Иван Стрельцов - Псы войны
Он хотел еще что-то сказать, но его перебил Олег.
— Нет, — едва не вскрикнул Донцов.
— Почему? — спросил Глеб, и они вдвоем с Янычаром в недоумении уставились на Олега.
— Мы должны его похоронить, — заговорил тот. — Он наш боевой друг. Мы с ним вместе спали, ели. Он нам жизнь спас. В конце концов, он христианин и вообще человек.
— Слушай, Аристократ, — прорычал Кольцов ему в лицо, — свои сопли оставь для московских презентаций и тусовок. У нас нет времени на похороны, да и негде его здесь хоронить. — Глеб обвел рукой горное плато. — Душа старика Татенкова уже пылает в геенне огненной, и ему глубоко плевать, что будет с его бренными останками здесь, на земле. Ты это понял? А сейчас возьми из багажа Архимеда пару мин для разрыва тросов. Посмотрим, чему покойник тебя научил.
Не сказав больше ни слова, Олег поспешил к своему ранцу. И покуда он доставал оттуда взрывчатку, Глеб помог Вано погрузить на широкую спину мула труп Ветерана. Подперев под спину убитого пустой контейнер из-под боеприпасов, они привязали его к сбруе животного. Все выглядело достаточно правдоподобно, чтобы, увидев издалека, подумать, что наездник жив.
Повесив на шею свой «РПК», Вано взял под уздцы первого мула и двинулся на север. Кряхтя под тяжестью оружия, подошли Лопата и Викинг.
— Через тридцать шесть часов у Змеиного болота, — напомнил им Глеб. Наемники молча кивнули и удалились вслед за караваном.
Наконец Олег нашел то, что искал. Это были прямоугольные бруски взрывчатки, вбитые в материю, с одной липкой стороной. Такие мины легко крепились к тросам или якорным цепям и в основном применялись подводными диверсантами. Это и было наследство Архимеда — Алексея Гудымы.
Расчехлив оптический прицел на своем «СВД», Глеб сказал:
— Гена, мы пойдем прикроем тыл. А ты пока присмотри за этим красавцем. — Кольцов указал на перепуганного до смерти Тафулина. Ревизор мафии после всего пережитого жался к отвесным скалам.
Разбирая свою альпийскую экипировку, Шлосов молча кивнул, не удостоив старшего даже взглядом.
* * *Скомкав полотнище парашюта, Любомир Вовчинский отнес его к вырытой яме, где и зарыл. Всего минута понадобилась диверсанту для того, чтобы привести себя в боевую готовность. Коротко остриженную голову он покрыл салатовой краской, которую тут же расчертил темно-зелеными и коричневыми полосами. Лоб повязал зеленой лентой со священными иероглифами. Это была эмблема мусульманских смертников. Досталась она Любомиру из рук самого Шамиля Басаева.
Воспоминания о бородатом командире с его допотопной деревенской шляпой погрузили Любомира в топкую трясину памяти.
Сколько он себя помнил, столько и ненавидел свое имя. Дал ему это имя отец, бухгалтер. Так как он был работником умственного труда, то считал себя интеллигентом, а будучи ярым националистом, был убежден в необходимости поддержания национальной культуры родного края и внес свой вклад — назвал сына Любомиром. С детского сада мальчика называли сокращенно от длинного имени и получалось Люба. Люба — женское имя. В школе это уже звучало презрительно. Чтобы доказать, что он не девчонка, Любомир кидался в драки, невзирая на возраст противников и их количество. Но сил не хватало, в пятом классе Любомир записался в секцию бокса, а уже через месяц, не бросая бокс, начал заниматься дзюдо.
К десятому классу он получил первый разряд по дзюдо и кандидата в мастера спорта по боксу. Учителя и одноклассники обращались к нему только по фамилии. Последние, правда, между собой называли его Волчинский, потому что боялись. Окончив школу, Любомир подал документы в Рязанское десантное училище, куда, будучи в хорошей спортивной форме и имея приличный багаж школьных знаний, без труда поступил.
Четыре года учебы в училище пролетели быстро. Получив звание лейтенанта, он добавил к нему звание мастера спорта по боксу, дзюдо и рукопашному бою.
За две недели до выпуска курсант Любомир Вовчинский подал рапорт на имя начальника училища с просьбой направить его в Афганистан. Мысль о рутинной работе в каком-нибудь завшивевшем гарнизоне пугала больше, чем война в далекой стране.
При распределении это учли, лейтенант Во-вчинский был направлен для дальнейшего прохождения службы в Кандагар.
Десантно-штурмовая бригада, в которую он попал, вела тяжелые бои с прибывающими из Пакистана отрядами басмачей. Любомиру не дали времени на обкатку, сразу определили на должность командира разведвзвода. Его предшественник был пару дней назад убит, и взводом пока руководил добродушный сибиряк, курносый гигант с хитрым прищуром, прапорщик Мишагин. Именно этот человек и научил Любомира всем премудростям войны. Два года они провели бок о бок, перенося радости и невзгоды, получая ранения и награды. Потом эта война кончилась. Мишагин вернулся к себе в Сибирь, а старший лейтенант Вовчинский получил назначение в Болград на должность командира роты.
И вот произошло то, чего он так боялся. Офицер-орденоносец приехал в благословенный край степных помидоров, темного густого вина и смуглолицых девиц на выданье. Принял Любомир роту, и потянулись дни рутинной службы. Отбой — подъем, строевая подготовка, изредка — стрельбы. Мутота.
Катаклизмы, происходящие в стране, его мало волновали. Время ГКЧП он пересидел в казарме с бойцами, был бы приказ взять телеграф, телефон, почту, облисполком, он бы не задумываясь выполнил его. Но приказа не было.
Через несколько месяцев рухнуло государство, которому он присягал, и это нисколько Любомира не взволновало. И мало трогали восторженные письма отца. Бухгалтер-пенсионер развел кипучую деятельность по построению нового «самостийного» государства. Он вступил в какую-то партию и писал сыну, как он выступает на митингах, как ему рукоплещет «молодь» и как они дерутся с коммуняками и москалями.
Служба в Болградской дивизии шла ни шатко ни валко. Знамена дивизии вывозились в Россию, туда же уезжали офицеры, не желавшие присягать жовто-блакитному флагу Украины. У Любомира проблем не было. Ему было все равно, служить ли в советской дивизии ВДВ или в украинской аэромобильной бригаде.
Все изменилось летом девяносто второго, когда по радио передали о кровопролитии в Бендерах. В то же утро старший лейтенант Вовчинский подал рапорт на увольнение и выехал из Болграда. На следующий день Любомир записался добровольцем в местное ополчение в Тирасполе. Еще через три дня в плавнях Днестра группа приднестровцев столкнулась с румынским патрулем. Сошлись, что называется, нос к носу. Здесь уже не до стрельбы, в ход пошли приклады автоматов, ножи, руки. Из семерых румын четверых уничтожил Любомир, да еще пятому, с которым барахтались ополченцы, перерезал горло. С Афганистана он себя так классно не чувствовал. Во время штурма Бендер он снова отличился — стащил с крыши сгоревшей девятиэтажки снайпера. Хороший стрелок был, один держал перекресток, да так плотно, что едва кто-нибудь из приднестровцев высовывал голову, как снайпер ее дырявил.
Что отличает спортсмена от военного? Узкая специализация. Снайпер метко вел огонь со своей позиции, не соображая, что есть и другие пути. Чем и воспользовался Любомир.
На крыше девятиэтажки было оборудовано пять огневых позиций из мешков с песком и железобетонных блоков. Снайпер небольшого роста, в сером рабочем комбинезоне, вязаной шапке, с коротким промысловым карабином, к цевью которого был прикручен оптический прицел. Сделав выстрел, снайпер перебегал на новую позицию.
Любомир спрятался на крайней позиции и дождался своей очереди. Когда снайпер в очередной раз решил поменять позицию, короткий тычок в лицо сбил его с ног. Каково же было удивление Любомира, когда из вязаной шапочки вывалились две школьные косички соломенного цвета.
— Тьфу, пацанка.
Он хотел дать ей еще одну затрещину и погнать к чертовой матери, но взглянул в сторону перекрестка, где в лужах крови лежали несколько человек. Такого не прощают.
У девицы за голенищем ботинка был засунут самодельный кинжал, а на поясе в кобуре висел крупнокалиберный японский револьвер «хико». Вещь допотопная, но мощная, а главное, надежная.
Подхватив девушку-убийцу за шиворот, Любомир потащил ее вниз. Девица все время тараторила на плохом русском, что у нее большая семья и ее надо кормить, на что Любомир ответил:
— У убитых тобой тоже были семьи.
Через минуту он выставил девушку перед ополченцами и казаками, спросив их:
— Что будем делать?
Самый молодой из казаков, с лихо закрученными усами, взмахнул автоматом:
— На кодляк ее! Чур я первый.
Кто-то из толпы ополченцев крикнул:
— Повесить! В центре Бендер повесить, чтобы все суки видели, что их ждет.
Толпа галдела. Кто-то кричал, что надо сдать ее в штаб, чтобы судили по закону и суд показали по телевидению, вот тогда всем сукам будет неповадно.
