Анатолий Афанасьев - Московский душегуб
Расстроенный, Калач послал вторую пулю в угон, взяв чуток пониже. И опять подлюка его опередил, бешено рубанув по тормозам.
Алеша выкатился на землю, машина загораживала его от леса, от снайпера. Гаишник в нескольких шагах впереди рвал из кобуры пистолет, морду скривил в какую-то похабную гримасу. Лежа на боку, Алеша три раза подряд разрядил "беретту", целя ему в грудь. Промахнуться на таком расстоянии он не мог. Милиционер зашатался, захрюкал и грузной тушей повалился на асфальт.
От огорчения Митя Калач чихнул и утер сопли носовым батистовым платочком с монограммой. Потом снова начал высматривать утерянную цель, но глаз помимо воли скашивался на поверженного дорогого наставника Костю Шмыря, которого черт пихнул в руку переодеться в мента. Калач пытался его отговаривать, да где там. Шмырь так жутко на него цыкнул, что бедный стрелок рад был ноги унести за деревья. Да вот и оказалось, что все его считают идиотом, а он был прав. Еще его изумила ловкость, с которой этот угорь из "тойоты" пропал из виду. "Ничего, подожду, – скрежетнул зубами Калач. – За папаню все равно тебя добью!"
У Алеши пуля застряла под правой лопаткой, но он не чувствовал, чтобы выстрел был роковым, хотя отстреливал его, конечно, отменный мастер. Его больше беспокоило, что не осталось маневра. Из припаркованной поодаль "волги" высыпались трое автоматчиков и побежали к нему россыпью. Плотная засада с двойной подстраховкой – тоже неприятно.
Алеша подтянулся и, просунув руку через стекло, открыл заднюю дверцу. И тут же повыше локтя полоснуло тугим жаром. Снайпер, сука, не дремал. Под половичком сиденья был припрятан добрый подарок южнокорейского производства – компактный взрывной диск для домашнего обихода. Дорогая игрушка (две тысячи баксов), мечта браконьера, – вот и пригодилась, не зря потрачены денежки. Автоматчики были на подходе и разом, точно по команде, открыли стрельбу. Пульсирующие свинцовые нити прошили корпус "тойоты". Но все же бестолковый огневой азарт подвел нападавших, поневоле замедливших бег. Круговым движением руки (наука Губина) Алеша четко вложил им под ноги пакет.
Взрыв получился впечатляющий. Одному из стрелков осколком отчекрыжило челюсть, и он упал плашмя на свой автомат, как на отбойный молоток, словно решил напоследок подремонтировать шоссе. Второго рубануло по коленям, и он завертелся волчком, безутешно взвыв.
Но третий несся вперед как оглашенный, точно взрыв прибавил ему скорости. Он бежал и стрелял наугад, пока не нарвался на встречную пулю "беретты". Подкатился прямо к Алешиным ногам, и их взгляды на миг соприкоснулись.
– Не горюй, старина, – сказал ему Алеша. – Ты мне тоже в грудь попал, – и показал ему левую ладонь, с которой капала кровь. Стрелок тупо вгляделся и удовлетворенно икнул.
Теперь Алеша словно раскачивался на двух железных штырях между небом и землей. Когда тебя так нелепо раскачивают, то самое главное, чтобы не закружилась голова. Слышимость вокруг была хорошая: капал бензин или масло из пробитого движка. Если "тойота" сейчас рванет, ему не увидеть Настеньку никогда. Алеша потихоньку пополз прочь. Уже подъехали какие-то машины с двух сторон, и оттуда выглядывали водители.
Жались к домам испуганные люди. Истошно завопила женщина. Алеша все это видел и слышал отчетливо, хотя одновременно запоминал каждую щербинку на асфальте. Пистолет он тащил с собой. Его немного угнетало, что слишком надолго замолчал снайпер. И тут за спиной полыхнуло и грохнуло. Жаркой волной Алешу, как пушинку, перекувырнуло в кювет, но хотя полет его был стремителен, Калачу хватило времени, чтобы поймать его в придел.
– За родного папаню, гад! – крикнул Калач и недрогнувшей рукой послал пулю, вонзившуюся Алеше в бедро. Больше верный мститель сделать ничего не успел. Он не услышал, как сзади подкрался один из Алешиных телохранителей, подоспевших на звуки боя, и опустил ему на затылок свинцовую печать.
В кювете Алеше было удобно. Он лежал на спине и пристроил пистолет так, чтобы никто не застал его врасплох. Солнечные лучи не мешали обзору. Железные качели перестали раскачиваться, и боли не было. Свет уходил из глаз постепенно. Он не умирал, а засыпал, как засыпают после тяжелой работы, и надеялся, что скоро встанет и пойдет домой, где Настенька окажет ему первую помощь, где…
* * *
Белая палата, крашеная дверь, новейшая электронная аппаратура, бессменная капельница. Четвертые сутки безвременья. Позади три обширных операции. Видимых признаков жизни нет, но перфолента старательно фиксирует вялые толчки сердца. Живой, и слава Богу!
Полный сил и радостных устремлений, Алеша догнал Елизара Суреновича в скалистом ущелье, где мохнатые звери неведомой породы ожесточенно клацали стальными зубами. Елизар Суренович сидел в окружении одалисок и гурий на сыром прогнившем пне. Вид у него был самодовольный, торжественный и, как обычно, немного лукавый. Он был рад, что Алеша к нему присоединился.
– Соскучился? – спросил. – Хоть догадываешься, где мы?
Алеша присел поодаль на такой же пенек, отмахнулся от назойливой одалиски, которая сразу приникла к нему жирным бедром.
– Неужели нельзя обойтись без театра? – упрекнул Алеша. – Какие-то звери, какие-то голые бабы… Зачем все это?
– А ты знаешь, где мы? – насмешливо повторил Благовестов.
– Я и раньше этого не знал.
Елизар Суренович гаденько хихикнул:
– То-то и оно! Живете, как кроты, помираете, как воши. Я тебя звал, почему не откликнулся?
Не хотел Алеша встревать в пустой спор, тем более что один из мохнатиков подкрался-таки к нему и цапнул за больной бок. Алеша с размаху опустил кулак на звериную башку, а получилось, что почесал за ухом.
Зверь замурлыкал и обернулся тем же самым Елизаром Суреновичем. Но уже они были не в ущелье с нависшими скалами, а вольно неслись в щемящем, снеговом просторе. Наконец-то Алеша обрел заново дар полета, утраченный в детстве.
– Видишь! – кричал Елизар. – Теперь-то ты видишь?!
– Вижу, вижу, – ответил Алеша, хотя ничего не видел, зато остро чувствовал, как все клеточки тела поглощаются сладостным невероятным кружением. Внизу, и вверху, и везде клубилась бездна без всяких очертаний.
Смутно проглядывали, просвечивали в необозримом далеке голубоватые вены оставленной навеки земли. "Вот оно, – с сердечным восторженным замиранием думал Алеша. – Значит, есть это нечто. Значит, Настя права и смерть на самом деле всего лишь парение". Потом он хряснулся обо что-то затылком, и оказалось, что лежит на дне моря, и удивился, что водой тоже можно дышать. По каменистому дну к нему подступал гигантский краб с выпученными глазами и со множеством клешней. Конечно, Алеша сразу узнал краба, но Елизар Суренович делал вид, что это не он, а кто-то другой, отдаленно на него похожий.
– Все дуришь? – усмехнулся Алеша. – Сними маску-то, рога торчат.
– Жрать охота, – прошамкал краб густым Елизаровым басом. – Дай-кось ручонку откушу, хоть разок насытюсь.
– На! – сказал Алеша. Краб поудобнее захватил его кисть клешнями и начал перемалывать, урча и рыгая.
– Не подавишься? – озаботился Алеша, которому было жалко голодного, несчастного старикашку, выжившего из ума.
– Не боись, сударик – успокоил Благовестов. – Человечий жирок самый пользительный.
– Да на здоровье, только не спеши.
Поедаемый крабом, он всплыл на поверхность. Все та же бездна струилась вокруг, куда ни кинь взгляд.
.Плыть было некуда, да и нечем было плыть. Все его туловище уже заглотал краб в безразмерную пасть. Кое-как еще удерживал Алеша голову на весу, но сопротивляться не хотелось тугому, приятному пищеварению, которое и в нем самом отзывалось успокоительной истомой.
– Вот я тебя и скушал, – удовлетворенно рыгнув, заметил Благовестов.
– Скушал, и хорошо. А я все же подумываю вернуться.
– Ку-уда? – удивился Благовестов, – Зачем? Разве здесь нам плохо?
– Не плохо, щекотно, – Алеша дернул рукой – не было руки, шевельнул бедрами – не было ног. Ничего не осталось в нем, кроме лютой тоски…
– Что-то снится ему плохое, я же вижу, – сказала Настя.
– Иди сама поспи, – буркнул Вдовкин. – Третью ночь на ногах, разве можно. Для ребенка-то каково.
– Ты тоже не веришь, что он выкарабкается?
Вдовкин с сомнением почесал за ухом. Ему было как-то не по себе. Больница была как раз тем местом, где нет запасов спиртного. А он тут уже давно болтался.
Хотя это была не совсем обычная клиника, приватизированная. Губин зафрахтовал три палаты. В одной жила Настя, в другой Вдовкин спал вместе с телохранителями. В коридоре и возле больничного корпуса постоянно дежурили не меньше шести человек.
– Он выдюжит, – сказал Вдовкин. – Ты что, разве его не знаешь?
– Если бы я могла поговорить с ним. Это ведь он все от обиды натворил.
