Александр Проханов - «Контрас» на глиняных ногах
На болоте повсюду были разбросаны липкие клочья слизи. Среди них качались круглые плавающие кочки, похожие на колючих ежей. Из каждой торчали стебли с ярко-красными, лиловыми, огненно-синимии цветами. Белосельцев оттолкнул от себя кочку. Она вяло поплыла к соседней. Красные цветы коснулись лиловых. Из них полетели бабочки, мелкие, белесые, как моль. Взвились облаком, похожие на сухую перхоть, стали оседать на солдатские мундиры, на воду, на орудийный лафет, словно хлопья пепла. Сосновый плот коснулся еще одной кочки, опрокинул плавучий букет цветов, и из него вылетели маленькие красноватые бабочки с круглыми крыльцами, взвились бесшумным облаком, залетая в колонну. Солдаты ударялись о них мокрыми мундирами, автоматами, трубами гранатометов, пушка раздвигала щитком их вялую занавеску. Еще одна цветущая купа, большая, как плавающая клумба, оказалась на пути. Из нее вылетели голубые, с седым ворсом мотыльки, заволновались, закружились над колонной, обволакивая своей прозрачной невесомой материей стволы автоматов, орудийный лафет, кричащего офицера. Словно хотели закупорить дуло орудия, залепить глаза пехотинцев, занавесить болото. Не пустить колонну вперед – туда, где, приближаясь, скрежетало и ахало. Белосельцев вдруг подумал, что это штрафной батальон, полегший на том сталинградском поле, превратился в мотыльков, не пускает солдат туда, где их ждет погибель. Бесшумная голубая молния рассекла туман, метнула в зрачки два лазурных луча. Огромная бабочка цвета рублевской лазури на секунду присела на пушку, привлеченная запахом окисленной стали и смазки. Открыла зеркально-синие, ртутно-сверкающие крылья и скрылась. Белосельцев в обморочном счастье знал, что это отец прилетел к нему на свидание из других миров, где ангелы и райские кущи.
Они выбредали из трясины на мелководье, отражавшее слепящий ровный блеск, похожий на свечение зыбкого скользкого студня. Под ногами стало тверже. Впереди поднимался песчаный холм, поросший сосняком, и оттуда сипело, ревело, словно в соснах остервенело столкнулись, грызли друг друга два свирепых зверя, изрыгали хрипы и зубовные скрежеты.
– Севен бенк, – сказал Сесар, хлюпая рядом. – Ты побываешь там, куда бы мне одному не добраться.
– Кто кого ведет? Ты меня или я тебя? – Белосельцев, утомленный и немощный, пробовал поддержать разговор.
– Кто-то третий нас обоих ведет, – ответил Сесар, прислушиваясь к разрывам.
С острова, отрываясь от кромки зеленых сосен, стал налетать, приближаться, тонкий серповидный звук. Ударил поодаль в воду, пробивая в ней солнечную маслянистую лунку, выдирая наверх черный вулкан грязи, мерзко и страшно булькнувший, рассыпающий по сторонам мелкие комья грязи.
Второй звук на тонкой блестящей спирали раскрутился, прилетел, вонзился в воду, открывая в ней солнечное углубление. Липкий черный взрыв был похож на черное, в лохмотьях, туловище, которое взмахнуло древовидными руками, обрушилось в воду, рассеивая по сторонам копоть и сор. На болоте, пересекаясь друг с другом, расходились круги двух взрывов.
– Рассредоточиться!.. – закричал офицер, расталкивая колонну. – Минометный обстрел!..
Солдаты, брызгая и бурля, стали разбегаться по болоту. Белосельцев и Сесар оказались вдвоем. Свистящий звук приближался, выбирал их двоих среди разбегавшейся роты. Налетел из неба, ударил вертикально вниз, оставляя вблизи слепящую водяную вмятину. Белосельцев смотрел, как в этой лунке жестоко мерцает отражение солнца, ожидая, что вырвется страшное черное чудище, схватит его за горло косматыми ручищами, врежется зубами в кадык, унесет под воду. Но взрыва не было. Лишь бежала от упавшей неразорвавшейся мины мелкая солнечная волна.
– Говорю тебе, Виктор, кто-то третий нас с тобою ведет. – Сесар, выпучив глаза, неотрывно смотрел на мелкую воду.
Они достигли острова и оказались на командном пункте, в глубоком окопе, отрытом на песчаной кромке, среди сосен, под маскировочной сеткой. Офицеры, пятнистые, как ящерицы, с небритыми лицами, смотрели в бинокли, кричали в полевые телефоны, направляли из окопа рассыльных, разом приседали, когда рядом ахала мина. Белосельцев, не смешиваясь с командирами, их картами, окулярами, кричащими вразнобой голосами, поместился в ответвлении траншеи, наблюдая, как на обратном склоне, заслоненная от противника, сосредоточивается рота, офицеры повзводно строят солдат, орудийный расчет толкает пушку на гребень, готовясь выкатить ее на прямую наводку, а размещенная среди сосен минометная батарея кидает мины через кромку, превращая их в белесые курчавые взрывы, похожие на цветную капусту. По другую сторону песчаной гряды остров полого снижался, превращаясь в ложбину с трещинами окопов, среди которых угадывались блиндажи с мелкими ходами сообщения, стояло несколько дощатых строений, напоминавших сараи, и за ними, на другой оконечности острова, блестела река, дрожало размытое течением отражение солнца, и на другом берегу все было туманно, неразличимо, пропитано влагой, мерцало зеркальцами озер и проток.
– Отсюда «контрас» хотели ужалить революцию в спину. – Сесар, по пояс в окопе, отжимал мокрые штанины, а спина его высыхала, окутанная паром. – Теперь мы добиваем змею. Ты должен сделать снимок змеиного гнезда. Если мы захватим кого-нибудь из «министров в изгнании», ты сделаешь его фотографию, и она обойдет все газеты мира. У нас есть свои фотографы, но мы хотим, чтобы это был ты. Готовь аппарат. Пусть пленка будет незасвеченной, а глаз твой будет зоркий, как у снайпера!
Белосельцев готовил камеру, протирая окуляр мягкой тряпицей, счищая с голубоватых линз засохшие крапинки тины. Его сердце, наполненное алой горячей влагой, было подобием камеры с невидимым окуляром, направленным в мир. В его растворенную диафрагму врывались лучи. Оставляли молниеносные отпечатки, которые он прятал глубоко в свою грудь, чтобы отнести Тому, Кто его послал. Выложить перед ним бесконечные серии и сказать: «Господи, таким ты сотворил этот мир. Таким дал мне его увидеть. Таким я запечатлел его, пропустив сквозь оптику сердца».
– Атака! – Сесар упирался ладонями в бруствер, похожий на большого глазастого льва. Казалось, толкнется ногами о дно окопа, вымахнет и пойдет скакать, издавая рык, выбрасывая из пасти голубое пламя.
С болот, из горчичного тумана, стал приближаться пилящий металлический звук, словно циркулярка разбрасывала опилки и искры, разделывала чурку. Вынеслась зеленая «рама», вытягивая тощий двойной фюзеляж; похожая на рыбину, низко пронесла сверкающие винты. Спикировала вниз, полыхая под кабиной стволом, оставляя в окопах курчавые взрывы. Отвернула от зенитных пулеметов, канула в тумане, обнося металлический звук вокруг острова. Среди этого звука, окруженный блеском пропеллеров, находился летчик Эрнесто, чернобровый красавец, посылавший победные позывные своей молодой жене.
– Пошли сандинисты! – Сесар сжал кулаки, колотил ими воздух, словно в кулаках были барабанные палочки и он ударял в натянутый барабан, вдохновляя поднявшуюся цепь.
Пушка с открытой позиции бухала часто, откатываясь, сотрясаясь, поражая окопы. Минометы чаще рвали песчаное дно низины. Один из сараев бледно горел, выбрасывая вялую копоть. Солдатская цепь, держа на весу автоматы, одолела гребень, покатилась вниз, разрываясь, раскатываясь на пятнистые комочки, выбрасывая из них огненные иголки очередей. Их встречали нечастой ответной стрельбой. Некоторые игрушечно падали, оставались лежать, как отпавшие бусины. Остальная цепь, негромко крича, приближалась к окопам. Навстречу из траншеи выскакивали люди, похожие на такие же пятнистые бусины. Сближались, сталкивались, слипались, как комочки пластилина. Опять отлипали. Это напоминало совокупление жучков, перебегавших один к другому, вскакивающих на самок, оплодотворявших, устало отползавших в сторону. Оплодотворенные самки оставались недвижны. Белосельцев знал, что это неподвижность смерти, разорванные пулями сердца и желудки, простреленные головы, выпученные от боли глаза. Удаленная, запаянная в пустое солнечное пространство, атака походила на игру, которой забавлялись небритые офицеры, мерцавшие из-под сетки окулярами биноклей.
Смешавшаяся с противником цепь приближалась к окопам, сваливалась в них, наполняла живой гущей. Не было слышно с командного пункта проклятий рукопашной, визгов, истошных криков, блеска ножей и штыков, коротких, упиравшихся в тело очередей.
– Теперь их осталось добить. – Сесар колотил кулаком в бруствер, делал в нем выбоины. Через гребень холма переваливала вторая цепь, ровная, многолюдная. Спускалась в низину, на помощь первой, израсходовавшей себя в рукопашной.
Белосельцев услышал в тумане болот знакомый звук циркулярной пилы. Но казалось, зубья пилы режут не древесный чурбан, а чугунную рельсу, обламываются, звенят, тоскливо вибрируют. «Рама» шла низко, пробивая муть солнца, вытягивая за собой черную шаль копоти. Из обоих двигателей вываливались темные сгустки, подхватывались ветром, размазывались грязным шлейфом. Самолет плоско падал, пролетая над островом, в сторону речного разлива. Пилот Эрнесто управлял подбитой машиной, прощался с женой по рации. Самолет косо врезался в реку, поднял далекий всплеск солнца, и отпечаток его крыльев, словно оттиск на жидком стекле, плыл по реке.
