Анатолий Афанасьев - Радуйся, пока живой
— Да, решился. И это окончательно.
— А причина? Витя, какая причина? Неужто из-за моего последнего увлечения?
Серегин поморщился, ему не хотелось углубляться в конкретные детали, это только уведет в сторону.
— Ты называешь это увлечением?
Но Элеонора Васильевна уже его не слушала. В возбуждении опрокинула рюмку вместе с пеплом. Серегин налил себе в чашку кипятку и заварки. Он вдруг почувствовал полнейшее равнодушие к происходящему. Давно надо было это сделать, ох как давно! Сколько прекрасных возможностей упущено.
— И где ты будешь жить? — спросила Элеонора Васильевна подозрительно.
— Пока поживу на даче. Там видно будет.
— Я тебе не верю.
— В чем не веришь?
— Ты там отведешь душу со своими педиками, а потом приползешь вымаливать прощение.
Настала очередь удивиться Серегину.
— С чего ты взяла? Разве я давал повод?..
— Ох, Витенька, ну я-то тебя знаю. Конечно, ты крупный ворюга и на кого-то можешь произвести впечатление солидного, самостоятельного человека, но ведь на самом деле ты обыкновенный слизняк. Для тебя главное, чтобы хозяева не подумали о тебе плохо. А как еще они могут подумать, если ты бросишь жену и начнешь куролесить на старости лет? Да тебя сразу турнут со всех постов и мошну отберут… Нет, родной мой, то, что ты говоришь, слишком замечательно, чтобы быть правдой.
В ее карих глазах заплясали знойные огоньки, и Серегин с испугом отметил, как она по-прежнему хороша собой и, возможно, чересчур умна.
— Значит, по-твоему, я ворюга? Ты хоть немного отвечаешь за свои слова?
— Ну а кто же ты, Витя? Да я тебя не укоряю. Вы все воры, кто пришел к власти. Конечно, и прежние были не лучше… И я стала стервой, потому что с вами связалась. С тобой и с твоими подельщиками. Иначе и быть не могло. Как и вы, продала душу дьяволу. Судить нас будут всех вместе.
Серегин, пораженный, не нашел ничего лучшего, как спросить:
— Кто же нас будет судить?
— Совсем другие прокуроры, Витя. Не те, которых вы насажали.
Так и не позавтракав, Серегин ушел к себе. У них были раздельные спальни, уже лет десять спали врозь. С тех пор, как Элка его застукала с тем змеенышем с телевидения. Значительно позже он понял, что все было подстроено: и змееныш, и ее неурочное возвращение из Сочи. Кому-то было выгодно внести раздор в их семью. У него всегда было достаточно врагов, как у всех неординарных людей. Особенно у тех, кто вершит судьбы страны. В нагрузку к дару власти дается и это — злобные, неутомимые тайные враги. В сущности, та история не стоила выеденного яйца. Он не раз пытался объяснить супруге, что он нормальный мужик, с нормальными инстинктами, но когда сексуальная ориентация стала элементом политики, он просто вынужден был играть по новым правилам. Мальчики — так мальчики, какая разница, лишь бы не домашние животные, хотя сегодня к этому, кажется, идет. Что ж, справимся и с этим, уверенно думал Серегин, примериваясь заранее завести на даче парочку ангорских козочек. А как же иначе? Политика и бизнес — жестокое занятие, самое жестокое из всех, слабаку, гордецу, слюнтяю здесь делать нечего.
Но разве ей втолкуешь? Его невинную деловую связь она расценила даже не как измену, а почему-то как предательство (кому и с кем интересно?), и вместо того чтобы выказать мужу сочувствие, начала копить в себе ненависть. К сегодняшнему дню она накопила ее столько, что ненависть скоро задушит ее саму. Ладно, чего уж теперь: слова сказаны, они расстаются. Пусть помыкается без его поддержки, без его денег и опеки, а там посмотрим, кто к кому приползет за прощением.
Одеваясь перед зеркалом, вглядывался в свое суровое, будто вытесанное из камня лицо, принимал то одну, то другую важную государственную позу — это всегда успокаивало, — но обида не уходила. Надо же додуматься: ворюга! суд! Баба явно поет не со своего голоса, кто-то ей это внушил. Тут тоже нет ничего удивительного: закусив удила, она стала совершенно неразборчивой в знакомствах и, вполне возможно, снюхалась с каким-нибудь голодранцем с хорошо подвешенным языком. Во всяком случае не от Попрыгунчика нахваталась. Вот уж кто действительно ворюга и разбойник. Причем из самых подлых, из тех, кто ничем не рискует, загребает жар чужими руками.
По радиофону он связался с водителем, Семкой Карацупой, и передал, что через пять минут выходит. Аккуратно зачесал на ухо седую белоснежную прядь, придающую ему удивительное (судьбоносное!), как он считал, сходство с вице-президентом Альбертом Гором. Хотел уйти не прощаясь, но в гостиной наткнулся на жену, которая смешивала коктейль у бара. Резко к нему повернулась:
— Витя, больше ничего не хочешь мне сказать?
— О чем, Нора? Все сказано. Я решений так быстро не меняю.
Неожиданно она приблизилась к нему и подставила губы для поцелуя. Пойманный врасплох, он машинально ее облобызал.
— Прощай, родной мой!
И голос, голос — прежний, с хрипловатым вызовом — сто лет его не слышал.
Серегин спрятал торжествующую ухмылку: ага, уже пошла на попятную, сучка!
Однако в ожидании лифта на просторной лестничной площадке почувствовал сомнение: что-то тут не так. Что-то в ее поведении… или успела курнуть?
Еще когда он возился с дверным запором, Элеонора Васильевна быстро подошла к окну, отворила верхнюю форточку и высунула наружу руку с белым платочком…
Внизу Серегина встретил капитан Володя Шамраев, хорошо воспитанный молодой человек, работающий у него в охране третий год, почти член семьи. Как обычно, Володя справился о здоровье босса и, узнав, что все в порядке, просиял в белозубой улыбке. Дверь подъезда открыл второй охранник, дюжий татарин, его Серегин знал плохо, он появился недавно, протеже Шамраева. Но рекомендации отличные — пять лет в органах, до этого Афган, Чечня, все как положено. Так они и вышли втроем под ласковое августовское солнце — татарин впереди, Шамраев с правого боку, чуть сзади. Серебристая «Тойота» припаркована у тротуара в десяти шагах (Серегин избегал ездить в чересчур роскошных иномарках, кстати, при недолгом возвышении принципала из Нижнего Новгорода он, пожалуй, единственный из правительства охотно выполнил бредовый каприз Немцова и пересел на «Волгу»). Семка Карацупа, преданная душа, кривя вечно хмурую рожу, придерживал заднюю дверцу. Заученно буркнул себе под нос:
— Прошу садиться, ваше высокоблагородие!
Возле машины Серегин поднял голову: Элеонора Васильевна стояла в открытом окне — в одной руке стакан с питьем, в другой — белый платочек. Прямо проводы казака в поход. Серегин опять подумал: что-то тут не так, видно, задумала очередную гадость, дрянь.
Усесться в машину он не успел, только правую ногу занес в салон. Стоявший на другой стороне улицы красный «Запорожец» осветился черно-белым пламенем и с адским грохотом разлетелся на куски. Взрыв был столь силен, что кусок бампера со свистом взлетел на пятый этаж и вонзился в деревянную раму, буквально в сантиметре от виска Элеоноры Васильевны. Женщина только чуть вздрогнула да плотнее сжала губы. С жадным любопытством наблюдала за корчившимися на асфальте фигурами. Татарина развернуло боком и швырнуло на стену. Водителю Карацупе срезало голову, точно мечом, как персонажу знаменитого фильма «Горец»; русая и угрюмая, она покатилась по улице, как мяч. Шамраев пошатнулся, но устоял на ногах — с удивлением себя общупывал: он был совершенно целый. Серегина спеленало пламенем, одежда сгорела в одно мгновение, голый он пополз к подъезду, вопя во всю мочь и чудно подгребая руками. Всего двух шагов не дополз до тенька, перевернулся на спину, задергался в чудовищных конвульсиях — и умер.
— Прими, Господи, душу раба твоего, — сверху напутствовала супруга — и залпом осушила прощальный стакан…
Юный абрек Шахи Атабеков за месяц вполне освоился в Москве и думал, что если дела пойдут так и дальше, можно считать, жизнь прожита не зря. С дядюшкой Гатой, великим джигитом, они культурно отдыхали в стриптиз-баре «Зембаго» на Новом Арбате, вотчине Кривого Арсана. Он недавно отобрал бар за долги у обанкротившегося банкира Саньки Несмеякина. Самого банкира пока не трогали, пасли навырост. Несмеякин был перспективный гяур, за пять лет три раза прогорал подчистую и всегда изворачивался, снова вставал на ноги, чтобы нести золотые яички. Его как раз ждали на профилактическую беседу.
Шахи пил пепси, дымил сигаретой с легкой травкой. Гата резко ограничил его в употреблении спиртного. Юноша сперва обиделся, но потом понял, что наставник, как всегда, прав. Он не хотел унизить молодого человека. Истинный воин, очутившись в стане неверных, обязан строго соблюдать обряды, завещанные Пророком, иначе чем он будет отличаться от вечно пьющих, жрущих и блюющих русских собак? Что против этого возразишь? Сам Гата тоже не позволял себе лишнего, подавая родичу достойный пример, — не больше бутылки водки в день, а остальное так уж, семечки, винцо, пивко, марафет.
