Андрей Воронин - Двойной удар Слепого
«Неисповедимы… Неисповедимы… Неисповедимы…» – эхом зазвучало в сознании Марины.
"Что значит неисповедимы? – спросила она себя. – Может, это значит то, что если Богу будет угодно, он пришлет меня сюда снова? А что если Богу угодно, чтобы я убивала людей? Ведь говорят и верят, что все в его руках и без его воли даже волос не упадет с головы.
Может быть, я никакая и не грешница? Нет, нет, грешница!"
Ее охватило смятение, сжалось сердце. Воздух, пропахший ладаном и воском, сделался густым и тяжелым, Марина почувствовала, что задыхается. Ей показалось, что стены, колонны, иконы, пылающие свечи – все это вдруг вздрогнуло и стало надвигаться на нее зловеще и неумолимо.
«Боже, что происходит?»
Марину качнуло, она неимоверным усилием воли заставила себя удержаться на ногах, чтобы не рухнуть на холодные каменные плиты.
Маринину душу захлестнул смертельный ужас. Марина затравленно огляделась и встретилась взглядом с иконой Божьей Матери, держащей на руках Младенца.
Глаза женщины, изображенной на темном сандаловом дереве, излучали милосердие и скорбное понимание.
Марина, не отводя взгляда от образа, медленно перевела дух. Самообладание возвратилось к ней. Она резко развернулась и устремилась к выходу.
На крыльце она вдохнула холодный морозный воздух и заметила, что утренние сумерки сменились прозрачным солнечным днем, по снегу вытянулись голубые тени деревьев. И тонкие прутья оград на могилах тоже бросили ажурные тени на ослепительно-белый снег, чистый и нетронутый.
«Завтра на этот снег прольется кровь, и она будет яркая, красная, как рассветное солнце».
Марина дважды обошла вокруг церкви, а затем по узкой аллее пошла в противоположную от кладбищенских ворот сторону. Через полчаса она вернулась к храму, полностью удовлетворенная своими расчетами.
«Да, если машину поставить на улице с противоположной стороны от центрального входа, у маленькой калитки, то добежать до туда от церкви много времени не займет, к тому же удобно, что отходить можно будет по этой боковой аллейке, она достаточно укрыта от глаз. Тьфу-тьфу-тьфу, расклад пока благоприятен. Но надо забраться на колокольню и посмотреть сверху на кладбище».
Марину интересовало, будет ли оттуда хорошо просматриваться могила матери Черных. Все-таки стрелять с земли довольно сложно. А еще сложнее в такой ситуации остаться незамеченной.
Марина вновь вошла в церковь.
Служба закончилась. Марина увидела священника, который уже успел переодеться в мирское. Его пальто было застегнуто на все пуговицы, шапку он держал в руках. Он оживленно разговаривал с окружающими его старухами прихожанками.
Марина подошла. Наклонившись к одной из старух, негромко спросила:
– Как зовут батюшку?
– Епифаний, деточка.
– Отец Епифаний, – окликнула Марина священника, – я хочу с вами поговорить.
Батюшка повернулся к ней с доброй и приветливой улыбкой.
– Что тебя волнует, дочь моя?
– Знаете, я фотограф, снимаю кладбища. И я хотела бы, если вы, конечно, разрешите, подняться на колокольню, взглянуть на кладбище сверху, а завтра произвести съемку.
– Вы фотограф?
– Да, и приехала сюда из Израиля. Мне заказали серию репортажей о русских кладбищах.
– Вы русская?
– Да, но живу теперь там, в Иерусалиме.
– Вы иудейка?
– Нет, что вы, батюшка, конечно, православная!
Меня крестила бабушка в Сергиевом Посаде.
– Понятно, понятно.
– Вы мне позволите, батюшка, подняться на колокольню?
Священник замялся.
– Но мне неловко перед вами: вы посторонний человек, а там такой беспорядок… И лестница давно требует ремонта, ходить по ней небезопасно. Я даже беспокоюсь за нашего звонаря, ему часто приходится подниматься.
Марина по-своему истолковала слова священнослужителя.
– Батюшка, я пожертвую на обустройство храма.
Она вытащила из сумки двести долларов – десять двадцатидолларовых банкнот.
– Вот, возьмите, батюшка, пустите их на ремонт вашего храма.
Отец Епифаний смутился чуть ли не до слез.
– Простите, дочь моя, я не к тому…
– Я тоже не к тому. Возьмите деньги, батюшка, они от чистого сердца.
– Спасибо, дочь моя, это богоугодное дело.
Он принял деньги и, не убирая их в карман сказал:
– Пойдемте, – взяв Марину под локоть, он заспешил в боковой неф, откуда они попали в маленькое сырое помещение, заваленное всяким хламом – ведрами, метлами, поломанной мебелью и еще бог знает чем.
– Сюда, сюда, дочь моя.
– Сейчас я без аппаратуры, я просто хочу взглянуть. А снимать буду завтра.
– Когда вы придете завтра?
– Пока не знаю. Если вы не возражаете, завтра я хотела бы поработать на колокольне часа три, может, четыре, чтобы сделать снимки в разных световых режимах.
– Пожалуйста, пожалуйста, родная, – священник толкнул низкую дверь. – Вот, сюда, пожалуйста. Электричество здесь не работает, сейчас я вам зажгу свечу, и с ней вы поднимайтесь наверх. Только будьте осторожны на лестнице, там все ступеньки на ладан дышат.
Отец Епифаний принес зажженную свечу и передал ее Марине. Она, взяв свечу в левую руку, стала подниматься наверх. Ступени действительно были шаткими и нещадно скрипучими, но тем не менее Марина благополучно добралась до самого верха колокольни. На звоннице было невероятно холодно, ветер продувал до костей. Несколько голубей, заполошенно захлопав крыльями, сорвались с колокольни и понеслись над кладбищем.
Марина минут десять тщательно осматривала открывающийся сверху вид. Позиция была не из лучших.
С колокольни могилу матери Черных заслоняли ветви деревьев. И Марина подосадовала: «Будь они неладны, эти деревья! Обзор загораживают не сильно, но если пуля коснется даже тоненькой ветки – уйдет в сторону».
Проход к могиле просматривался плохо. Но зато были прекрасно видны центральные ворота и площадка возле них.
«Ну что ж, вариант, конечно, не фонтан. Но выбор не богат: стрелять с земли тоже неудобно. Попробую выстрелить отсюда. А если не повезет, тогда спущусь вниз и буду стрелять из-за памятника», – она наметила себе гранитный памятник метрах в пятидесяти от могилы матери Черных.
Марина спустилась с колокольни. Священник ждал ее внизу.
– Батюшка, не будете ли вы так любезны сказать, чтобы меня пустили сюда завтра? Вдруг вас не застану.
– Да, я распоряжусь прямо сейчас.
Священник подошел к двум старухам и молодой женщине, занятым уборкой церкви. Он им что-то долго объяснял, время от времени указывая на Марину, стоящую у квадратной колонны.
Затем он сказал Марине:
– Вот, подойдете к этим женщинам, они вас пропустят. Хотите утром, хотите вечером – словом, в любое время.
Марина распрощалась с отцом Епифанием.
* * *Вечером она сидела в ресторане гостиницы и с аппетитом ела салат из крабов, запивая его белым вином.
За ее столик подсел молодой, не старше двадцати, парень, смазливый и нагловатый, который поначалу принял Марину за иностранку, каких в Москве сейчас тысячи. Он предложил Марине провести с ним ночь, посулив продемонстрировать умопомрачительные чудеса своего сексуального мастерства. Платить за райское наслаждение должна была Марина – сто баксов. Марина без лишних церемоний послала милого юношу к чертовой матери.
Он, нимало не обескураженный отказом, ретировался и уже через пять минут сидел за столиком немолодой, костлявой, с вытянутым бесцветным лицом туристки – по виду не то немки, не то скандинавки. Он что-то толковал иностранке на ломаном английском и делал всем своим молодым телом такие движения, будто постельные забавы уже начались.
Марина еще не успела закончить ужин, как увидела, что худая иностранка лет сорока шести, оставив на столике деньги, покидает ресторан вместе с проституирующим парнем.
«Ну вот ты и нашел то, что тебе нужно. А мне нужно сегодня хорошо выспаться, чтобы завтра быть в форме и действовать наверняка. Я не имею права промахнуться».
* * *В то время, когда Марина ужинала в ресторане, Глеб Сиверов, генерал Потапчук и еще двое оперативников из управления Потапчука бродили по кладбищу.
– Хорошо здесь! – говорил Глеб, обращаясь к генералу.
– Чем же здесь хорошо, Глеб?
– Тихо, спокойно.
– А мне здесь неуютно. Ты твердо уверен, что именно здесь Барби решила выстрелить?
– Да, генерал.
Глеб двигался теми же аллеями, между теми же могилами, где ходила и Марина. Время от времени он смотрел под ноги, словно пытаясь в мешанине тысяч следов определить, была ли здесь та, ради которой, собственно, все и затевается.
– Послушайте, Федор Филиппович, я думаю, машина должна подъехать к центральному входу. А стрелять эта чертова Барби станет вот оттуда, – Глеб кивнул на церковь.
– С колокольни?
– Именно оттуда. Во всяком случае, лично я избрал бы эту точку.
