Сергей Анисимов - Кома
К Амаспюру он подошёл после утренней конференции, когда большинство врачей испытывали короткий эпизод хорошего настроения, – уже убедившись что третий день подряд на отделении не умер ни один человек, но ещё не увидев своих собственных больных, тяжелеющих у многих. Потомок французских коммунистов был настроен достаточно благожелательно, и согласился найти время часа в два, чтобы выслушать волнующегося интерна. Процитировав к месту что-то заумно-латинское, оставшееся Николаем не понятым до конца, доцент вальяжной походкой ушёл по коридору, оставив доктора Ляхина у кабинета рентгенологии, куда на минуту раньше него успел сунуться сочувственно подмигнувший Игнат. Потом дверь рентгенкабинета приоткрылась, и ординатор высунулся из неё уже задом, что-то ещё договаривая внутри.
– А, Колька!
Он, наконец, высунулся наружу и упёр в Николая палец.
– Мне два пропуска на автосалон в «Юбилейном» досталось, в субботу, то есть завтра, – а идти никто не хочет. Ты как?
Уже взявшись за дверную ручку, Николай задержался. Предложение его удивило, но просто так отказываться не хотелось.
– А твоя…
Он не смог сразу припомнить имя последней подруги Игната, и тому хватило паузы, чтобы пренебрежительно махнуть рукой.
– Усё. Любовь ушла, помидоры завяли. Да и когда её автосалоны интересовали особенно?
Николай сочувственно и якобы понимающе кивнул, хотя понятия не имел, что могло интересовать очередную девушку не самого близкого знакомого. Самому ему никогда не приходило в голову делиться тонкостями и деталями личной жизни с кем-то, кроме старшей сестры, самого близкого в этом отношении человека на земле, но люди, конечно, бывают разные. Игнат «ничего такого» в этом не видел, значит нормально.
– Я дежурю сегодня ночью. Но потом – запросто. Не очень рано только, идёт?
– Идёт, – кивнул Игнат, мотнув лезущими в глаза волосами. – Тогда часов в одиннадцать у входа в «Юбилейный». У тебя есть мой сотовый?
Николаю хотелось пошутить, что у него и своего-то нет, но сформулировать это вовремя он не успел, и просто записал номер телефона на обложке сложенного вдвое блокнота, мусолящегося в кармане халата. Не забыть бы потом переписать…
Зайдя в кабинет Николай договорился с мрачной немолодой докторшей о том, что подойдёт к ней в устраивающее её время посмотреть старые рентгенограммы по язвам, и ушёл чуть ли не кланяясь. Наверняка рентгенолог могла только одобрять подобный подход у молодого доктора, но она не проявила это ни одним словом, оставаясь немногословной и хмурой, как вроде бы и положено человеку, проводящему значительную часть рабочего времени в темноте. Вторым врачом в кабинете была высокая тёмноволосая девушка с вечно опущенными глазами, которая вообще не сказала ни слова, а поймать её взгляд Николай так и не сумел, хотя пытался.
Новых больных у него сегодня не было, а у старых всё оказалось почти нормально, если не считать того, что у них были всё те же никуда не исчезнувшие болезни, с которыми они и поступили на отделение. Причина лихорадки больной Январь так и оставалась неясной, но выданный ей Николаем по поводу артрита пробник нового препарата оказался точным попаданием, и рассматривающая собственные изуродованные пальцы женщина была довольна. В таком возрасте для однодневного счастья хватало и мелочи, и исчезновение привычной за два десятка лет боли вполне могло оправдать в её глазах не слишком большой прогресс с подходом к основной причине её появления в больнице. Даже это неплохо, когда ты такой молодой лопух…
В два часа дня Николай постучался в кабинет Рэма Владимировича. Тот оказался внутри, и судя по всему даже не забыл о своём обещании встретиться с Николаем. Доцентский кабинет Амаспюра Николай видел впервые, как-то пройдя мимо него при сдаче всех зачётов и экзаменов за последние годы, и теперь с интересом скосил глаза на обстановку. Стандартная у кафедрального начальства тяжёлая кожано-деревянная мебель сталинских времён удачно сочеталась здесь с висевшими по всем стенам фотографиями и изображениями собак разных пород, вперемешку с артефактами французского происхождения: Эйфелева башня, какой-то многокупольный собор, вроде бы парижский, что-то ещё. Амаспюр, судя по всему, усиленно ухаживал за своими французскими корнями.
– Рэм Владимирович, – начал Николай, с удовольствием усевшись на стоящий перед огромным письменным столом доцента стул с чёрной вытертой кожаной подушкой. – Два дня назад на клиническом разборе Вы высказали предположение, что происходящее на отделении может быть новой болезнью…
– Ну деточка, – хихикнул Амаспюр. – Ну не «высказывал» я такого предположения! Оно просто в воздухе витало!
Слово «деточка» по обращению к себе, если оно звучало не от родной мамы, Николай последние лет десять терпел с очень большим трудом. Теперь именно с этим самым «большим трудом» он заставил себя не менять тон.
– Пусть так. Приведённые Вам примеры никого, судя по всему, не убедили…
– Вы знаете лучший?
«Прямо на лету цепляет!» – восхитился Николай. «И интересный переход от «деточки». Такое лет в 70 выглядит нормальным, но не в 50 с копейками, как у Рэма. Очередная деталь «французскости напоказ»?»
– Рэм Владимирович, – он помолчал с секунду, собираясь с мыслями. – Вам знакома та история с тампонами и гибелью девушек в 80-е и начало 90-х?
«Неудачная формулировка» – подумал он сам, и видя соответствующее выражение на лице доцента, просто начал рассказывать то, что сначала просто вспомнилось ему из прочитанного мельком с год назад, а затем вылезло из недр доступного через отцовский компьютер «МедЛайна»: смерть в США и Великобритании сотен девушек и молодых женщин в течение всех 80-х и вплоть до последней крупной вспышки в 1993 году, – от токсического шока возникавшего без ясных причин. «Настоящей» эпидемией это явно не было, и официальная медицина происходящее игнорировала достаточно долго. В первую очередь просто от того, что с каждым новым случаем гибели практически здоровой молодой женщины сталкивался новый врач, ничего не слышавший о предыдущих, а во вторую – оттого, что это действительно не укладывалось в рамки нормального. Организм вдруг просто начинал идти вразнос, и через 2–3 дня наступала смерть. Тоже «просто». Даже в хорошо экипированных клиниках врачам в большинстве случаев не удавалось сделать ничего.
– Так, – глухо сказал Амаспюр. Николая нехорошо укололо то, что он, возможно, предполагает, что докторишка Ляхин сейчас возьмёт и откроет ему причину происходящего на отделении – которое пока выглядит по крайней мере похоже. Когда этого не произойдёт, он будет, пожалуй, разочарован.
Продолжая, Николай достаточно быстро пересказал, как постепенно отдельные случаи кто-то догадливый начал увязывать в общую картину, и к началу 90-х каждая происходящая при схожих обстоятельствах смерть уже ложилась в общую статистику. Причину происходящего к этому времени уже искали: настойчиво и безуспешно. Но только к 1993-му специально занимающаяся этим группа сумела прокачать единственную общую черту у всех погибших: 16-ти и 30-летних, едва потерявших невинность и неоднократно замужних. Все они в дни последних в их жизни месячных пользовались гигиеническими тампонами одной и той же марки.
– Так что? – голос Рэма Владимировича вернул себе краски. – Умерший 30-го марта на нашем отделении и якобы от инфаркта миокарда 42-летний диабетик Болихат с во-от такими бицепсами был тайным трансвеститом? Равно как и…
Николай шумно вздохнул. Был такой старый литературный штамп: «Он был обречён на непонимание».
– Это просто пример, Рэм Владимирович, – сказал он вслух. – Просто ещё один пример, самую чуточку напоминающий происходящее у нас. И в том и в другом случае корни у всех смертельных исходов могут быть вполне реалистические.
– Разумеется. Злобный арабский террорист прокрался ночью на отделение и вставил всем по тампону!..
Шутка была хорошая, хотя и чёрная. Против поверхностного, неискреннего чёрного юмора медики обычно ничего не имели – он помогал держаться и продолжать работать, оставляя за спиной лица тех, кому они помочь не смогли.
Амаспюр замолчал сам, и тогда Николай протянул ему нетолстую стопку отпечатанных на принтере листков – тезисы нескольких уже неновых статей, вышедших по завершении той истории. Картридж отцовского принтера уже подсел, и по середине каждой страницы шла широкая полоса более блеклого текста. Жест оказался весьма кстати, – продолжать пошучивать доцент не стал, начав быстро проглядывать бумаги. С английским у него, в отличие от многих на кафедре, оказалось очень неплохо, что Николая искренне порадовало.
– Да. – Наконец заключил он. – Это интересный пример. Спасибо.
Вот это было здорово. «Спасибо» было тем словом, которое произносилось вовсе не каждым.
Оба помолчали. Доцент Амаспюр явно о чём-то размышлял, склоняя голову набок. Выражение на его лице и поза оказались настолько похожи на висящую на ближней к Николаю стене фотографию крупного эрдельтерьера, что он едва удержался, чтобы не показать на неё взглядом.
