж зона «черная», то надо с этим смириться и использовать в своих интересах. А какой для начальника лагеря интерес? Прежде всего – орднунг. То есть порядок и дисциплина. Чтобы никто из осужденных жалоб не писал, не бунтовал и прочей дурью не маялся. При Сумраке дисциплина железная – каждый зэк свое место знает. Как-никак знаковая фигура в лагерном истеблишменте. Но и Сумрак не из любви к администрации мужиков и блатных строит. А для послабления режима, дабы цирики не беспредельничали. Одним словом, взаимовыгодное сотрудничество при классовом антагонизме.

У Гладких же с положенцем отношения не заладились. Федор Васильевич до этого никогда не работал на «черных» зонах – исключительно на «красных», где власть держит администрация. Придя сюда, он по привычке решил показать положенцу, кто есть ху, и взял неверный тон. «Будешь, зэчара, делать, как я скажу! Иначе в ШИЗО и СУС [6] „грев“ перекрою, тебя твои же кореша порвут».

Сумрак в полемику не вступал. Усмехнулся и, посмотрев куму в глаза, спокойно ответил: «Ну, попробуй». Пробовать Федор Васильевич не рискнул. У Сумрака был нехороший взгляд и такой же нехороший тон. Слишком нехороший. От которого тараканы на стенах дохнут…

Когда Шамаев исчез за дверью, Гладких вернул фотографию Кольцова в дело.

«Вот и вся проблема… Компромат – великая вещь. Безотказная, как автомат Калашникова. И надежнее денег. Готовьтесь стать матерью-героем, уважаемый коллега…»

* * *

В девять ноль-ноль, за час до отбоя, когда голодные волки в тайге готовятся затянуть лунную сонату, к дверям карантина подошли Казбек Шамаев и завхоз – долговязый зэк из числа активистов, живший в этом же здании, но с обратной стороны. Завхоз вверенным ему ключом открыл дверь и впустил смотрящего, хотя это было строжайше запрещено. Но смотрящий имеет право познакомиться с новобранцами, на то он и смотрящий.

Помещение, где расположился этап, представляло собой небольшой барак с нарами возле стен. Никаких отдельных номеров и перегородок. Никаких «евронар» и «европараш» – все дешево, надежно и практично.

Большинство новобранцев уже разбились на клубы по интересам. Петухи кучковались отдельно, блатные и первоходы тоже. Кольцов занял место в темном углу и ни с кем не вступал ни в какие разговоры. Прилег на койку, рассматривая низкий облупившийся потолок.

– Здоро-во!

Шамаев, прикрыв за собой дверь, вышел в центр зала, бегло осмотрел этап. Заметил Кольцова.

– Здоро-во, говорю… Я Казбек. Смотрящий за карантином.

Этап нестройно ответил. Кое-кто поднялся с нар.

– Бродяги есть?

– Есть, – ответил за всех мужик с выколотым на кисти жуком.

Шаман подошел к блатным и с каждым поздоровался за руку, по ходу знакомясь и интересуясь, как добрались. Угостил общаковыми сигаретами и чаем. После пожал руки мужикам и даже сказал пару добрых слов петухам, сразу распознав их в общей массе. Наконец остановился возле койки Кольцова.

– Инсульт-привет… Ну а ты кто по жизни?

Кольцов повернул голову и, не поднимаясь, коротко ответил:

– Мент.

– Мент? – ухмыльнулся Казбек. – А это куда? В какую дырку?

Этап заржал.

– Чего молчишь? Стесняешься?

– Слушай, я тебя чего, трогаю? – Кольцов по-прежнему оставался в горизонтальном положении. Лишь скрестил руки на груди.

Шаман повернулся к блатным:

– Братва, тут мусорок на грубость нарывается. Чего-то не догоняет.

Трое крепких блатных, в том числе и дядя с жуком на ладони, поднялись с коек и подошли к смотрящему.

– Слышь, ментяра, с тобой человек разговаривает!.. – Один из блатных злобно саданул ботинком по ножке нар. – А ты хамишь.

– Так люди не разговаривают.

– Может, тебе явку с повинной оформить? Быстро встал, плесень!..

Кольцов опустил ноги в кроссовки, поднялся с нар.

– Ну?

– А ты, часом, под хвост не балуешься? – сверкнув фиксой, глумливо спросил Шаман. – На пидорка похож…

– Что, проверить хочешь?

– Хочу.

– Тогда я сейчас в тазик с водой сяду, а ты мне в член подуй. Если пузыри из задницы пойдут, значит, я пидорок… (Сказано было, разумеется, жестче, но подлая цензура вынуждает фильтровать базар.)