Эдриан Маккинти - Миг - и нет меня
Но я отказался. Мысль о том, чтобы укоротить мою ногу еще больше, казалась мне абсурдной.
К счастью, такого человека, как доктор Хэвер-кемп, было трудно переубедить — особенно презренному гражданскому, который к тому же был чуть не втрое моложе его. Усадив меня в кресло, он объяснил мне все еще раз — и подробно.
Это будет легкая операция, сказал он. Одна ночь в клинике плюс неделя на реабилитацию. В течение еще нескольких месяцев я должен буду раз в неделю являться в клинику для прохождения курса физиотерапии, и тогда, обещал Хэвер-кемп, через год я смогу бежать Нью-Йоркский марафон.
Он убеждал, подначивал, поддразнивал, и в конце концов я понял, что в его словах есть смысл.
Я сказал Рамону, что мне понадобится неделя отпуска, и он ответил, что я могу отсутствовать столько, сколько мне необходимо. О своих планах я ничего ему не говорил, но вечером накануне операции он явился ко мне в палату с десятком книг и журналов, коробкой конфет и огромной банкой витаминов компании «Джи-Эн-Си».
— Принимай их каждый день, — сказал он, показывая на витамины.
— Хорошо, — ответил я.
Тогда Рамон попросил Кастро выйти на минуточку, и когда мы остались одни, добавил доверительным тоном:
— Теперь тебе будет проще, вот увидишь.
И — как и во многих других случаях — Рамон оказался прав.
Операция осталась позади, но мне все еще снятся морфиновые сны. Старый кошмар тут как тут. Я вижу залитый водой мир. Нью-Йорк обезлюдел и медленно утопает в джунглях, как Мачу-Пикчу или Ангкор-Ват. Девственный лес захватывает одно здание за другим, рассыпает семена, вытягивает корни и побеги, пока весь город не превращается в сплошное переплетение лиан и бетона, ползучих растений и стекла. Фламинго кормятся на Джамайка-бей, ягуарунди охотятся на этажах «Крайслер-билдинг», вся станция подземки у 125-й сплошь поросла орхидеями, на пожарных лестницах прорастают одуванчики, возносятся к небу акажу, араукарии и раскидистые ильмы. Ист-Ривер превратилась в топкое болото, каждый тоннель — река, каждая ветка железной дороги — звериная тропа. Гудзон замерзает, и его переходят по льду олени, койоты и медведи. Между корнями копошатся змеи, мелькают ящерицы и синие языки игуан. В пруду Центрального парка завелись пираньи и аллигаторы, на Таймс-сквер гнездятся грифы, оглядывают горизонт с крыши бесплатной муниципальной школы № 125.
Да, это старый кошмар, ставшее привычным искажение реальности. Место, куда можно скрыться, уйти… Где этот привидевшийся мне город — в доисторическом прошлом или в апокалиптическом будущем? Этого я не знаю, знаю только, что думать о нем надо очень осторожно. Архангел Рафаил в «Потерянном Рае» (во всяком случае, в книге, которую я нашел в шкафу Рамона) предостерегает Адама от подобных мыслей. Думай, говорит Рафаил, только о том, что касается тебя и твоего существования. «Мечтать опасно о других мирах»…
Впрочем, эти полеты фантазии помогли мне справиться с собой. Альтернативный Нью-Йорк казался подчас куда лучшим местом, чем мои воспоминания.
Через пару дней я был уже на ногах. Я ездил в клинику, ходил «на работу» к Рамону, гулял и вообще убивал время как мог, но я не бежал от главного. Я знал свое будущее и не сомневался, что оно уже близко. Рядом. Я мечтал, я грезил наяву, но я не забывал о своей ответственности — о том, что я должен сделать.
Былая сила почти вернулась ко мне. Каждое утро я сотню раз отжимался от пола, делал сотню «уголков» и большие концы пешком. Я съедал сытный завтрак — яичница, бананы, коричневый рис и черные бобы. Во второй половине дня я отправлялся к Рамону, до вечера плевал в потолок и получал за это деньги.
Недурно.
Рамон, насколько я мог судить, тоже не волновался и не нервничал, а вот его парни немного меня побаивались. Я чувствовал это, но не знал, в чем дело. Очевидно, Рамон рассказал им обо мне что-то такое, что их тревожило. Впрочем, они и без того были людьми суеверными, подозрительными, переменчивыми и склонными к паранойе. Они не задирались и не дразнили меня. Правда, к их страху примешивалась легкая тень пренебрежения, но страха все равно было больше. В данной ситуации наилучшим выходом было держать дистанцию, что они и делали. Правда, один раз Морено попытался смутить меня пристальным взглядом, но не выдержал и первым отвел глаза. Больше подобное не повторялось. Пожалуй, лишь Кастро уделял мне внимание; остальные держались холодно, отчужденно, и мне оставалось только сожалеть об этом, поскольку в моих представлениях доминиканская культура была очень схожа с ирландской.
Кастро говорил по-английски намного лучше остальных; когда, сидя у окна, я листал какую-нибудь книгу из Рамонова шкафа, он иногда подходил ко мне и заводил разговор. Бывало, мы болтали с ним до самого вечера. Кастро был еще очень молод и имел довольно смутное представление о том, чего он хочет добиться в этой жизни. Чаще всего он заговаривал о том, что хочет завербоваться в Корпус морской пехоты. Беседовали мы и о женщинах, о фильмах и даже о политике, хотя это случалось сравнительно редко. Несмотря на молодость, Кастро был крупным и сильным парнем: весил он, должно быть, фунтов двести двадцать, а то и больше. Режим своего тезки Фиделя он ненавидел лютой ненавистью, и однажды, когда я — просто для того, чтобы немного поддразнить его, — сказал, что мне нравятся майки с портретом Че, он прочел мне длинную и страстную лекцию о том, какое зло несут коммунистические идеи последователей Фиделя и Ге-вары. Насколько я понял, это был пересказ того, что говорил отец, и при этом он многое перепутал и переврал. Не меньше, чем коммунистов, Кастро ненавидел Рики Рикардо из шоу «Я люблю Люси», но почему — этого он так и не сумел объяснить внятно. С Кубы он бежал вместе с отцом еще в 1984 году, причем сначала они отправились в Испанию и только оттуда перебрались в Штаты.
Кроме ненависти к коммунистам, еще одной излюбленной темой Кастро была тупость и ограниченность доминиканцев. Доминиканцы покупали крэк на деньги, украденные у своих детей, доминиканцы не имели собственной музыкальной культуры, доминиканцы не знали, что такое настоящая литература, доминиканцы воображали, будто могут играть в бейсбол, хотя всем давно известно, что лучшие бейсболисты в мире получаются из кубинцев. В общем, это пропащие люди, говорил он и добавлял шепотом, что даже Рамон не исключение из правил.
Иногда мы затаскивали в свою компанию третьего телохранителя Гектора и резались в упрощенный вариант покера с четырьмя открытыми и пятой «слепой» картой. Кастро превосходно играл в эту игру, и хотя ставки были пустяковыми, к концу игры ему удавалось выиграть у нас центов по семьдесят пять, а то и целый доллар, чему он очень радовался. Мне потребовался день или два, чтобы понять, что карты меченые, но я не бросал игру, играя за компанию.
В девяносто втором году в Нью-Йорке ежемесячно происходило свыше двухсот убийств, причем большая часть из них была так или иначе связана с наркотиками. Иногда мы слышали доносящиеся с улицы звуки выстрелов даже днем, когда после обеда резались в карты в пентхаусе. Мы — это я, Кастро, Гектор и Рамон (последний, впрочем, с нами не играл, а, запершись в кабинете, занимался какими-то своими таинственными делами). Но нас это не касалось: на разборки никто из телохранителей не ходил, во всяком случае — при мне. Защищать свой участок вменялось в обязанности лейтенантам. По этой причине они и один-два «смотровых» постоянно носили с собой оружие. В районе оставалось еще много независимых наркоторговцев, и время от времени то одному, то другому из них начинало казаться, будто он, как наш Господь Иисус Христос, может ходить по водам и воскресать из мертвых, вклинившись на территорию, с таким трудом отвоеванную Рамоном. Однако все попытки вытеснить людей Рамона с завоеванной территории заканчивались для претендентов плачевно. «Смотрители» или лейтенанты просто убирали зарвавшихся барыг. Я слышал о нескольких таких случаях, хотя ни разу не присутствовал при расправе. У нас, в Ирландии, желающим урвать кусок чужого пирога перебивали ноги. Здесь, в Нью-Йорке, их просто убивали.
Но нас эти дела не касались. Мы были телохранителями, и наша задача заключалась в том, чтобы охранять Рамона, а не патрулировать улицы. Так, во всяком случае, Морено сказал Кастро, а тот сказал мне, чем немало меня смутил. Лейтенанты рисковали своими жизнями, зарабатывая для босса деньги, а что делал я? Какова была моя роль?
Мне было невдомек, что Рамон незаметно наблюдает за мной, дожидаясь, когда я, по его мнению, буду готов. Даже не знаю, что подтолкнуло его к действиям. Быть может, мое столкновение с Морено, произошедшее вскоре после моего возвращения из клиники, а может быть, и нет.
Однажды Рамон, Хосе, Гектор и Кастро погрузились в желтый «мерседес» и куда-то уехали. Я остался в пентхаусе совершенно один. Решив, что это своеобразная проверка лояльности, я не стал заходить ни в кабинет, ни в спальню Рамона, доступ в которые был закрыт практически для всех. Вместо этого я скучал на балконе, разглядывая панораму Гудзона. Около шести вечера начали возвращаться с дневной выручкой лейтенанты. Конечно, уличные «толкачи» работали и ночью, но Рамон настаивал, чтобы деньги для подсчета привозились в одно и то же время. Сегодня, однако, Рамона не было, был только я. С подозрением на меня покосившись, лейтенанты достали из холодильника пиво и, рассевшись на белых кожаных креслах, стали ждать.
