Богдан Сушинский - Батарея
– Комбат, извини, что нарушаю твой утренний сон, – прокричал он в телефонную трубку. – Личная просьба полковника Осипова. Румыны совсем оборзели: ни днем, ни ночью покоя от них нет, воспринимают они только один язык.
– Понял: веский язык моей батареи, – ответил Гродов. – Откуда они прут на сей раз?
– Восточнее Свердлово накапливается порядка двух батальонов пехоты, до батальона танков и броневиков и не менее эскадрона королевской гвардии. Когда вся эта масса ринется на мои порядки, сдержать ее будет просто некому и нечем. Ты ведь знаешь, что никаких пополнений и подкреплений не поступает.
– Только что заменил стволы на всех орудиях. Самое время провести испытание боем. Куршинов! – прокричал он по внутренней связи. – Орудия – к бою!
– Есть орудия – к бою!
– Основной ориентир – двадцать, точнее, вся восточная окраина деревни Свердлово.
– Есть основной ориентир…
– У вас там наблюдательно-корректировочные посты действуют? – вновь обратился он к начальнику штаба полка.
– Есть один.
– Так вот, сейчас ему предстоит поработать в паре с нашими пушкарями. А парни они суровые: при неточных данных этот же пост могут и накрыть.
– Они у нас – тоже хлопцы с пониманием, – заверил его начштаба.
Такелажники все еще спали, когда после пяти залпов батареи полковник Осипов сам подошел к аппарату и сказал:
– Ты, комбат, вот что… Ты дай еще по снаряду на ствол, и после этого твои орудия и твои парни могут слегка поостыть. Как докладывают наши наблюдатели, вся та румынская свора, которая готовилась к утреннему броску, полууничтожена-полурассеяна. Причем очень хорошо, что твои батарейцы двумя залпами сумели накрыть танковое ядро противника. Сейчас ими займется моя полковая артиллерия, а также полевая артиллерия пограничного полка и минометная батарея ополченцев.
Отдав приказ Куршинову, комбат тут же поинтересовался у своего заместителя, запросили ли порт относительно сторожевика, который должен забрать портовиков.
– Если у них там все получается по плану, то судно уже пять минут тому назад вышло из акватории порта, – ответил старший лейтенант Лиханов.
– В таком случае пусть рабочие еще несколько минут поспят. Разбудишь их, когда судно будет швартоваться у причала. Броневик Пробнева – в твоем распоряжении.
Он вспомнил, что Римма сказала, будто никогда в жизни не ступала на борт настоящего корабля. Связаться с ней, что ли, и предложить борт сторожевика, который способен доставить ее в город? Только вряд ли она решится оставить госпиталь, не имея вызова командования, да к тому же в такое смутное время. Но дело даже не в корабле… Гродов поймал себя на том, что подумал об этой женщине с какой-то особой нежностью. И не только потому, что Римма подарила ему несколько пленительных минут ритуального любовного омовения. Она еще и подарила ему ощущение того, что теперь он в этой жизни не одинок, что есть еще кто-то, совсем рядом; что наконец-то появилась женщина, которую хочется удивлять, само воспоминание о которой порождает некую иллюзию породненности и даже семейственности.
Просыпались ли в нем подобные чувства после знакомства с баронессой Валерией и лихой задунайской казачкой Терезией? Вряд ли. Во всяком случае, ничего подобного припомнить он не мог. Другое дело, что после близости с этими двумя женщинами в нем явственно созревало еще в инстинктах, в самой генетике заложенное чувство обладания. О да, обладания! Что было, то было… Вызывающе красивые женщины, с туго налитыми телами…
В случае с Риммой особой страсти самца он не ощутил, зато появилось некое успокоение души отшельника. Капитан вспомнил, как уже на судовом трапе перед отправкой в госпиталь один из тех полевых стрелков-пехотинцев, которые сражались бок-о-бок с пехотинцами морскими, в каком-то душевном отчаянии спросил: «Как думаете, товарищ комбат, сумеют лекари спасти меня?»
А когда комбат заверил, что обязательно сумеют, с еще большей грустью в голосе добавил: «А то ведь родителей у меня уже нет, а женой не обзавелся. Помру, так и всплакнуть над „похоронкой“ некому будет». Так вот, он, Гродов, человек, никогда особой сентиментальностью не отличавшийся, сегодня вдруг подумал, что теперь и у него есть кому «всплакнуть над „похоронкой“».
«Ну-ну, что-то слишком рано ты распыжился: „будет кому всплакнуть!“ – тут же попытался охладить себя Гродов. – Никакого повода для этого Римма тебе не давала. Наоборот, намекнула, что в женах твоих оказаться не рассчитывает и вообще рада будет еще раз свидеться с тобой, но уже после войны и, скорее всего, после замужества».
– Не забыть бы связаться с портовым начальством и поблагодарить за такелажников, – деликатно напомнил ему тем временем старший лейтенант Лиханов.
– Ты прав, старшой: в самом деле, нужно попросить Райкова, пусть объявит этим людям благодарность и всячески поощрит… как у них принято, как позволяют их возможности.
Сформулировав, таким образом, задание самому себе, Гродов откинулся на войлочную обивку, которой была утеплена стена командирского отсека у его лежанки, и, закрыв глаза, на несколько минут впал в какой-то мимолетный сон, в дрему, в забытье… Усталость, которой он в эти минуты поддался, не была усталостью прошедшего дня и бессонной, по сути, ночи; его могучий организм вряд ли позволил бы смять себя суетной усталостью одних суток.
Нет, она накапливалась в течение многих дней войны; дней азартного риска, штыковых атак, рукопашных боев и рейдов по тылам врага. Основа этой усталости сформировалась еще там, на «румынском плацдарме», и требовалось хотя бы два-три дня полноценного отдыха, который бы позволил Дмитрию восстановить свои силы. Но он прекрасно понимал, что подобный отдых возможен только при полной отрешенности от войны и всего, что с ней происходит.
«Утешайся тем, – назидательно посоветовал себе капитан, – что это всего лишь начало войны и что впереди тебя ждут такие передряги, такие бои и рейды, после которых все пережитое тобой до сегодняшнего утра покажется легкими маневрами для необученных новичков срочной службы». Именно с этой сакраментальной мыслью он то ли проснулся, то ли пришел в себя.
24Взглянув на часы, комбат отметил, что уже семь утра и что вряд ли он нарушит этикет вежливости, если в такое время решится потревожить заместителя начальника порта Райчева.
– Ничего, что я так рано, товарищ подполковник?
– Я так понимаю, что наши портовики артиллеристов не подвели? – не стал извинять его Райчев. – А, что скажете, други мои походные? – В последнее время он обычно общался с комбатом так, словно обращался к большой аудитории.
– Только что мы осуществили первый артналет с обновленными стволами, так что мнением о работе своих такелажников вам лучше поинтересоваться у румын. А позвонил я, чтобы ходатайствовать: отметьте этих мастеров, как только можете, поскольку они этого заслуживают. Я, со своей стороны, тоже, как мог…
– Да разберемся мы с вашими такелажниками, други мои походные, разберемся… И позвонил ты как раз в масть. Мы тут вчера вечером с полковником Бекетовым встречались, о том о сем речь вели, а главное, пришли к выводу, что порту, как и городу, теперь уже долго не продержаться. Конечно, по ходу разговора полковник предложил готовиться к моему переводу под его крыло, но суть не в этом…
– Внемлю каждому вашему слову… – навострил уши комбат, предчувствуя, что за этим вступлением подполковника скрывается нечто такое, что в ближайшее время способно изменить и его жизнь.
– А знаешь, о чем мы вспоминали?
– Вспоминал, – воспользовался затяжной провокационной паузой комбат, – главным образом полковник Бекетов. И речь, полагаю, шла о том, как формировался батальон «Дельта», на основе которого цементовался потом «румынский плацдарм».
– Прозорливый ты, капитан. Речь действительно шла об опыте формирования батальона «Дельта» и десанте на румынский берег. А возник этот разговор, когда я полушутя пересказал нарекание твоего командира дивизиона Кречета. Дескать, неймется нашему командиру береговой батареи: бросается из одного рейда в другой, замышляет операцию за операцией. Тесно, следует понимать, парню в батарейных казематах, тесно… Так вот, слегка помозговав, мы и сказали себе: други мои походные, если уж у нас завелся командир с таким рейдерским азартом и таким десантным опытом, то почему бы не совершить стратегический маневр. Как только во имя сокращения линии обороны поступит приказ командующего об отводе войск за западные берега Большого Аджалыка и Куяльника, высадить ночной десант в хорошо известном тебе месте.
– Но плацдарм долго не удерживать, – дополнил его комбат, – поскольку в этом не будет никакого смысла, а одновременно нанести удар с тыла и с фронта при поддержке корабельной артиллерии.
– Или же провести обычный рейд в глубь степи с истреблением всего, что называется вражеским, а затем вернуть десантников на суда, с которых высадились. Ночью появились и ночью ушли.
