Андрей Воронин - Голос ангела
– Это что-то вроде ребуса, – объяснил Лукин, – который мне хотелось бы разгадать.
Кузьма жил в Беларуси, но как бывший военный решил сохранить за собой российское гражданство, потому и попал в российскую зону. Преступление, совершенное Па-цуком, ясности не добавило. Сидел он за то, что, находясь в гостях у бывшего сослуживца в Смоленской области, оказал вооруженное сопротивление инспектору рыбнадзора, выстрелил в него из охотничьего ружья. Убивать скорее всего не собирался, хотел лишь попугать, но тем не менее пять лет получил. Лукин пробежался глазами по анкете Пацука и тут же взгляд его остановился на слове “Борисов”.
"Ах так! – усмехнулся Лукин. – Место рождения – Борисов! А стоит этот белорусский город на реке Березине, именно там Наполеон, бросив остатки своей армии, бежал во Францию, предоставив солдат и офицеров самим себе. Ну конечно же, человек, родившийся и выросший неподалеку от места переправы Наполеона через Березину, не мог не слышать об этом событии. Об этом ему твердили в школе, в местном музее, куда водили класс на экскурсии. Возможно, Пацук даже пытался вместе с друзьями раскапывать берега Березины в надежде найти пуговицы от французских мундиров, ордена, пряжки. У некоторых зуд кладоискательства проходит вместе с детством, а у других остается на всю жизнь. Наверное, и Кузьма Пацук из таких людей: спит и видит себя обладателем клада, ускользнувшего от его предшественников”.
Кузьма Пацук книжку прочел на удивление быстро. Он пришел с ней, завернутой в старую выцветшую газету, и гордо положил на стол перед библиотекарем.
– Прочел? – с недоверием поинтересовался Самсон Ильич. Пацук стал ему уже чем-то интересен, бывший житель Борисова был не совсем таким, как остальные зеки.
– От корки до корки, – важно заявил Пацук и с несвойственной для зека деликатностью поинтересовался:
– Сесть можно?
– Садись, – благожелательно разрешил Самсон Ильич.
– Книжка интересная, но главного-то в ней не написано.
Лукин улыбнулся:
– Главное всегда между строк написано.
– Как это?
– Если о чем-то писатели и историки умалчивают, значит, оно – главное.
– Понял, – Пацук поскреб свежевыбритую щеку. Под носом кровоточил порез. – Еще что-нибудь о Наполеоне есть?
– Нет, – Лукин развел руками, – не исторический профиль у моей библиотеки.
Кузьма растерянно заморгал. Он не мог взять в толк как это так, книжек много, а нужной среди них не отыщется.
– Тебя клад Наполеона интересует? – напрямую спросил Лукин.
Пацук напрягся и медленно перевел взгляд с книжного стеллажа на холеного по тюремным меркам библиотекаря.
– Какой клад? – через силу выдавил из себя Пацук.
– Самый знаменитый и, наверное, самый большой. Известнее его разве что Янтарная комната.
– Янтарная комната – байки. Была бы она в России, давно отыскали бы, – как каждый одержимый бредовой идеей, Пацук заводился с пол-оборота. – А наполеоновский клад существует, об этом у нас в городе каждый знает. Мне самому дед рассказывал.
– Старые люди много о чем говорят. Но если бы клад был, его бы уже непременно нашли. Почти двести лет минуло с того времени.
– Золоту ничего в земле не сделается. Вы, Самсон Ильич, человек образованный, толк в драгоценностях знаете. Как на ваш взгляд, что было в обозе Наполеона, когда он отступал? Я-то знаю, а вы?
Глаза у Пацука полыхали адским огнем, словно в них уже отражались награбленные французским императором сокровища.
– Все золото Москвы, – с придыханием произнес Пацук.
Лукин не выдержал и рассмеялся.
– Ты – любитель, наслушавшийся сказок. Чем беднее город, тем охотнее в нем верят басням про сокровища. Борисов же – город небогатый?
– Это правда.
– Ты сам сказал, я человек образованный, значит, знаю несколько больше, чем ты.
– Согласен.
– – Ничего ценного в обозе Наполеона быть не могло.
– Он же Москву ограбил!
– Во-первых, – Лукин назидательно поднял указательный палец, – Москва к тому времени уже сто лет не была столицей империи. А во-вторых, – он выбросил еще один палец, – перед сдачей города у богатых людей оставалось время собрать и упаковать ценные вещи. Вдобавок Москва была почти целиком деревянной, и перед отступлением ее подожгли. Что не вывезли, то сгорело.
– Не знаю, – задумался Пацук, – люди зря говорить не станут.
– Если бы что-то было, его уже нашли бы. Двести лет ищут клад, а найти не могут.
Пацук все еще сомневался. Ему не хватало образования, но уверенности в том, что клад существует, было не занимать.
– Ценное прячут надежно, – глухо сказал он.
Лукин лишь пожал плечами.
– Я подумаю и еще зайду, если можно, – Пацук побрел к выходу.
Лукин не стал его останавливать, времени на зоне хоть отбавляй.
– Москва, Москва, – проговорил Самсон Ильич. Он произнес слова нараспев. – А если борисовский житель прав? Янтарную комнату тоже найти не могут, но она существует, – он тряхнул головой. – Никаких ценностей в Москве быть уже не могло, и все же почему Наполеон так рвался к ней? Вместо того чтобы наступать на Петербург, он двинулся к старой столице.
Впервые Лукин задумался об этом.
– Постой, – сказал он сам себе, – во время любой войны враг стремится захватить столицу. Кто сел в императорском дворце, тот и правит страной. Зачем же Бонапарту понадобилась Москва, полуазиатский город, в котором, честно говоря, брезговала жить верхушка Российской империи? Петербуржцы откровенно смеялись над москвичами. Это уж, потом, в конце девятнадцатого века и в начале двадцатого, да и при советской власти, славянофилы-восточники вовсю раздули значение Москвы. Со времен Петра Первого там было запрещено каменное строительство, все мастера-каменщики оказались в Петербурге. Наполеон, конечно, – маньяк, жадный до власти, но тогда тем более его должен был привлечь Санкт-Петербург с его дворцами и несметными богатствами.
И тут Самсон Ильич вздрогнул. Минут пять он сидел, задумавшись, затем буквально подбежал к стеллажу. Снял с него огромную, изданную в шестидесятых годах в Америке книгу по древнерусскому ювелирному искусству, принялся лихорадочно листать страницы. Более полного издания не существовало, сделано оно было с американской педантичностью. Под каждой вещью указан музей, где она хранится, и примерная стоимость. Улыбка появилась на губах Лукина, ему хотелось немедленно поделиться с кем-нибудь своим открытием, сделанным благодаря безграмотному кладоискателю Пацуку.
Реликвии светской власти великих князей московских, царей, императоров шли в книжке чередою – от шапки Мономаха до короны последнего императора Российской империи Николая второго, проданной большевиками в двадцатые годы на английском аукционе. С церковными же ценностями дела обстояли более чем странно. Хронологию можно было отследить лишь на вещах из провинции. Новгородские, суздальские изделия, чаши, кресты, дарохранительницы, подсвечники – все они попадали в музеи и в частные коллекции из второстепенных храмов. За редким исключением, в музеях не встречалось вещей, принадлежавших патриархам русской православной церкви.
Лукин хлопнул себя ладонью по лбу:
"Неужели до меня этого никто не замечал? И объяснение простое до банальности – патриаршество было введено на Руси в шестнадцатом веке, а до этого церковь возглавляли митрополиты, назначаемые из Константинополя. Византия пала под напором турок, и центр православной церкви сместился в Москву. Ценности главных Кремлевских соборов от митрополитов по наследству перешли к патриархам. А потом, – Лукин усмехнулся, – потом был Петр первый, ликвидировавший патриаршество. Церковный раскол.., патриарх Никон.., разброд и шатания… Не знаю, чем уж патриархи не угодили царю Петру, но церковью при нем стал управлять священный Синод. Значит, все ценности из патриаршей ризницы последний патриарх надежно спрятал в Москве, чтобы они не достались Петру. Вот почему их нет ни в одном из каталогов, вот почему целый пласт культуры буквально провалился, исчез, скрылся от глаз исследователей. Я был не прав, когда говорил, что если вещь не могут долго найти, то ее уже не существует. Исчезла библиотека Ивана Грозного, исчезли и реликвии из патриаршей ризницы. Нашел их Наполеон или нет, их ли искал в Москве? Кто знает, но вполне возможно, что исчезнувшие на два века реликвии всплывут вновь”.
Лукин для надежности еще раз пролистал книгу и окончательно убедился в том, что ход его мыслей правилен. Назавтра при встрече с Пацуком Лукин, конечно же, не стал рассказывать ему о том, до чего дошел своим умом. Но теперь к Кузьме Пацуку он стал относиться более уважительно. Намеками дал понять, что каналы для сбыта антиквариата на Запад у него остались, что в случае чего он мог бы предложить неплохие деньги за хорошие вещи.
"Чем черт не шутит, – думал Лукин, – в моем бизнесе, как на охоте, – поставил двадцать капканов, глядишь, в один из них зверь и угодил. Шансов мало, но надежда есть, а надежда питает человека”.
