Андрей Воронин - Слепой в зоне
– Так поехали съездим к ним, снимем что-нибудь!
Володька пугливо поежился:
– Э, нет, я не поеду!
– Почему? .
Камера была включена, красная лампочка индикации горела, показывая, что запись продолжается.
– Я боюсь всяких военных, они злые люди.
– Так ты же с нами, – успокоил Хворостецкий, – в случае чего мы тебя защитим, тем более, у нас есть разрешения на съемки в зоне.
– Разрешения? – уточнил бомж.
– Да, у Виталика целая папка.
Кондаков посмотрел на приятеля. Виталий в ответ закивал:
– Да-да, целая папка от органов власти.
– Ну, тогда можно и съездить.
– Поехали, поехали, – заторопил Хворостецкий и, положив руку на плечо оператора, тихо прошептал:
– Этот уже отговорился. Хорош снимать, хорош садить аккумуляторы. Сейчас поедем снимем военных. Может, чего-нибудь толковое получится. Но водитель заупрямился и ехать отказался. Никто не понимал причины. Анатолий мотнул головой в сторону ящика с провизией:
– Надо бы подкрепиться. Солнце высоко, полдень, пора обедать.
– А, да-да, – сказал Хворостецкий, – извини, я забыл. Водители должны питаться, как космонавты, а Мы – люди творческие, можем жить на одной водке.
– Вот и я о том, – съязвил Кошевников.
Трапеза была недолгой – какой-нибудь час или чуть больше. Выпив полстакана водки, Володька Кондаков мгновенно опьянел и понес такую околесицу, что Ханна Гельмгольц очумела вконец. Он взялся разглагольствовать о сексе, о котором за десять лет изрядно подзабыл, А Хворостецкий, слушая бредни Кондакова, хохотал на весь автобус. Смеялись и остальные.
– Показывай дорогу, сталкер.
Кондакова посадили рядом с водителем, что сразу же придало Володьке значимости. Он надул щеки, заросшие рыжей бородой, и принялся, размахивая грязной рукой, указывать путь:
– Вот там направо, потом налево. А внизу осторожнее, там ручей.
Водитель гнал микроавтобус, всех потряхивало. В одном месте они не смогли переехать полуразвалившийся мост, и пришлось двигаться в обратную сторону. Но с таким штурманом, как Кондаков, съемочная группа не боялась потеряться на разбитых дорогах чернобыльской зоны. Вскоре они выбрались на ту гравийку, по которой несколько дней назад шел тяжелый военный «КрАЗ» с тентом.
– Туда, вперед! – махнул рукой Володька, и Анатолий прибавил газу. – Только осторожно, там военные застряли, – предупредил Кондаков. – А вот там лежит убитый лосенок, если его еще собаки не растащили, – ткнул пальцем Кондаков, высунув руку в окошко.
– Какой лосенок?
– Маленький. Был с лосихой, военные его застрелили. При мне было.
– Зачем? – спросил Хворостецкий.
– У них спросишь, если хочешь, – ответил Володька, глядя на петляющую дорогу.
Когда до колхозной фермы оставалось с полкилометра, Володька вдруг сказал:
– Ай, ну их к черту! Может, не поедем?
– Как это не поедем?
– Нет, я не хочу, – твердо заявил Кондаков и вынрыгнул из микроавтобуса.
– Почему?
– Они и по мне стреляли.
Семага выбрался следом и стал его уговаривать. Выбрались и все остальные.
Хворостецкий попросил Бархотина:
– А ну-ка, сними общий план этой фермы.
– Зачем тебе это?
– Ну я тебя прошу.
Из машины была извлечена камера, и оператор снял план. Все уговаривали Кондакова, а он ни в какую не хотел идти к ферме. Хворостецкий уступил:
– Ну ладно, подожди нас здесь. Мы съездим быстренько, а потом вернемся за тобой. И ты нас завезешь к церкви.
– К какой церкви?
– Ну, синяя такая… – объяснил Семага. – Помнишь, ты в прошлом году показывал?
– А-а-а, это куда поп вернулся?
– Ну, я не знаю, вернулся или не вернулся.
– Вернулся, вернулся – затараторил Кондаков, – мужик он ничего, вокруг людей нет, а он один. И живет в этой церкви, и служит.
– А кто к нему ходит?
– Никто не ходит. Собаки прибегают, птицы прилетают, и больше никого.
– А он нормальный? – спросил Хворостецкий.
– Кто? Поп? Конечно, нормальный. Я иногда, правда, думаю, что он немного чокнутый.
– Почему ты так думаешь, Володька? – не отставал Хворостецкий.
– Он говорит, что Бог забыл эту землю.
– Ну и правильно говорит.
– Да нет, не правильно. Он о ней вспомнил.
– Ну ладно, пошли. Подожди здесь, мы. скоро. Поговорим с военными – и назад.
Юрий подошел к Анатолию Кошевникову:
– Слушай, ты поезжай, а мы пойдем пешочком, присмотрю пару точек для съемки.
– Как хотите, – водитель уселся в машину.
– А может, и я поеду? – предложила Ханна Гельмгольц, – Пойдем с нами. Пройдешься, подышишь воздухом.
– Но здесь же радиация! – сказала Ханна.
– Да какая, к черту, радиация? Забудь о ней, – заулыбался Виталий Семага, показывая свои крепкие белые зубы.
Кошевников вспомнил:
– Мне надо долить масло, я потом подъеду.
– Ну давай…
И съемочная группа направилась в сторону фермы. Уставшие за день тяжелой работы, они едва тащились по идущей в гору дороге. Душу Хворостецкого согревала надежда, что сейчас он сможет снять что-нибудь интересное, какой-нибудь сногсшибательный сюжет с военными.
«Ведь они тоже люди, – рассуждал Хворостецкий, – и если их разговорить, то они расскажут что-нибудь эдакое. А глядишь, и снять удастся что-нибудь занятное. Скорее всего, приезжают сюда поохотиться, рыбу половить, просто так, из интереса».
Семага брел, поддерживая Ханну Гельмгольц под руку, и Хворостецкий, время от времени оборачиваясь, подмигивал то Виталику, то Ханне. Немка отвечала двусмысленной улыбкой, которая злила Хворостецкого. Но когда он работал, у него не возникало навязчивых мыслей о женщинах. Когда же работа заканчивалась, начинало садиться солнце и он выпивал стакан водки или пару стаканов вина, его плоть начинала бунтовать и требовать развлечений, причем немедленно.
«Ничего, этой ночью не получилось – следующей получится. Вот разожжем костерок, выпьем как следует – и ты будешь моей, стерва немецкая, блядь фашистская!» – в сердцах выругался Хворостецкий, хотя Ханна ему в общем-то нравилась, несмотря на то, что не отличалась особой привлекательностью. А сама Ханна льнула к Виталию. Хворостецкий с Бархотиным шли рядом, Гельмгольц и Семага шагах – в двадцати за ними.
Когда они уже поднялись на холм, Хворостецкий увидел двух военных в камуфляже, с автоматами наперевес.
– Ничего себе! – сказал он негромко оператору. – Включи камеру и неси ее в руках. Может быть, понадобится пара планов. И вообще, когда я подойду, камеру не выключай, пускай себе пишет.
– Да ни фига хорошего не получится! С вояками лучше не связываться.
– Ладно, не твое дело. Ты уж постарайся, чтобы получилось. Ты же умеешь, – польстил оператору режиссер, – А с ними я договорюсь.
Валерий сумрачно улыбнулся в ответ и включил камеру.
Один из военных поднял руку, предупреждая, чтобы незваные гости остановились и не приближались. Между военными и режиссером с оператором оставалось шагов пятнадцать-семнадцать. Оператор опустил камеру и помахал левой рукой. Помахал вполне добродушно, приветливо: дескать, добрый день, мы вот здесь заблудились, сбились с дороги и не подскажете ли… Один из военных быстро скрылся за углом фермы. Заскрипели ворота, и перед фермой появилось еще трое. Все они были в камуфляже, двое – с автоматами.
– Кто такие? Что надо? закричал один из них – это был полковник Сазонов. – Стоять!
– Мы съемочная группа, кино снимаем.
– Какое, на хрен, кино? Здесь проводятся учения. Кто вас сюда пустил?
– У нас есть официальное разрешение. Мужики, вы чего? Мы три дня людей не видели.
– Дай-ка предупредительный выстрел. Чего они сюда лезут? – негромко сказал полковник, и человек стоящий справа от него, поднял ствол автомата и трижды выстрелил.
Грохочущее эхо полетело от пригорка вниз. Ханна и Виталий Семага замерли на месте. Ветер дул к ферме, и Кошевников, находившийся за пригорком, ничего не слышал. Он запустил двигатель и погнал машину вверх по дороге.
– Стоять! Стоять! – полковник выхватил у стоящего рядом военного автомат, дал длинную раскатистую очередь поверх голов.
Ее-то водитель расслышал и вообразил, что таким образом военные приветствуют появление съемочной группы. Он прибавил газу, микроавтобус подбросило на колдобине, и он съехал с мостика на гравийку. И в этот же момент прогремел глухой тяжелый взрыв. Темно-синий микроавтобус швырнуло передком в воздух, он вспыхнул. А секунд через тридцать раздался оглушительный взрыв бензобака.
– Я же говорил! Я же предупреждал! Не двигаться!
Оператор и Хворостецкий развернулись. Камера работала, снимая горящие обломки автобуса и клубы черного едкого дыма, поднимавшегося вверх. Ханна прижалась к Виталию, словно надеясь за его плечом укрыться от неминуемой беды.
– Уходим, уходим…
Хворостецкий попятился назад.
